когда жене его, Мессалине, пришла фантазия от живого мужа выйти замуж за своего любовника Силия. Тацит рассказывает, что на другой день после свадьбы, в то время, что она предавалась со своими друзьями своего рода оргии или неистовой вакханалии, один из них, резвясь, влез на высокое дерево, и, когда у него спросили, что он оттуда видит, он отвечал, что со стороны Остии надвигается страшная гроза. То был муж, который, хоть и несколько поздно предупрежденный, шел, чтобы нарушить празднество.
Рельеф с портовой сценой
Порт Клавдия существует до сих пор; но, благодаря быстрому обмелению, он теперь окружен со всех сторон сушей; однако можно отличить его очертания и измерить пространство. Его прорыли на некотором расстоянии от древней Остии, выше устья Тибра, быть может, имея мысль предохранить от обмеления, справа и слева его замыкали два крепкие мола, подобно двум рукам, говорит Ювенал, протянутым среди волн. Правый мол, по самому своему положению защищенный от бурь, состоял из арок, в которые проходила вода с моря; другой был из сплошного плотного камня: он должен был быть достаточно крепким, чтобы противиться напору волн, когда их вздымают южные ветры. Между двумя молами потопили огромный корабль, – после того как наполнили его камнями, – корабль, на котором привезли один из самых больших египетских обелисков. Это образовало нечто вроде островка, защищавшего порт и оставлявшего для доступа в него лишь проход, снабженный железными цепями. На этом маленьком острове построили маяк, то есть башню в несколько этажей, украшенную колоннами и пилястрами, подобно той, которая служила для освещения александрийского порта. При свете огней, которые маяк пускал на море, суда могли держать ночью верное направление и входить в гавань во всякий час и во всякую погоду.
Порты Клавдия и Траяна, согласно Л. Канине и Р.-А. Ланчиани
Хотя порт Клавдия, по словам Тексье[83], занимал пространство в 70 гектаров, он скоро стал слишком тесным, и при Траяне явилась нужда его увеличить. Этот неутомимый царь, покрывший мир всевозможными зданиями, особенно полезными памятниками, крайне заботился о морских сооружениях. Он исправил порт Анконский и основал порт Центум Целле (Чивитавеккья). В Остии, вместо того чтобы удовольствоваться увеличением гавани Клавдия, он прорыл новую, подобную той, которая видна еще и до сих пор, окруженная сушей; форму ее и очертания легко различить по волнообразности почвы. Это был шестиугольный водоем, приблизительно в 40 гектаров, со всех сторон окруженный набережной в 12 метров, с гранитными столбами, долженствовавшими служить для причала кораблей и которые сохранились еще на своих местах. Новый порт составлял продолжение старого и соединялся с ним каналом в 118 метров ширины. Чтобы он мог сообщаться с Тибром, а через Тибр с Римом, прорыли другой канал (fossa Тrаjаnа), ставший впоследствии новым рукавом реки, единственный ныне судоходный и называемый Фиумичино. Таким образом суда входили в порт Клавдия и оттуда в порт Траяна, представлявший род внутреннего водоема. Тут, если они были слишком велики, чтобы идти по Тибру, их разгружали и товар перевозили на меньших судах. На одной любопытной картине, открытой в самой Остии, в могиле богатого судовладельца, мы видим, как производилась эта операция. Картина изображает одну из тех барок, которые служили для плавания по Тибру и назывались naves eaudicariae. Каждая, как теперешние корабли, имела свое имя, в отличие от других, и имя это писали черным и красным на каком-нибудь заметном месте. На носу было имя божества, к которому, для большей ясности, прибавляли имя ее владельца: она называлась Изида Геминия (Isis Geminiana). На корме над маленькой каюткой кормчий Фарнац держит руль; ближе к середине капитан Абаскант надзирает за рабочими. С берега, согбенные под тяжестью мешков с хлебом, идут грузчики, направляясь к маленькой доске, положенной с судна на берег. Один из них уже дошел и высыпает содержимое мешка в своего рода большую мерку (mоdius), в то время как против него mеnsоr frumentarius, которому поручено блюсти интересы администрации, занят тем, что смотрит, чтобы мера была совершенно полна, и держит края мешка, чтобы ничего не просыпалось. Несколько дальше другой грузчик с пустым мешком сидит и отдыхает, и все лицо его дышит довольством, что поясняется и словом, написанным художником над его головой: «Я закончил, feci». Эта сцена прямо выхвачена из жизни, мы видим подобные каждый день в наших приморских портах. Таким образом, нагруженная барка направлялась по fossa Trajanа к Тибру и плыла по реке до Рима.
Театр в Остии
Подле новых портов образовался новый город; его называли по имени основателя Роrtus Trajanі, или просто Portus (теперешний Porto). Он главным образом был населен торговцами и чиновниками-аннонами. Ланчиани утверждает, что более двух третей домов, от которых сохранились кое-какие остатки, были склады. Они тянутся в несколько рядов вокруг водоема длинными прямыми линиями и имеют вид, будто все построены одновременно и по одному образцу. Они должны были иметь два этажа: нижний, где хранили зерно, вино или масло, и верхний, теперь уничтоженный, заключавший наверно помещения рабочих и служащих. Хлебные амбары и теперь можно узнать по толщине стен и по тщательной обмазке, какою их покрывали, чтобы уберечь от сырости, которой особенно боялись в такой болотистой местности. Предполагают, что склады торговцев вином были расположены подле храма Вакха, остатки которого были найдены. Там же должны были быть и другие хранилища, масла и мрамора, ибо в Остии шла большая торговля и этими товарами. Наряду с обширными складами, без которых не может обходиться морской порт, Траян заботился также о постройке зданий, предназначавшихся для украшения города, бань, портиков храмов; наконец, так как он гордился своей работой и должен был часто приезжать надзирать за ней, он построил для себя великолепный дворец на участке, отделявшем его порт от порта Клавдия. Этот дворец был бы, несомненно, одной из самых интересных развалин Древнего Рима, если бы его умели откопать с разумением и позаботились бы о сохранности его руин. Тексье в интересной статье рассказывает нам, как он туда проник, когда еще почти неизвестно было о существовании дворца. Один рабочий, преследуя барсука и видя, что тот скрылся в какой-то норе, всунул в нее палку, чтобы достать там животное; тут он заметил, что нора легко расширяется, и, когда он передвинул несколько больших камней, увидел, что отверстие вело в большую залу. Дали знать Тексье, он первый спустился в открывшийся лаз и увидал прекрасное зрелище: в то время как первый луч света проник в эти глубины, где сумрак царил в течение столетий, и заставил встрепенуться целый мир насекомых, поселившихся там, луч осветил также и корни деревьев, и сталактиты, свешивавшиеся со сводов, и воду, поблескивавшую в небольших углублениях. Из этой залы был ход в другую, а за ней – еще и еще. Их было столько, говорит Тексье, и все такие обширные, что, для того чтобы не заблудиться во мраке, мы вынуждены были держать направление по компасу, как в девственном лесу. После во дворце Траяна были произведены раскопки по распоряжению герцога Торлония, которому принадлежит вся эта местность; к несчастью, раскопки были сделаны не в интересах науки. Искали только произведения искусства, чтобы обогатить музей Лунгары[84], копали слишком поспешно и тайком. Собрав жатву, поторопились, согласно обычаю, вновь прикрыть все, что перед тем открыли. Ланчиани, которому позволили, в виде особой милости, взглянуть на эти чудесные развалины, не имел даже времени снять с них план. Он говорит о банях, о храмах, о великолепных залах, о маленьком театре, совершенно сохранившемся, куда Траян, наверное, приходил, чтобы отдохнуть и насладиться зрелищем пантомимы, за чрезмерное пристрастие к которой его упрекали; наконец, о громадном портике, благодаря колоннам, стоявшим еще на своих местах, прозванном, вместе со всем дворцом, Palazzo delle cento Colonne. Эти остатки были так хороши, что у грубого крестьянина, сопровождавшего Ланчиани, вырывались восторженные восклицания. Спасенные от рук варваров Средневековья и любителей времен Возрождения, часто более страшных, чем сами варвары, они в конце концов безвестно погибли в наши дни вследствие неумелых распоряжений знатного ценителя древностей: Quod non fecerunt barbari fecerunt Barberini.
Не в одном дворце императора заключалось столько великолепия; мы знаем, что оба города, Остия и Портус, были богаты и роскошны. Это хорошо видно по открытым там прекрасным колоннам, по драгоценному мрамору, удивительным статуям. Все должно было там быть в изобилии. Тацит рассказывает, что после пожара Рима при Нероне поспешно построили на Марсовом поле и в публичных садах временные убежища для множества людей, оставшихся без приюта. Надо было как можно скорее снабдить их мебелью; ее привезли из Остии. Следовательно, в этом городе было ее гораздо больше, чем требовалось лишь для одних его жителей. Это благоденствие возросло еще после смерти Нерона. Независимо от больших работ Траяна, о которых я говорил, Адриан и Антонин украсили Остию прекрасными памятниками. Аврелиан построил там новый Форум, а слабоумный император Тацит из собственной казны даровал ей сто колонн из нумидийского мрамора, в 23 метра высоты: это была совершенно необычайная щедрость для того несчастного времени. Как и вообще во всех больших промышленных городах, там было очень много корпораций. Вся торговля была в руках цеховых обществ, имевших свои собрания, свою казну, своих должностных лиц, и среди этих обществ некоторые, по-видимому, имели очень большое значение. Естественно, что там образовывались большие состояния; некоторые из этих счастливых торговцев, разбогатевших от торговли маслом или хлебом, непременно хотели оставить по себе воспоминания. Достигнув богатства, они хотели добиться уважения и выказывали себя баснословно щедрыми в отношении украшения своего города или удовольствия своих сограждан. Таков был Луцилий Гамала, живший, вероятно, при Антонинах и о щедротах которого повествуют нам некоторые надписи, он происходил из старого рода, и его предки в течение нескольких поколений занимали в Остии самые почетные должности. Поэтому его с пеленок записали в городские советники. Позднее он был понтификом, квестором, муниципальным советником, дуумвиром – всем, чем только можно было быть в римской колонии. После его смерти ему устроили общественные похороны и поставили статуи, но зато сколькими благодеяниями отплатил он заранее за почести, какими его осыпали! Перечень их и, конечно, еще не полный, поистине кажется невероятным: он устраивал общественные игры, борьбу гладиаторов, более великолепные и более дорогие, чем это делали обыкновенно, не желая принимать суммы денег, которые город выдавал магистрату, чтобы помогать ему в его затратах. Два раза он устроил обед всем жителям Остии и один раз даже угощал их в 217 столовых; он вымостил на свой счет одну улицу, соседнюю с Форумом, на пространстве между обоими триумфальными воротами; он вновь отстрои