По просьбе научно-производственного центра по охране и использованию памятников истории и культуры Свердловской обл. была проведена датировка остатков бревен из обнаруженного каменного фундамента и кольев первой монастырской стены, расположенных около Крестовоздвиженского собора на территории Николаевского монастыря в г. Верхотурье (Горячев, 1998). Древесина для сооружения монастырской стены была заготовлена в период 1710–1715 гг., а для нижнего венца сруба, расположенного на каменном фундаменте, в период 1700–1705 гг. (рис. 16).
По анализу ширины годичных колец проведено сравнение идентичности двух частей «идола», найденного в залежи Шигирского торфяника в конце 1880 г., которое показало, что они сделаны из одного ствола лиственницы (Горячев, 1999).
Таким образом, дендрохронологический метод широко используется в Западной Сибири, особенно в ее северных районах, для датировки различных исторических, археологических и этнографических памятников. Успешное применение этого метода обусловлено несколькими причинами. Во-первых, во многих районах в древесно-кольцевых хронологиях содержится сильный климатический сигнал, что намного облегчает перекрестную датировку. При этом синхронное изменение радиального прироста прослеживается на больших территориях (сотни километров), в различных типах условий местообитания и у разных видов древесных и кустарниковых растений. Особенно это относится к северу Западной Сибири. Например, многотысячелетняя древесно-кольцевая хронология по Ямалу может быть использована для датировки древесных остатков на большей части территории Ямало-Ненецкого АО. В пределах средней и южной тайги дендрохронологическая датировка также возможна, но здесь требуются использование дополнительных методик и более длительных древесно-кольцевых хронологий. Немаловажное значение для точной датировки содержащих древесину памятников имеет характер грунтов, в которых древесина залегает. Если дерево находится в многолетнемерзлых или переувлажненных грунтах, то у него часто сохраняется подкоровое кольцо прироста, что позволяет с точностью до года и даже сезона определять время его рубки или гибели. Кроме того, в настоящее время Западная Сибирь является достаточно хорошо изученной с дендрохронологической точки зрения территорией, и это позволяет с меньшими затратами времени и сил производить датировки во многих районах.
Дендроклиматологи и лесные экологи заинтересованы в совместной работе со специалистами гуманитарных наук, так как такое содружество позволяет увеличивать длительность древесно-кольцевых хронологий и на их основе реконструировать условия среды далекого прошлого.
Бруснщына А.Г., 2003. Городище Усть-Войкарское. Начало изучения // Угры. Материалы VI Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири» (9-11 декабря 2003 г., г. Тобольск). Тобольск.
Бруснщына А.Г., Ощепков К.А., 2000. Памятники археологии Среднего Ямала (левобережье нижнего течения р. Юрибей) // Древности Ямала. Вып. I. Екатеринбург-Салехард.
Горячев В.М., 1998. Некоторые итоги датировки остатков деревянных строений из археологических раскопов на территории г. Верхотурья 11 Археологические и исторические исследования г. Верхотурья. Екатеринбург.
Горячев В. М., 1999. Древесно-кольцевой анализ отдельных частей «идола» из Шигирского торфяника // III Берсовские чтения. К 95-летию А.А. Берс и 90-летию Е.М. Берс материалы научн. — практ. конференции, г. Екатеринбург, сентябрь 1997 г. Екатеринбург.
Горячев В.М., 2003. Использование остатков древесины «Надымского городища» для построения длительных хронологий и реконструкции температурных условий // Экология древних и современных обществ. Доклады конференции. Вып. 2. Тюмень.
Горячев В.М., Горячева Т.А., Кардаш О.В., 2002. Хронология «Надымского городища» с помощью древесно-кольцевого анализа // Хронология и стратиграфия археологических памятников голоцена Западной Сибири и сопредельных территорий. Тюмень.
Комин Г.Е., 1980. Дендрохронология Казымского городка // Историко-архитектурный музей под открытым небом. Принципы и методика организации. Новосибирск.
Хантемиров P.M., 1999. Древесно-кольцевая реконструкция летних температур на севере Западной Сибири за последние 3248 лет // Сибирский экологический журнал. № 2.
Шиятов С.Г., 1972. Дендрохронологическое изучение ели сибирской в низовье реки Таза // Дендроклиматохронология и радиоуглерод. Каунас.
Шиятов С.Г., 1973. Дендрохронологическая шкала кедра сибирского на северной границе его произрастания в долине р. Таз // Лесоведение.
Шиятов С.Г., 1975. Сверхвековой цикл в колебаниях индексов прироста лиственницы (Larix sibirica) на полярной границе леса // Биоэкологические основы дендрохронологии (Материалы к симпозиуму ХII-го Международного ботанического конгресса. Ленинград, июль, 1975). Вильнюс-Ленинград.
Шиятов С.Г., 1980. Датировка деревянных сооружений Мангазеи дендрохронологическим методом // Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф. Мангазея. Мангазейский морской ход. Часть I. Л.
Шиятов С.Г., Мазепа B.C., Хантемиров P.M., Горячев В.М., 2000. Итоги и перспективы использования дендрохронологического метода для датировки археологических, исторических и этнографических памятников на территории ЯНАО // Научный вестник. Вып. 3. Археология и этнология. Салехард.
Шиятов С.Г., Хантемиров P.M., 2000. Дендрохронологическая датировка древесины кустарников из археологического поселения Ярте VI на полуострове Ямал // Древности Ямала. Вып. I. Екатеринбург-Салехард.
HantemirovR.M., Shiyatov S.G., 2002. A continuous multi-millennial ring-width chronology in Yamal, northwestern Siberia // The Holocene. V. 12. № 6.
In the paper there are presented the results of absolute dendrochronological dating of archaeological, historical and ethnographical abundant in timber of good state of preservation. From these sites many absolute dates of tree-felling have sites from the territory of West Siberia carried out during recent four decades by the team of Laboratory of dendrochronology of the Institute of Plants and Animals ecology of Uralian Branch of RAS (Ekaterinburg). A number of sites, such as the fortified settlements Mangazeya, Nadym, Ust’-Voikarsk are been obtained. The timber was designed for household activities. At the fortified settlement Yarte VI in the Central Yamal Peninsula totally 46 trunks and branches attributed to various willow species have been dated according to the local Yamal larch chronology. Chronology of numerous sites yielding little timber remains has been established (the fortified settlement Ust’-Polui, the settlement Zelenaya Gorka, the cemetery Zeleny Yar, old freight-boat near the town of Megion, the open settlement Kushnikovo I, the monastery wall in Verkhoturye). Some objects of religious and household function preserved in the Yamal-Nenets regional museum have been also dated.
The authors stress the aspects that contribute to successful application of denderochronological dating in West Siberia, especially in its north regions. These are: strong climatic indications in tree-ring chronologies; synchronous changes in growth registered over vast territories on different species; sufficiently dense network of dendrochronological stations; compiling multi-millennium larch chronological scale for Yamal and millennium-long chronologies for the Lower Taz, Nadym and Voikar rivers as well as for the Polar Urals; good state of preservation of semi-fossil timber in frozen and over-wet grounds.
Е. Н. Черных, М. Мартинес-НавареттеРаспределение радиоуглеродных дат в культурном слое и за его пределами (поселение Горный, Каргалы)[21]
Вводные замечания
В публикуемой в настоящем сборнике статье о «Дендрохронологии и радиоуглеродном датировании в археологии» среди множества разнообразных аспектов в сфере оценок и возможностей хронологических построений, внимание читателя не мог не привлечь один весьма любопытный и, с первого взгляда, труднообъяснимый феномен. Суть его заключалась в отсутствии сколько-нибудь существенных различий абсолютного возраста разновременных, но стратиграфически следующих друг за другом наслоений, что уже само по себе не могло не вызвать глубокого удивления. Авторы привели примеры датировок (сумм их вероятностей) лишь для двух многослойных раннебронзовых Теллей: Эзеро в Южной Болгарии и Демирджи-хюйюк на северо-западе Малой Азии[22], хотя число похожих ситуаций, несомненно, может оказаться гораздо большим. Причем анатолийский телль привлекал, пожалуй, особое внимание за счет впечатляющей мощности единокультурного слоя (Кофгапп, 1987. S. XIV–XIX).
Основную причину подмеченного феномена, на наш взгляд, следует усматривать в активном и более или менее постоянном перемешивании культурного слоя на селищах. Особую роль играло вертикальное перемещение напластований в ходе рытья ям или же котлованов, сооружения разнообразных насыпей и т. п. Причем подобный процесс, намеренно и «планово» выполнявшийся или даже плохо контролировавшийся обитателями поселков, как правило, протекал в течение всего периода непрерывного существования каждого из поселений. Естественно, что в каждом конкретном случае активность подобного рода процессов могла быть различной.
Стремление подкрепить изложенное здесь заключение заставило авторов привлечь внимание еще к одному памятнику, где стало возможным провести параллельное и достаточно показательное изучение процесса распределения радиоуглеродных датировок. В этом направлении исследовался не только культурный слой селища, но наше пристальное внимание привлекли также отложения грунта уже за пределами последнего: именно там воздействие человека на последовательный характер почвенно-грунтовых напластований практически не ощущалось. Этим целям весьма отвечало поселение позднего бронзового века (ПБВ) Горный. Благодаря активным полевым и лабораторным работам Каргалинской комплексной экспедиции оно по сути стало центральным памятником южноуральского Каргалинского горно-металлургического комплекса времени ПБВ. Здесь на материалах, добытых из различных участков холма, удалось получить четыре десятка радиоуглеродных определений возраста различных слоев и сооружений. И наконец немалое значение для нашего выбора имело то, что к этому времени имелась подробнейшая и детальная публикация проведенных на Горном всех комплексных изысканий (Каргалы II, 2002; Каргалы III, 2004).
Селище Горный: основные объекты анализа
В интересующем нас аспекте оценки анализа в распределении радиокарбоновых датировок на холме Горного четко вычленяются два основных объекта. Первый из объектов является по существу культурным слоем основных регулярных раскопов №№ 1 и 6, общая площадь которых немногим превышала 1000 кв.м. (рис. 1). Важнейшей целью данных раскопов являлось вскрытие на селище и комплексное изучение крупных жилищно-производственных комплексов №№ 1–3, а также предшествующих им по возрасту нескольких десятков малых «ямных» жилищ или же своеобразных «жилищ-нор». Все эти сооружения, а также синхронные им сакрально-поисковые траншеи относились к срубной культурно-исторической общности.
Второй объект представлял собой расположенный в непосредственной близости от раскопа № 1, на северном склоне холма разведочный карьер-«разнос» (рис. 1 и 2). Согласно радиокарбоновым датам карьер относился уже ко времени ямно-катакомбной общности и, видимо, появился на холме, благодаря деятельности людей указанной общности. Длина карьера по верхнему контуру достигала 43^6 метров. Максимальная ширина в средней части, также по верху, колебалась в пределах 18–21 м. Однако вскоре, уже после снятия верхних слоев, древние шахтеры вынуждены были свести ширину щели приблизительно до 2,5–3 м. Весьма внушительной выглядела и глубина карьера: древним проходчикам удалось вскрыть около 9 метров глинистого «чехла», когда, наконец, поисковики зачистили выходы коренной породы. Однако насыщенных медными минералами линз на данном участке не оказалось, никакой богатой руды в материнских песчанниково-мергелевых пластах горняки не обнаружили, и этот громадный карьер им пришлось забросить.
Стратиграфия и относительная хронология культурного слоя на Горном
Культурный слой раскопов на Горном отличался рядом ярких особенностей. Во-первых, их перечень, безусловно, следует начать с феноменально высокой концентрации археологических материалов (Каргалы III, 2004. С. 15, 16). Во-вторых, для слоев характерна удивительно четкая стратиграфическая позиция основных сохранившихся типов сооружений (рис. 3). Последнее выглядит особенно выигрышным на фоне огромного большинства степных евразийских селищ, явно обедненных этим свойством. В-третьих, как бы парадоксальной и отрицательной репликой на четкую селищную стратиграфию Горного явилось то, что огромные массы напластований, в большей или меньшей степени насыщенных археологическими материалами, оказывались перемещенными с мест своего первоначального залегания. Происходило это главным образом либо в результате крутой перемены в стратегии жизнедеятельности на селище, сопровождавшейся перестройкой различных сооружений, либо вследствие обязательной засыпи отработанных бесчисленных котлованов, поисковых шахт и траншей (Каргалы III, 2004. С. 249–258).
Релятивная хронология Горного базируется на выделении четырех основных этапов или же фаз — А, В-1, В-2 и В-3 (рис. 3). Древнейшая фаза А связана с обустройством на холме ряда «кустов» малых жилищ «ямного» облика, носивших явно сезонный характер. Фаза (или суб-фаза) В-1 знаменовала собой коренную смену стратегии освоения этого холма, отразившуюся в сооружении всесезонных крупных жилищно-производственных комплексов. Объем земляных работ на этой фазе кажется огромным, и потому не вызывало сомнений, что в ходе строительства грунт вместе с относительно немногочисленными материалами ранней фазы А был смещен со своих изначальных мест. По этой причине от ранних «жилищ-нор», как правило, сохранились лишь нижние части их малых котлованов со сравнительно небогатыми археологическими материалы. Однако далеко не всегда преобладала уверенность, что это не попавшие сверху в заполнение котлована или же на пол бывшего жилища различные изделия более позднего периода (В-1).
Период В-2 обозначается нами как фаза «погорельцев». Практически все крупные комплексы времени В-1 носят следы насильственных разрушений и пожаров. Археологически изученный участок селища недвусмысленно свидетельствовал не только о резком сокращении местного населения, но и о весьма явно выраженном снижении производственной активности (Каргалы II, 2002. С. 91, 110–117).
Наиболее странными и трудно понимаемыми выглядели в наших глазах акции аборигенов на финальной фазе В-3, когда они по неясной для нас причине навсегда покидали место своего длительного обитания. Исход горняков и металлургов сопровождался новым перемещением густо насыщенных материалом огромных свалок, окружавших былые котлованы фазы В-1 и связанных, в первую голову, именно с деятельностью людей этого периода. Археологические артефакты вновь передвигались, а порядок их залегания все больше и больше утрачивал связь с изначальной ранжировкой. После «прощания» аборигенов с Горным поверхность основной площадки поселения выглядела намеренно выровненной. Тем самым люди постарались придать ей как бы изначальный вид, то есть тот, каковой покидающие ее обитатели застали на этом холме еще в момент своего появления (время ПБВ).
С позиции человека современного, деятельность подобного рода может оцениваться как абсолютно иррациональная. Однако во всех этих, с нашей точки зрения, бессмысленных, весьма трудоемких, но обязательных для древних мастеров перекопах и перемещениях грунта определенно заключался не вполне ясный для нас смысл высокого порядка. Свидетельства этому можно в изобилии отыскать среди этнологических параллелей[23]. Так или иначе, но уверившись в этих «многоступенчатых» передвижках, приводивших к великой путанице в последовательном расположении материальных остатков, мы могли вполне определенно ожидать столь же выразительных искажений и в порядке радиоуглеродных дат (но это мы покажем ниже).
Отложения в поисковом карьере-разносе
Совершенно иной характер носили напластования раннего на нашем холме и заброшенного в связи с неудачами в поисках руды большого разноса. Его разрезы мы осуществили в двух местах (рис. 1). Первый из них был связан с раскопками так называемого «русского дома», располагавшегося на самом западном краю карьера (Каргалы II, 2002. С. 128–135). Данный раскоп (№ 2) не был нацелен на изучение в то время для нас совершенно неясного карьера. Обостренный интерес к этому объекту возник лишь после того, как одна из двух радиоуглеродных дат, связанных с материалами из упомянутого раскопа, совершенно неожиданно указала на середину III тыс. до н. э. (Каргалы II, 2002. С. 128–137. Рис. 8.6. Табл. 8.1, ан. CSIC-1258). После этого пришли к решению о специальном и более детальном исследовании грунтов внутри данного карьера.
С этой целью в самом центре поискового карьера и был заложен специальный раскоп-разрез № 5 (рис. 1 и 4). Выяснилось, что четыре самых нижних и наиболее глубоких метра напластований (рис. 5) являли собой обрушившиеся сверху, — с бортов карьера и с краев отвала — выброшенного при копке разноса грунта (глины, суглинки, супеси). Данные отложения не несли каких либо признаков гумидизации; только пара глубоких следов нор крупных грызунов наклонно пронизывали толщу этих желтых обвальных глин и супесей.
Гумидизация грунта обозначилась лишь поверх последних. С этого рубежа мы и начали отбор проб для палинологического и радиоуглеродного анализов (рис. 5 и 6).
Нижняя грань гумусированных супесей сигнализировала о переходе к более спокойному процессу накопления отложений и прекращении обвалов стенок карьера. Постепенно, по мере повышения точки замеров и соответствующего пробоотбора — вплоть до современного почвенного слоя, — характер насыщенности соединениями углерода древней почвы становился намного более выразительным. Признак этот отражал накопление в ложбине карьера год от года все более густой растительности (рис. 2), которая на Каргалах, как правило, приурочена к овражным и более влагоемким понижениям рельефа.
Рис. 6. Работа в разрезе карьера по отбору проб с западной стенки раскопа.
Изучение разреза центральной части этого объекта приподняло завесу еще над одной из сторон жизнедеятельности древних горняков, которая не могла быть понятой через призму рационально-спекулятивных построений. Так, по всей вероятности, исходя из радиоуглеродных датировок (о чем мы подробно сообщим ниже), к моменту закладки здесь первых нор-жилищ людьми срубной общности (фаза А) интересующий нас разнос являл собой весьма внушительную — глубокую (до 2,5–3 м), длинную и весьма широкую траншею-ложбину, о конкретных размерах которой мы уже говорили. Судя по всему, карьер стал лишь немногим мельче, когда на фазе В-1 местные горняки и металлурги закончили сооружение своих больших комплексов. Деятельность людей во время последующих периодов (В-2 и В-3) на его облике отразилась также весьма скупо.
Более всего нас, пожалуй, поразила фактически полная изолированность, даже намеренно подчеркнутая отчужденность карьера от слоя поселения. Впечатление таково, что мы натолкнулись на два никак между собой не связанных объекта, при этом располагающихся в ближайшем соседстве друг от друга (рис. 1 и 2). Продемонстрировать это очень легко с помощью выразительных статистических выкладок.
Нижние четырехметровой толщины «обвальные» суглинки и супеси археологических материалов не содержали вовсе. В гумусированных верхних напластованиях материалы встречались, но они до предела мизерны. Например, на 36 квадратных метрах раскопа № 5, в центральной части разноса, при более чем трехмегровой мощности слоя, нам удалось найти всего 23 кости, один фрагмент керамики, два обломка каменных молотка и один кусочек шлака. И поразительный контраст этому — периферийный квадрат 5325 первого раскопа. Его 16 квадратных метров слоя, всего при 80-ти сантиметровой толщине, содержали около 12 тысяч костей и четырех сотен фрагментов керамики! Для демонстрации сопоставления мы намеренно предпочли данный квадрат. Во-первых, потому что он — ближайший к раскопу № 5: их друг от друга отделяли всего лишь 12 м! А во-вторых, указанный квадрат наиболее удален от буквально «забитого» материалами жилого отсека комплекса № 1. Иначе говоря, квадрат 5325 позволяет судить о насыщенности находками слоя на периферийном, как бы вполне «обыкновенном» участке поселка Горный. Он располагался уже за пределами котлованов комплекса № 1, куда на финальной субфазе В-3 люди сталкивали громоздившиеся рядом кучи отбросов, насыщенных богатейшими материалами.
Близкая картина наблюдалась при анализе соотношения слоев и на периферийно-западном участке карьера (стометровый по площади раскоп 2). Там в гумусированных отложениях верхней пачки заполнения разноса никаких сколько-нибудь явно выраженных ранних материалов мы не отметили (правда, изученная площадь этих напластований здесь была исключительно невелика). Зато в «русском» доме-землянке, в его котловане и руинах, в непосредственном соседстве с границей карьера, обнаружены более трех десятков обломков срубной керамики, а также более двух сотен костей того же времени. Метровый же слой секторов «а» и «б» в квадрате 4925, расположенном всего лишь в 16 метрах к югу от раскопа № 2, над бортом плавильного двора комплекса № 1 (рис. 1), содержал 5200 костей, три сотни фрагментов срубной керамики, 64 куска шлака и 9 медных образцов.
Каким же может быть объяснение этому удивительному и столь контрастно выраженному различию между едва ли не девственной нетронутостью напластований древнейшего карьера и исключительным богатством рядового слоя селища Горный? Ведь те мизерные материалы — вроде двух десятков костей — из центрального разреза карьера, скорее всего, попали туда благодаря активности грызунов, великое множество которых обитало и обитает ныне на каргалинских увалах.
Строгое табу на сброс любых отходов и материалов в сохранившийся котлован разноса — вот пожалуй, единственное, что может в достаточной мере удовлетворительно ответить на возникающий вопрос. Скорее всего, обитатели селища данный карьер расценивали как след трудных работ пращуров, то есть тех, кто стоял у начала всех начал на Каргалах. Нерушимый запрет на возможное искажение этих следов, по всей вероятности, возник уже с момента появления на Горном первых сезонных обитателей жилищ-нор (фаза А). Тогда же люди начинали отрывать на поверхности холма лабиринт сакральных траншей (рис. 1) — очевидную имитацию запутанных подземных штолен (Каргалы II, 2002. С. 58–66). Древнейший карьер оставался совершенно незатронутым, как бы в стороне от мест этих сложных лабиринтов.
Затем наступило время постоянного, всесезонного обитания на холме и строительства там больших комплексов (субфаза В-1). Одной из наиболее странных, но характерных и труднообъяснимых для нас черт этого периода явилась засыпка аборигенами всех сакрально-поисковых траншей. Причем это сопровождалось трамбовкой глинистой засыпи, вплоть до выравнивания ее по уровню тогдашней дневной поверхности. А в длинную траншею-яму № 2, отрытую между комплексами №№ 1 и 2 (рис. 1), тогда позволяли себе сбрасывать даже отбросы и различные отходы производства. При первой кардинальной перепланировке поселения заваливали кроме всего и котлованы малых ранних жилищ. Однако древнейший карьер вновь и вновь являл собой абсолютную неприкосновенность, пригодную лишь для неких сакральных символов Никакие предметы в его ложбину не попадали даже случайно, что при совершенно исключительной насыщенности жилой части холма самыми разнообразными обломками и отходами жизнедеятельности кажется возможным лишь при неукоснительном и строгом соблюдении исконного канона-запрета.
Подошла, наконец пора исхода аборигенов с холма Горного, сопровождавшегося прощальной засыпкой всех бывших жилых и производственных котлованов прежних комплексов за счет перемещения в них некогда сваленных рядом отходов их быта и производственной деятельности (субфаза В-3). Безусловный запрет в отношении карьера продолжал, однако, действовать, и видимо, поэтому его ложбина сохранила свой первозданный вид вплоть до появления здесь археологов.
Естественно, что для обитателей выложенных камнем подземных жилищ 18 столетия (Каргалы I, 2002. С. 94–104), старинного табу не могло существовать, да они о нем и не догадывались. Поэтому обитатели «русского дома» и сбрасывали в ложбину карьера свои отбросы. Но тогда людей здесь было мало, следы их пребывания и деятельности слабы, а зола и пепел покрывали лишь незначительную часть западного края котлована, у самого выхода из своей землянки.
Выходит, что и древний котлован ямно-катакомбного времени, и более позднее поселение времени ПБВ при всем своем внешнем несходстве оказались крайне тесно связаны друг с другом, но соединены странно и для нас совсем непривычно. Так, вновь и вновь нам удалось на Каргалах заглянуть в удивительно многообразный мир иррационального, насквозь пронизывающий казалось бы сугубо рациональную сферу человеческой культуры — производство и его технологию.
И наконец последнее замечание перед подробным анализом распределения радиоуглеродных датировок на обоих наших объектах. Мы говорим, что слой в карьере-разносе сохранялся нетронутым, как бы неподвижным. Однако это верно лишь в смысле отсутствия антропогенного вмешательства, порой, как мы хорошо знаем, весьма разрушительного. Грызуны различных видов и размеров, и даже насекомые нарушают — и порой довольно серьезно — своими норами и ходами целостность и порядок отложений степных почвенных и подпочвенных грунтов. Это хорошо известно археологам-степнякам: ведь активность грызунов столь часто огорчает исследователей курганных насыпей и погребений. К сожалению, до некоторой степени эти искажения отразились и на порядке напластований в карьере-разносе Горного, о чем речь пойдет далее.
Хронология культурного слоя
Мощность культурного слоя в обоих упоминавшихся выше раскопах колеблется в пределах от 80-100 см вплоть до 200–250 см и даже несколько более. Всего нам удалось получить 17 радиоуглеродных определений возраста[24]. Различия в относительном положении (высоте) крайних проб достигали двух метров: их глубины залегания колебались в пределах от 50 до 250 см. При этом нам удалось охватить анализами все основные фазы существования поселка, хотя число определений оказалось неравнозначным для каждой из фаз (рис. 7). Наиболее обеспеченной определениями оказалась центральная для Горного фаза В-1 (девять дат).
Рис. 7. Распределение радиоуглеродных дат по слоям основных фаз Горного.
Мы постарались исследовать распределение датировок в культурном слое двояким способом: первоначально по основным периодам бытования селища (рис. 7) и затем по высотным отметкам каждой из датированных проб (рис. 8).
Рис. 8.Распределение радиоуглеродных дат согласно глубине залегания каждой пробы в культурном слое раскопов и отношением проб к определенной фазе Горного.
Картина распределения датировок по фазам внешне выглядит более привлекательной за счет ранжировки значений возраста образцов — от более древних к молодым (рис. 7); и наиболее эффектным это представляется для фазы В-1. Однако проведенная ранжировка датировок носит в основе своей искусственный характер, поскольку практически мы не имеем никаких аргументов в пользу того, что, к примеру, кость (ОхА-5649) являлась наиболее древним артефактом данного периода. Упомянутая кость вполне могла попасть в засыпанную сакральную штольню, откуда ее извлекли, также и из отложений более ранней фазы.
Гораздо более выразительной в этом отношении является картина соотношения полученных суммарных датировок для основных периодов (фаз). Различий здесь практически нет (рис. 7), и наиболее удовлетворительное объяснения этому мы можем найти в подробно описанных выше перемещениях материалов.
Сходные выводы последуют и при изучении распределения образцов в соответствии с абсолютной глубиной залегания конкретных образцов (рис. 8). Коэффициент корреляции между этими двумя значениями равен минус 0,007, то есть фактически является нулевым. Объяснение этой картины также не требует дополнительных комментариев.
Именно поэтому при определении календарного возраста слоя ПБВ на Горном мы предпочитаем ограничиваться значением суммы вероятностей, равной отрезку 1690–1400 гг. до н. э. при 68 % уровне вероятности (рис. 9).
Датировки напластований карьера
Слои карьера-разноса позволили нам получить 23 радиоуглеродных датировки. Однако при изучении их распределения мы воспользуемся лишь 21 анализом, или же пробами тех отложений, что извлекали из западной стенки центрального разреза (раскоп № 5)[25]. Всей этой серии аналитических определений присущ ряд особенностей, которые нуждаются хотя бы в кратких комментариях.
Во-первых, замеры глубин проанализированных проб приводятся с привлечением данных абсолютных высот (в метрах над уровнем моря). Во вторых, все анализы Аризонской лаборатории, обозначенные шифром АА (рис. 10), проведены с помощью AMS-метода (AMS Laboratory) на базе анализа сохранившейся в гумусированном грунте пыльцы растений. В-третьих, датировки восьми проб, извлеченных из центрального разреза, оказались продублированными: глубины 204,20 и 204,40, а также 205,00 и 205,20 (рис. 10). В-четвертых, наиболее глубокие пробы этого разреза, расположенные ниже ранней границы регулярного гумусированного слоя (глубины от 201,20 вплоть до 203,05), связаны с карбонизированными отложениями в норах грызунов.
Основные калиброванные даты данного разреза укладываются в широкий — почти пятитысячелетний — хронологический диапазон: от 3960–3630 гг. до н. э. вплоть до 720–920 гг. н. э. (при 68 % уровне вероятности). Однако данное заключения будет справедливым, если не принимать во внимание двух исключительно резких отклонений в сторону удревнения возраста проб АА58663 и особенно АА58664 (рис. 10). Их калиброванные значения равны 7030–6650 и 8600–8200 гг. до н. э., то есть значительно более ранние, нежели все прочие даты серии. Стратиграфически они связаны или очень близки к нижней границе гумусированных отложений карьера, хотя самая нижняя грань гумидизации хронологических отклонений не обнаруживает: АА50193, глубина 303,20.
Определить конкретные причины попадания столь древней пыльцы в эти напластования карьера вряд ли возможно. Ясно, однако, что присутствие этой пыльцы близ дна тогда уже затянутой растительностью ложбины разноса разумнее всего связывать с активностью либо мелких грызунов, либо насекомых или же пернатых. Результаты распределения датировок прочих 19 проб особых вопросов не вызывают.
Коэффициент корреляции между глубиной залегания и значениями указанных 19 датировок равен минус 0,85, то есть весьма значим (Митропольский, 1961. С. 276, 277). Разница этих показателей у датировок из культурного слоя, с одной стороны, и рядом расположенного карьера, с другой, столь значительна, что делает практически ненужными долгие пояснения причин таких расхождений: не затронутые деятельностью человека отложения несравненно лучше сохраняют естественный порядок своего накопления, нежели на поселениях, где антропогенное воздействие на культурные слои способно полностью исказить картину хронологического порядка анализируемых объектов[26].
Сформулированное заключение важно не только для радиоуглеродного датирования отдельных слоев и сооружений. Оно весьма существенно также и для тех палинологических изысканий, которые ориентируются на извлечение проб из культурного слоя. Тот же фактор следует учитывать и при традиционных археологических приемах статистического анализа распределения материалов (особенно единокультурных) по глубинам залегания.
Наконец последнее. Сопоставляя серии анализов из культурного слоя Горного, с одной стороны, и карьера, с другой, мы можем ныне довольно уверенно синхронизировать время бытования селища ПБВ с отложениями в ложбине разноса. Совокупности радиокарбоновых дат из раскопов соответствуют только пять определений из разноса с глубин 204,20 — 204,60[27] (рис. 10). Следовательно, само селище ПБВ существовало лишь тогда, когда степень гумусированности грунтов в ложбине разноса выглядела слабой (слой В на рис. 5). За время функционирования поселения в древнем разведывательном карьере отложений накопилось немного: в пределах 40–50 и вряд ли более 60 см (рис. 5). Кроме того в центральной части карьера совершенно не сохранилось никаких свидетельств деятельности горняков «русского» времени; их следы остались заметными лишь на западном краю ложбины.
Литература
Каргалы 1,2002. Ред. и составитель Е.Н. Черных. М.
Каргалы II, 2002. Ред. и составитель Е.Н. Черных. М.
Каргалы III, 2004. Ред. и составитель Е.Н. Черных. М.
Митропольский А.К., 1961. Техника статистических вычислений. М.
Cline W., 1937. Mining and Metallurgy in Negro Africa // General Series in Anthropology. No. 5. Menasha, Wisconsin.
Korfmann М., 1987. Vorworts des Herausgebers // Demircihtiyiik. Die Ergebnisse def Ausgrabungen 1975–1978. Band II. Naturwissentschaftliche Untersuchungen. Mainz.
Distribution of radiocarbon dates in a cultural layer and behind its limits (Gorny site at Kargaly center)E.N. Chernykh, I.M. Martinez-NavarreteResume
The cultural layer actually any ancient settlement characterized of mixing which entails more or less strong infringements normal the order in an initial arrangement of the majority of archeological subjects. Similar moving of materials to a thickness of a cultural layer is strongly reflected also in the order of distribution radiocarbon dates on depths and relative chronological phases of settlements. In this paper distribution of dates in the bedding of two objects on the inhabited hill of settlement Gorny in Kargaly ancient mining and metallurgical center is compared: 1) archeological excavations and 2) ancient deep prospecting open cast dig up for searches of copper minerals in the copperbearing mother-sandstone. Objects also settled down in immediate proximity from each other (fig. 1). In the first case strong removing the whole blocks of a cultural layer have been fixed. In the second case practical absence of human influences was marked in the layers inside open cast. For this reason of distinction in sequence of radiocarbon dates look extremely essential (compare: fig. 8 and 10).