с другими).
— Она предполагает также, что область высказываний не относится ни к говорящему субъекту, ни к чему-либо наподобие коллективного сознания, ни к трансцендентальной субъективности; но что ее описывают как анонимное поле, конфигурация которого опредедяет возможное место говорящих субъектов. Нужно не располагать высказывания относительно высшей субъективности, но признать в различных формах говорящей субъективности эффекты, присущие полю высказываний.
— Она предполагает, соответственно, что в их трансформациях, последовательных рядах, ответвлениях поле высказываний не подчиняется темпоральности сознания как своей законной модели. Не стоит надеяться — по меньшей мере, на данном уровне и при данной форме описания — что возможно написать историю сказанных вещей, которая по праву была бы одновременно по своей форме, закономерности и природе историей индивидуального или анонимного сознания, замысла, системы намерений, совокупности целей. Время дискурса не является переводом в видимую хронологию смутного времени мысли.
Итак, анализ высказываний осуществляется безотносительно к cogito. Он не ставит вопрос о том, кто говорит, проявляется или скрывается в том, что он говорит, кто реализует в речи свою полную свободу или уступает, не зная того, требованиям, которые он до конца не осознает. Анализ высказываний в самом деле располагается на уровне «говорения» — и под этим нужно понимать не род общего мнения, коллективной репрезентации, предписываемой любому индивиду или великий анонимный голос, говорящий непременно сквозь дискурсы каждого, но совокупность сказанных вещей, отношений, закономерностей и трансформаций, которые могут в нем наблюдаться, — область, некоторые фигуры и пересечения которой указывают единичное место говорящего субъекта и могут получить имя автора. Не важно, кто говорит, но важно, что он говорит, — ведь он не говорит этого в любом месте. Он непременно вступает в игру внешнего.
Третья черта анализа высказываний: он обращается к специфическим формам накопления, которые нельзя отождествлять ни с интериоризацией в форме воспоминания, ни с безразличным подытоживанием документов. Обыкновенно, анализируя уже выполненные дискурсы, их рассматривают как охваченных существенной инертностью, — случай ли их сохранил или забота людей и иллюзии, которые они питали касательно ценности и непреходящей значимости своих слов, — тем не менее, они являются ни чем иным, как письменами, скопившимися в пыли библиотек, спящими беспробудным сном с тех пор, как они были забыты и как их видимое действие затерялось во времени. Самое большее, им посчастливиться быть восстановить свой статус в находках чтения или открыть носителей меток, отсылающих к инстанциям их акта высказывания. Хорошо еще, если эти однажды расшифрованные метки смогут освободить посредством некоторой памяти, пронизывающей время, значения, мысли, желания, погребенные фантазмы. Эти черты термина: чтение-след- расшифровка-память (какой бы ни была привилегия, данная тому или иному из них, каким бы ни было метафорическое пространство, ему соответствующее и позволяющее принять во внимание три остальных) определяют систему, которая обычно позволяет расшевелить дискурс, застывший в неподвижности, и на одно мгновение вернуть немного утраченной живости.
Итак суть анализа высказываний — не разбудить спящие в настоящий момент тексты, чтобы вновь обрести, заворожив прочитывающиеся на поверхности метки, вспышку их рождения; напротив, речь идет о том, чтобы следовать им на протяжении сна или, скорее, поднять родственные темы сна, забвенья, потерянного первоначала и исследовать, какой способ существования может охарактеризовать высказывания независимо от их акта высказывания в толщи времени, к которому они принадлежат, где они сохраняются, где они действуют вновь и используются, где они забыты (но не в их исконном предназначении) и возможно даже разрушены.
— Этот анализ предполагает, что высказывания рассматриваются в остаточности, которая им присуща, но не является остаточностью всегда актуализируемой отсылки к прошедшему событию формулировки. Сказать, что высказывания остаточны, не означает сказать, что они остаются в поле памяти или что можно найти то, что они хотели сказать; это означает, что они сохраняются благодаря некоторому количеству поддержек и материальных техник (единственным примером которых является, разумеется, книга), в соответствии с определенными типами институций (среди прочего, библиотекой) и с определенными разновидностями статуса (которые не одни и те же, когда речь идет о религиозном тексте, законе или научной истине). Это означает также, что они включены в техники, находящие им применение, вводящие их в практики, которые из них проистекают, в социальные отношения, которые конституируются или изменяются в них. Это означает, наконец, что у вещей вовсе не одни и те же способ существования, система отношений с тем, что их окружает, схемы применения, возможности трансформации после того, как они были сказаны. Не то, чтобы это сохранение во времени было случайным и счастливь™ продолжением существования, выполненного, чтобы пройти с этим мгновением, — остаточность по праву принадлежит высказыванию; забвение и разрушение в некотором роде лишь нулевая степень этой остаточности. А на основании ее существования могут развертываться игры памяти и воспоминания.
— Помимо этого, данный анализ предполагает, что высказывания трактуются в форме добавочности (аддитивности), которая является их специфической особенностью. Типы группирования последовательных высказываний действительно во многом различаются и никогда не выполняются путем простого нагромождения или соположения последовательных элементов. Математические высказывания не добавляются к ним как религиозные тексты или акты юриспруденции (они имеют один и тот же способ составления, аннулирования, исключения, наполнения, формирования более или менее неразделимых групп, обладающих единичными свойствами). К тому же формы добавочности не даны раз и навсегда для всех определенных категорий высказываний: медицинские наблюдения нынешнего времени образуют корпус изучаемых явлений, который не подчиняется тем же самым законам композиции, что и его аналог в XVIII в.; современные математики не накапливают высказывания той же модели, что Евклидова геометрия.
— Анализ высказываний предполагает, наконец, что во внимание принимаются феномены рекурренции. Любое высказывание содержит поле предшествующих элементов, по отношению к которым оно располагается, но которое оно способно реорганизовывать и перераспределять в соответствии с новыми отношениями. Оно становится своим прошлым, определяет по тому, что ему предшествует, собственные родственные связи, вновь обрисовывает то, что делает его возможным или необходимым, исключает то, что с ним несовместимо. Оно полагает это прошлое как приобретенную истину, как произошедшее событие, как изменяющуюся форму, как материю, поддающуюся преобразованию или как объект, о котором можно поддерживать разговор, и т. д. По отношению ко всем возможным возобновлениям, память и забвение, повторное открытие смысла или его подавление далеки от того, чтобы быть основополагающим законом, и являются лишь единичными фигурами.
Таким образом описание высказываний и дискурсивных формаций должно избавляться от столь частого и навязчивого образа возвращения. Оно не претендует на возврат вне времени, которое было бы лишь падением, скрытой возможностью, забвением, восстановлением или блужданием, к основополагающему моменту, где речь еще не связана ни с какой материальностью, не признана никакой устойчивостью и где она задерживается в неопределенном измерении разомкнутости. Такое описание не пытается конституировать для уже сказанного парадоксальное мгновение второго рождения; оно не призывает солнце вернуться к восходу. Напротив, оно трактует высказывания в густоте накопления, где они принимаются и которую они, тем не менее, постоянно изменяют, беспокоят, потрясают и иногда разрушают.
Описать совокупность высказываний не как закрытую избыточную целостность значений, но как лакунообразную и раздробленную фигуру, описать совокупность высказываний не в соотношении с внутренним намерения, мысли или субъекта, но согласно рассеиванию внешнего, описать совокупность высказываний для того, чтобы найти не момент или след происхождения, но специфические формы накопления, — это вовсе не означает упорядочить интерпретацию, открыть основание, освободить конституирующие акты, решить логическую проблему или избежать телеологии. Но установить то, что я охотно назвал бы позитивностью. Анализировать дискурсивную формацию означает, в таком случае, трактовать совокупность словесных перформансов на уровне высказываний в форме позитивности, которая их характеризует, или, более кратко, определить тип позитивности дискурса. Если возвращая анализ редкости к изучению целостности, описание отношений внешнего к предмету трансцендентального основания, анализ накопления к поиску первоначала, можно прослыть позитивистом, — что ж, значит, я счастливый позитивист и у меня нет никакой причины это отрицать. К тому же, я нисколько не сожалею о том, что использовал несколько раз (хотя еще и достаточно необдуманно) термин «позитивность», чтобы обрисовать в общих чертах тот клубок, который я пытался распутать.
5. ИСТОРИЧЕСКОЕ АПРИОРИ И АРХИВ
Позитивность дискурса — как и позитивность естественной истории, политической экономии или клинической медицины — характеризует общность сквозь время и вне индивидуальных произведений, книг и текстов. Эта общность явно не позволяет решить, кто был прав, кто приводил строгие доводы, кто меньше противоречил собственным постулатам — Линней или Бюффон, Кеснэ или Тюрго, Бруссэ или Биша; она не позволяет сказать, какое из произведений ближе всего к первому (или последнему) предназначению, какое более радикально формулирует общий проект науки. Однако она выявляет меру, в соответствии с которой Бюффон и Линней (или Тюрго и Кеснэ, Бруссэ и Биша) говорили об «одном и том же», располагаясь на «одном и том же