происходит что-то вроде креативного момента в коллективном бессознательном, что манифестировалось в историческом периоде, в частности, как феномен синхронистичности. Было бы полезным для знатока мифологии попытаться упорядочить мифы в терминах, таких как «эпохи».
• В четвертую категорию корней мифа попадают бессознательные реакции на физические и психические внешние условия, такие как те, что возникают в результате миграции людей или вторжение и доминирование чужих культур[126].
По моему опыту, эти факторы делают возможным датировать большинство мифологем с точностью до нескольких веков и также связать их с широко определяемым местом действия. Это работает лучше в практике задавания вопросов — какая исторически известная конфигурация сознательного наиболее метко компенсирована смыслом предложенной сказки. Возможно, последующий пример разъяснит это лучше.
Дополнительное соображение, которое навязало мне себя в связи с множественными усилиями интерпретации, может быть разъяснено следующим образом: представьте архетипы в качестве ядер или точек соединения многомерной сети или поля, где точки взаимосвязи представляют собой архетипы в их относительной специфичности[127], и где сеть или поле сопоставимы со связями между значениями и их частичным перекрытием и тождествами, и, таким образом, все архетипы окажутся загрязненными всеми другими архетипами и даже частично идентичными друг другу[128].
Сопровождающие диаграммы лишь представляют структуру, предназначенную предложить трехмерное пространство, но такая модель неадекватна, поскольку не показывает точных «расстояний» между архетипами, потому что фактически очень часто в мифах наиболее дистанцированные архетипы[129] — такие, как змея и свет, мать и фаллос, животное и дух — неожиданно показываются как идентичные; или несколько архетипов, которые обычно считаются отдельными, внезапно сливаются. Принимая отношения наполовину корректными, мы, так или иначе, получаем дизайн непредставляемой n-мерной модели, или нам пришлось бы отказаться от нашей попытки пространственно-временного упорядочивания вообще, так как в бессознательном психическом пространство и время появляются как релятивизированные, если вообще не устраненные.
Теперь в каждой мифологеме нить истории следует определенным связям между архетипическими смыслами, которые в фигуре 2 нарисованы стрелками. Таким образом, каждая отдельная сказка освещает достаточно определенный аспект коллективного бессознательного, и это то, где лежат смысл и живая функция этой отдельной сказки. Это также объясняет, почему существует так много относительно похожих сказок, почему из относительно постоянного набора строительных блоков — таких, как образы ведьмы, героя, животного-помощника, и т. д. — люди выстраивают всегда новые сказочные структуры; во встроенной just-so-ness (таковости) каждой отдельной сказки есть особый смысл, который отыскивается коллективно в конкретный момент времени и который можно очертить, следуя «нити» этой сказки в процессе толкования. Любопытная вещь, возникающая при этом, заключается не только в том, что все архетипические образы в сказке загрязнены, и, следовательно, с достаточным преувеличением можно показать существование взаимных связей между всеми ними, но также и в том, что «нить», «то, как», в движении истории, кажется, ходит вокруг единственного смысла или содержания[130]. Таким образом, с одной стороны, каждый отдельный архетипический образ, случающийся в мифологеме — это скрытое представление о целом, и с другой стороны, таковость, появляющаяся из последовательности образов также целостна.
Соответственно, через амплификацию отдельных образов, с одной стороны, и значения всего контекста, воспринимаемого как единство, с другой стороны, достигаются два дополнительных результата — результаты, которые являются взаимоисключающими логически[131], но которые, тем не менее, представляют собой наилучшее возможное описание «трансцендентной» реальности[132].
Другой практической трудностью, с которой мы сталкиваемся при толковании мифологем, может быть названа проблема правильного «впрыгивания-в-точку» для мифологемы. Для каждой мифической истории существует такое единство и такая неотъемлемая форма, что, подобно капле воды, она проявляет своеобразное поверхностное напряжение, которое становится ощутимым для потенциального интерпретатора в ощущении, что он или она беспомощны противостоять чему-то действительно бесконечно простому и целомудренному; и что любое интерпретивное выхватывание одного образа из контекста уже разрушит это осознаваемое единство. И все же эта история не понятна без амплификации и интерпретации прослеживаемой нити мифологемы. Таким образом, переход к процессу интерпретации всегда является вопросом решения, которое вызывает психологическую реакцию у толкователя, которая часто даже проявляется во сне[133]. То, что я называю «впрыгиванием» здесь, соответствует понятию «разреза» в современной физике, где «каждая наработка знаний об атомных объектах посредством наблюдений должна оплачиваться безвозвратной потерей других знаний»[134]. Расположение и выбор разреза остается на усмотрение наблюдателя. Интерпретация мифологемы, так же, как «разрез» является неизбежной, и определенная потенциальность для познания, может быть здесь также принесена в жертву. Сопротивление приходит от чувств множества людей, противоположных вмешательству интерпретации мифических образов. В местонахождение и выбор «разреза» или «точки входа» в интерпретацию, природа наблюдателя всегда неизбежно имплицирована. Однако, говоря относительно, самое большее, что можно сделать, чтобы приблизиться к объективности в толковании, это попытаться выбрать точку входа как можно более осознанно, с тем, чтобы каждый мог учесть это.
Далее, я попытаюсь коротко интерпретировать сказку, которая, кажется, освещает основную проблему, касающуюся женского принципа. Это австрийская сказка называется «В замке Черных Женщин»[135].
Однажды жил да был фермер (Keuschlegger)[136] у которого было семеро детей. Когда его самой старшей дочери исполнилось двенадцать, он захотел найти ей место служанки, так что он собрал ее одежду и вышел с ней из дому. Когда они шли вдоль дороги, прямо к ним подкатилась повозка без лошадей и остановилась. Она была полностью черная, и женщина в ней была такая же черная. Женщина выглянула из повозки и предложила взять девочку в служанки. Она дала отцу монеты и пообещала дать еще больше, если он приведет девочку на это же место через восемь дней. «Если она хорошая девочка, ничего плохого с ней не случится», — сказала она. Через восемь дней она забрала девочку с собой в замок в лесу и показала ей маленькую комнатку прямо рядом с входом. Черная женщина сказала, что если в этой комнате она подумает о чем угодно, чего пожелает, эта вещь немедленно появится перед ней. Она также дала ей ключи от дома, в котором было сто комнат. Каждый день девочка подметала и прибирала одну из комнат, все, кроме сотой. «Если за три года», — сказала черная женщина, — «ты не войдешь в запретную комнату, ты будешь счастлива до конца твоих дней». Вначале «служанка» следовала указаниям, но за четырнадцать дней до трехлетнего срока, она не смогла больше сдерживать свое любопытство, и отперла сотую комнату. Там она увидела женщину; она была уже почти вся белая, кроме кончиков пальцев на ногах, которые все еще оставались черными. Быстро девочка захлопнула дверь, заперла ее и побежала в свою комнату, но женщина уже была здесь, и она спросила ее, была ли она в сотой комнате. Не смотря на ужасающие угрозы черной женщины, девочка держалась стойко и солгала, что не была там. Внезапно она оказалась посреди дикого леса, в лохмотьях, без еды и без воды. Там она и осталась.
Вскоре в королевской столице молодой король увидел во сне, что он должен встать, отправиться на охоту, и что бы он там ни нашел, он полюбит это как самого себя. Когда сон повторился в третий раз, он, наконец, подчинился. Его охотники нашли девушку в пещере, король влюбился в нее и привел домой, а вскоре сделал своей женой. Год спустя она родила удивительно прекрасного маленького мальчика. Но на третью ночь после этого, неожиданно черная женщина пришла к ней. «Теперь ты королева. У тебя есть дитя, и сейчас я спрашиваю тебя, ты была в сотой комнате?» «Нет, нет», — сказала юная королева. «Я заберу твое дитя, а ты станешь глухой». Королева все еще отпиралась. Черная женщина исчезла с ребенком, а королева оглохла. Это случалось еще дважды. Снова и снова черная женщина забирала ребенка, а королева стала еще и немой и слепой. Уже долгое время мать короля гневалась, теперь она убедила короля, что его жена ведьма и детоубийца. И после третьего исчезновения ребенка, он внял ее убеждениям и приговорил жену к сожжению на костре. Она уже была привязана у столба, и огонь был зажжен вокруг, как неожиданно подъехала черная повозка, в которой сидела черная женщина, держащая трех детей. «Теперь я спрашиваю тебя в последний раз. Тебя скоро сожгут. Ты была там или нет?» Но и в этот раз, опять, нет было ответом. И едва королева произнесла это, странная женщина обернулась полностью белой, как снег и сказала: «Все правильно, возвращайся назад, в замок. Все теперь опять как было раньше. Я уже знаю, ты не была там, ты только заглянула внутрь. Если бы ты хоть раз сказала, что ты была там, я должна была бы превратить тебя в прах и пепел. Теперь ты полностью спасла меня. Замок твой, и та, кто оклеветала тебя, сгорит на костре». Так старая злая мать короля была сожжена как ведьма, а молодая королевская пара с тремя принцами жили долго и счастливо.