Сходства, а также отличия с широко известной сказкой Братьев Гримм «Ребенок Мэри» достаточно очевидны и будут обсуждены позже[137]. Но эта параллель была выбрана как главная версия, более предпочтительная, чем «Ребенок Мэри», которая в последствии очевидно была переработана с христианской точки зрения, в то время как представленный вариант выглядит более нетронутой формой истории.
Во время нерешительности перед «впрыгиванием» в интерпретацию, всегда возникает вопрос, отражает ли эта история больше проблему бессознательной психики мужчины или женщины. Ведь есть, без сомнения, сказки, которые являются выражением одной стороны более, чем другой, так же, как и мужчины, и женщины принимали участие в создании и рассказывании сказок, как они это делают до сих пор[138]. В целом мы склонны думать — и это часто доказывается опытным путем — что истории с главным героем-мужчиной связаны с психологией женщин; но есть и исключения из этого, поскольку иногда эти основные фигуры представляют собой анимус или аниму, и поэтому их лучше применять наоборот[139]. Кроме того, в некоторых сказках двое детей являются проводниками судьбы[140]. Так что нет простого принципа, который обеспечит адекватный ответ на этот вопрос. В сказке перед нами судьбу девушки можно рассматривать как судьбу анимы фермера, но можно также увидеть девушку как женщину, а затем можно было бы интерпретировать фермера как фигуру отца-анимуса в девушке. На самом деле, вопрос в целом поставлен ложно, он берет в качестве отправной точки категории, связанные с отдельными человеческими личностями. Рассматривая эту историю более подробно, мы видим, что девушка, вероятно, не представляет ни женщину, ни аниму, но является архетипической фигурой Коры, то есть женским существом, в котором изображается архетипическая анима мужчины[141], а также архетипическая модель женского эго[142]. Кроме того, ход событий, в которые вовлечена эта фигура, можно интерпретировать с точки зрения психологических проблем обоих полов. С точки зрения более глубоких, коллективных уровней бессознательного оба эти паттерна действительно переплетаются[143], как и во внешней реальности простого народа, из которого эта сказка идет, образ настоящей женщины и анимы, с одной стороны, и реального человека и анимуса, с другой стороны, остаются в результате проекции в значительной степени расплывчатыми[144].
У фермера было семеро детей. Мать не упоминается; должна быть она умерла. Таким образом, рассказ начинается с группы из восьми фигур, среди которых ясно видны только отец и дочь. Как показал Юнг, число восемь, как и число четыре, указывает на психическую цельность. Числа, кратные четырем, приходят с определенной частотой в этой истории. Девочке двенадцать лет; ей приходится ждать восемь дней, чтобы окончательно утвердиться в своем положении; ей не разрешают войти в сотую комнату, черная женщина налагает на нее четыре испытания (три раза забирая ее детей, и один раз, встретившись лицом к лицу перед сожжением на костре). Таким образом, подчеркивается ритм 4, 8, 12, 100, и из этого можно сделать вывод, что здесь мы имеем дело с психическими процессами, связанными с индивидуацией[145].
Согласно Р. Алленди, число восемь с одной стороны означает двойную четверичность, с другой — демонстрирует конечное равновесие, достигнутое через процесс развития[146]; психологически это будет означать Самость. Но хотя число фигур здесь указывает на психическую тотальность, в этой исходной ситуации отсутствует существенный аспект, который обычно мы ожидаем найти — образ матери. Именно по этой причине весь процесс, представленный в рассказе, направлен на искупление «материнского имаго», то есть поднятие ее из ее «неосвещенной» позиции в свет и возобновление контакта с ней. В начале сказки у нас есть неполная семья; в конце — относительно полная. В сказках часто случается, что вначале появляется символ целостности — например, группа, состоящая из отца с тремя сыновьями[147], — но в этой целостности отсутствует аспект, например, женский элемент. Из этого можно сделать вывод, что в коллективном сознании доминирует мировоззрение (например, религиозная форма), которое, хотя в принципе учитывает психическую тотальность, «Я» (и почти каждая живая религия это делает), но не признает или не в достаточной степени признает какой-то конкретный эмпирически-психологически очевидный аспект Самости. Таким образом, архетип целостности или тотальности недостаточно приспособлен к человеческому уровню и не способен выполнять все свои функции. В исходной ситуации настоящей сказки, как уже указывалось, образ матери явно отсутствует; тем не менее, мы должны отложить на данном этапе извлечение из этих культурно-исторических выводов. На бедной ферме, где много детей, у которых нет матери, для самой старшей девочки естественно брать на себя заполняющую роль в качестве компаньона отца и замены матери детей. Таким образом, отнюдь не случайно, что судьба девушки в этой истории должна примириться с первоначальным образом женского начала, чтобы иметь возможность открыть ее собственную природу. Если мы посмотрим на это как на личную ситуацию, мы можем сказать, что такая девушка могла очень легко разработать отцовский комплекс, и это согласуется с параллельными версиями, в которых девушка попадает в кризис через эротические авантюры отца[148]. Если, однако, вспомнить, что эта «девчонка» не является человеческой личностью, мы должны сформулировать ситуацию более точными выражениями следующим образом: девушка представляет собой Кору, архетипическую составляющую коллективного бессознательного, чья тенденция состоит в преобразовании архетипа Матери и Женщины, сформировав его совершенно другим способом. Эта фигура отражает в то же время потребность в аниме бессознательной психики бесчисленных мужчин и тенденцию к индивидуации у бесчисленных женщин. Будучи женским существом, она способна олицетворять новую форму эроса и эмоциональную связанность, в которой образ «черной женщины», что бы это ни значило, может быть искуплен как психическая функция.
Тот факт, что история происходит в среде бедного анонимного народа — «служанка» в этой версии даже не имеет имени[149] — предполагает, что проблема искупления темной матери вначале не была собирательной на уровне преобладающей культуры, а скорее была собирательной в психике естественного, простого народа, как психическая потребность, и что поиск чего-то отсутствующего, что подразумевалось в ней, возникает из «низшего», «подчиненного» уровня в людях. Только когда девушка становится королевой, проблема развивается, как потенциал для становления на коллективном уровне.
Хотя в этой версии отец преднамеренно отдает по договору дочь черной женщине за деньги, в других вариантах он часто продает ее непреднамеренно, обещая демонессе в обмен на деньги, что угодно, что спрятано в его доме, и только после его возвращения обнаруживается, что это еще не родившаяся девочка[150]. Отец может здесь символически представлять традиционный коллективный характер[151]; фигура подходит для отображения определенного качества инерции, которая не хочет меняться перед лицом кризиса, но предпочитает жертвовать будущим, ребенком, только чтобы приобрести достаточно энергии, чтобы продолжают существовать. Здесь отец безответственно связывает договором свою дочь с явно странной, ведьмовской фигурой только для того, чтобы продолжать влачить жизнь в той же колее. Таким образом, традиционный мужской подход неблагоприятен для женской фигуры. Если смотреть на девушку как на аниму, мы должны думать в терминах привычного пренебрежения анимой. Однако, если мы рассматриваем ее как женскую фигуру Самости, отец будет представлять коллективный подход к женщинам, который оказывает тормозящее влияние на развитие сознательной женской индивидуальности. Это также часто наблюдается в отдельных случаях отцовского комплекса у дочерей.
Появление черной повозки, движущейся без помощи лошадей, является формой начала драматического переплетения. Она движется без упряжки животных — без связи с миром животных инстинктов — и народная аудитория немедленно предполагает, что она движется силой магии и колдовства, что также помещает Черную женщину в повозке в компанию черных колдунов и ведьм. Неизвестные «сверхъестественные» — другими словами, духовные силы находятся в ее распоряжении. Также отсутствие лошадей смещает ее атмосферно из царства чистой матери-природы, такой, как, например, азиатская богиня-мать Кибела, или кельтская богиня Эпона, или германская богиня Фрейя, чьи колесницы всегда управляются животными. В нашей истории есть что-то неестественное, что согласуется с мотивом ее проклятия или необходимости выкупа. Духовная составляющая Черной женщины отчетливо проявляется в гессенском варианте сказки[152], в которой девочку уносит в черный замок прекрасная, одетая в черное, дева. В конце четвертого года ребенок заглядывает в запретную комнату и видит там «четырех черных дев» увлеченных чтением книг, которые в этот момент кажутся испуганными[153]