– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?
Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:
– Ой, тепло, голубчик Морозушко!
Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.
«Сектор Приз» в сказке – это богатство от Мороза. Рекламный постер данного произведения можно было бы озаглавить так: «Выбирай покорность и исполнительность, и будешь бога-а-ата!».
И первый подвох в том, что работает трюк только с определенными личностями. Допустим, намек понят: «Ну потерпи Мороза деда, и все будет!» (хотя сам по себе посыл в нынешних реалиях прямо-таки… спорный). И вот тут как раз важно посмотреть на дедушку таким, каким он был задуман.
Мороз – архетипичная фигура, несущая с собой силу и мощь смерти. Никакой справедливости, сострадания, понимания в этом персонаже не было и нет. Вывод: встретить Мороза в лесу – не про романтику и шанс проявить свои лучшие качества. Это про смерть.
Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой. А дома старуха печет блины, а собачка под столом:
– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут. Старуха бросит ей блин:
– Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…»
Собака съест блин и опять:
– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут. Старуха блины ей кидала и била ее, а собачка – все свое…
Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица – в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый.
И вот он первый слой: «будь покорным, удобным, и будет тебе счастье… вот только не в этой жизни». Идем дальше.
Условное идеальное добро – это тандем Настеньки и ее отца-старика.
Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела еще до свету… Ничем старухе не угодить – все не так, все худо.
Бедная девочка, типичная такая золушка, услужливая, исполнительная, кроткая – не человек, а чистая Добродетель.
Да еще и мамы лишилась… Грусть, тоска, обнять и плакать.
Правда, с ней любящий отец!
Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:
– Садись, милая дочь, в сани.
Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.
Но вместо того, чтобы скрасить печальную картину, он чуть ли не ухудшает ситуацию: вместо отцовской опоры и защиты – сам термин «старик» тут про немощь, слабость и страх сказать слово поперек. Ни о каком обеспечении безопасности, поддержке и принятии дочери тут нет и речи: только унылое «нужно терпеть – сами не ведают, что творят».
Но вместе они прямо-таки гармоничный союз! В читателе они вызывают чистый порыв жалеть, спасать и ратовать за наказание для их угнетателей!
Классическая жертва. В количестве двух штук!
Жертва – человек, лишенный опции брать ответственность за свою жизнь, поэтому все у них во всем виноваты и есть внутренняя уверенность, что плохо будет всегда: ведь им ничем не помочь! Даже пытаться бессмысленно.
Основной функционал Жертвы – страдать, вызывать жалость и привлекать в свою жизнь того, кто будет изо дня в день реализовывать их личный ад.
Вспомнили про ад? – самое время поговорить про мачеху с дочуркой.
Начнем с младшей «злюки»: тут все четко. В противоположность главной героине, она глупа, ничего не хочет делать и не делает, да еще и критикует родственников-прислугу. Вся в мать, разве что по тупости ее сделала.
А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:
– Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!
А что мачеха? Недовольная жизнью токсичная и склочная баба – вот что… И хотелось бы сказать, что персонаж тут такой ужасный для усиления художественного эффекта, но все мы знаем, что такие экземпляры достаточно часто встречаются: и дома, и на работе, и на лавочке во дворе и, конечно же, в очереди к врачу.
Но вернемся к сюжету.
Есть тут еще одна весомая тема – следующий «слой»: названых сестриц-то вот-вот замуж отдавать!
Впереди становление из девушки в женщину, а перед этим психику обычно хорошенько трясет в подростковом кризисе.
Подростковый период – начало отделения взрослеющего ребенка от семьи. И отделение это в идеале воинственное: спорить, оскорблять, проходиться танком по ценностям родителей, качаться на эмоциональных качелях «солнышком», ненавидеть себя и любить в одну и ту же секунду – только так, через террор гормональных, физических и социальных изменений.
А вот если в этот период ребятенок шелковый, исполнительный и слова поперек не скажет?
Ну что ж… жди тогда безсепарационной беды… а это частое явление в нашем обществе, к сожалению. И наша сказка туда же.
Эволюционно, апогеем подросткового периода (собственно, для чего он и задуман природой) является сильный такой пинок под зад «из гнезда», чтобы детки подальше от родственников гены свои распространяли – вот такая профилактика смешения близкородственных генов. А в случае наших девушек этот пинок должен сопровождаться еще и средствами на жизнь (приданое, то бишь).
Где взять? По сказке понятно: уповать на чудо!
Кто будет протаптывать дорогу к «чуду» и, если повезет, не вернется совсем? Падчерица, конечно. Ее и не жалко, и с глаз долой, поэтому: «Вези ее, старый, в лес на трескучий мороз!»
И вот он, звездный час! Своей покорностью и бесконечной терпеливостью после очной ставки с Морозом падчерица возвращается вся в «злате-серебре»!
Поехал старик в лес, доезжает до того места, – под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около – короб с богатыми подарками.
Добро ликует и радуется!
И Марфушеньку тут же вдохновенно отправляют по протоптанным следам за теми же сокровищами.
Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
Старухина дочь сидит, зубами стучит. А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:
– Тепло ли тебе, девица?
А она ему:
– Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко…
Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
– Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко…
Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
– Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела.
И что же? Да ничего: в ее случае Мороз сыграл свою партию в открытую – убил и дальше пошел.
За что же отняли жизнь у Марфушеньки?
В ее лице уничтожено само допущение, что можно проявлять себя, отстаивать свои границы и выражать свое недовольство: «Заявляешь о себе и отказываешься терпеть мучения? Это не просто плохо – за это ты умрешь.»
– Тяф! Тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.
Старуха кинула ей пирог: – Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут…»
А собачка – все свое:
– Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут…
Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая. Заголосила старуха, да поздно.
С другой стороны, красной нитью через всю сказку идет идея вознаграждения за «хорошее» поведение. Да-да, мы снова говорим о Настеньке.
И здесь нас недвусмысленно подводят к тому, что именно так – терпеть и помалкивать – единственно верная модель поведения.
Но ведь здесь также нет ничего обнадеживающего!
Приданое Настенька себе натерпела, надрожала… а изменит ли это хоть что-то?
Спойлер: нет.
Диагноз «Жертва» количеством материальных благ не лечится, а мужа-абьюзера можно найти и будучи в дорогом платье. Ну а после продолжить безропотно мыть полы… правда, теперь в богатом доме.
«Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок…»
«Маша и медведь» или как преодолеть стокгольмский синдром
Помните сюжетец?
Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька.
Собрались раз подружки в лес – по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку.
– Дедушка, бабушка, – говорит Машенька, – отпустите меня в лес с подружками!
Дедушка с бабушкой отвечают:
– Иди, только смотри от подружек не отставай – не то заблудишься.
Девочка с подружайками пошла в лес по грибы да по ягоды – и заблудилась.
Набрела на избушку, в которой медведь жил.
Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит-стоит избушка. Постучала Машенька в дверь – не отвечают. Толкнула она дверь, дверь и открылась.
Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.
Села и думает:
«Кто же здесь живет? Почему никого не видно?..» А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил. Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.
– Ага, – говорит, – теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить.