Осенью 1920 года в Ташкенте состоялся съезд духовенства и мирян, на котором обсуждалось положение в Ташкентской епархии, возглавлявшейся на тот момент епископом Ташкентским Иннокентием (Пустынским). Войно-Ясенецкий активно выступал, и выступление его произвело на слушателей сильное впечатление. По окончании собрания к нему подошел владыка Иннокентий. Он взял под руку Валентина Феликсовича, они отошли от участников и, прохаживаясь вокруг храма, повели разговор:
– Вы очень хорошо говорили… Видна искренняя ваша озабоченность нынешними событиями.
– Мне невозможно принять ту политику, что власть ведет по отношению к православию.
– Да… нам надо сплачиваться. – Помолчав, Иннокентий неожиданно добавил: – Доктор, вам надо быть священником!
Эти слова несказанно удивили Войно-Ясенецкого, который никогда не имел и мысли о священстве. И вместе с тем он воспринял слова, прозвучавшие из уст архиерея, как Божий призыв, и, ни минуты не размышляя, ответил:
– Хорошо, владыка! Буду священником, если это угодно Богу!
Чуть позже Валентин Феликсович счел необходимым сообщить владыке о том, что в его доме живет операционная сестра Велецкая, которую он, по явному чудесному повелению Божию, ввел в дом «матерью, радующеюся о детях», а священник не может жить в одном доме с чужой женщиной. Но владыка посчитал, что этот факт не может помешать рукоположению, добавив, что он не сомневается в верности будущего священника седьмой заповеди («не прелюбодействуй»).
Вопрос о рукоположении был решен очень быстро. В ближайшее февральское воскресенье, при чтении часов, доктор Ясенецкий в сопровождении двух диаконов, вышел в чужом подряснике к стоявшему на кафедре архиерею и был посвящен им в чтеца, певца и иподиакона, а во время литургии – в сан диакона. Через неделю, в праздник Сретения Господня, он был рукоположен во иерея и назначен младшим священником Успенского кафедрального собора. В воскресные дни он служил с архиепископом Иннокентием, а после вечерни проводил долгие беседы на различные богословские темы.
Спустя несколько дней отец Валентин появился в больничном коридоре, в рясе священника, с большим крестом на груди. Высокий, худощавый, очень прямой, «как военный», вспоминали очевидцы тех лет. Он прошагал в кабинет, снял рясу и в халате прошел в предоперационную мыть руки. Был профессор рыжевато-рус, с небольшой бородкой, светло-серые глава смотрели строго и отрешенно. Никто в отделении не посмел задать ему вопросы, не имеющие отношения к больничным делам. И сам он не спешил объясняться. Только ассистенту, который обратился к нему по имени-отчеству, ответил глуховатым, спокойным голосом: «Валентина Феликсовича больше нет, а есть священник, отец Валентин».
Принятие профессором священного сана произвело сенсацию в городе и было принято в штыки почти всеми сотрудниками медицинского факультета. Некоторые из них демонстративно продолжали называть его по имени-отчеству. Студентки дерзали «обличать» хирурга-священника, а он только снисходительно улыбался в ответ.
Теперь отец Валентин совмещал священническое служение с чтением лекций на медицинском факультете Ташкентского университета, где он возглавлял кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии. Слушать их приходили во множестве и студенты других курсов. Лекции он читал в рясе с крестом на груди: в то время это еще было возможно. Одновременно он оставался главным врачом городской больницы, ежедневно проводя операции. При этом продолжал исследования на трупах в больничном морге. Туда ежедневно привозили повозки, горою нагруженные трупами беженцев из Поволжья, где свирепствовали тяжелый голод и эпидемии заразных болезней. Работу на этом «материале» врач начинал с собственноручной очистки его от вшей и нечистот. Многие из проведенных тогда исследований легли в основу его будущей книги «Очерки гнойной хирургии». Вместе с тем был и другой «результат» его работы в морге – заражение возвратным тифом в очень тяжелой форме.
Преосвященный Иннокентий, редко проповедовавший, назначил отца Валентина четвертым священником собора и поручил ему все дело проповеди. При этом он повторил слова апостола Павла: «Ваше дело не крестити, а благовестити» (1 Кор. 1:17).
Кроме проповеди при богослужениях, совершаемых преосвященным Иннокентием, отец Валентин проводил каждый воскресный день после вечерни в соборе долгие беседы на важные и трудные богословские темы, привлекавшие много слушателей. Целый цикл этих бесед был посвящен критике материализма. К проповедям следовало готовиться, и это требовало времени. Не имея духовного образования, молодой священник спешно изучал богословие. Один из слушателей его бесед – верующий букинист, стал приносить ему богословские книг. Скоро у него образовалась порядочная библиотека.
Святейший патриарх Тихон, узнав о том, что профессор Войно-Ясенецкий стал священником, благословил его продолжать заниматься хирургией, и он по-прежнему оперировал каждый день и даже по ночам в больнице.
Летом 1921 года в Ташкент из Бухары привезли партию раненых красноармейцев. В пути караван провел несколько суток. За это время при азиатской жаре под повязками у многих пострадавших появились личинки мух. Раненых доставили поздним вечером в клинику врача-хирурга П. П. Ситковского (1882–1933). Рабочий день кончился, врачи разошлись. Поэтому дежурный врач сделал перевязки тяжело раненным, состояние которых вызывало опасение. Остальных раненых только перебинтовали, дали им первоочередные лекарства. На утро были спланированы необходимые мероприятия для радикальной обработки. Но уже к вечеру по городу кто-то пустил слух о вредителях-врачах, которые гноят красноармейцев, у которых раны кишат червями. Чрезвычайная следственная комиссия ЧК приступила к расследованию и к полудню следующего дня арестовала профессора Ситковского, а вместе с ним двух-трех человек из республиканского наркомздрава. Всех их поместили в тюрьму.
Был назначен показательный «революционный» суд над врачами, которые, как посчитала власть, не обеспечивали должные порядок в лечебном учреждении и лечение раненых красноармейцев. В назначенный день суда Ситковского и его подельников провели по центру улицы. Они шли с заложенными за спину руками, по бокам цокала копытами конная охрана с саблями наголо. Суд происходил в том самом громадном танцевальном зале кафе-шантана «Буфф», где за три года до этого Войно-Ясенецкий с другими виднейшими врачами города зимними холодными вечерами, только что не при свете плошек, учил будущих фельдшеров и медицинских сестер. Теперь зал был снова полон.
Первым выступил общественный обвинитель, он же член Туркестанского бюро ЦК РКП(б), полномочный представитель ВЧК в Туркестане и начальник Ташкентской ЧК Я. Х. Петерс (1886–1938). Он долго и крикливо, что называется с громом и молнией, произносил свою речь. Были в ней и «белые охвостья», и «контрреволюция», и «прислужники мирового капитала», и «явные предательство и вредительство», и «пролетарское возмездие»! Над обвиняемыми нависла угроза расстрела.
Председательствующий пригласил в зал специалиста-эксперта. К удивлению большинства присутствовавших на трибуну взошел доктор Войно-Ясенецкий, он же отец Валентин. Сразу же со стороны обвинителя прозвучали вопросы:
– Поп и профессор Войно-Ясенецкий, считаете ли вы, что профессор Ситковский виновен в безобразиях, которые обнаружены в его клинике? Почему стали возможны в больнице пьянки, драки, курение, блудницы? А медперсонал всему потакает!
Наверное, надо пояснить. В клиниках города основными пациентами в то время были красноармейцы. Нередко дисциплина в них, мягко говоря, хромала. Факты дебоширства, пьянок, повального курения в палатах, неповиновения медперсоналу были широко распространены. Известно, что свершалось рукоприкладство с криками «бей попа!» даже в отношении Войно-Ясенецкого!
– Гражданин общественный обвинитель, – последовал ответ, – я попрошу и меня арестовать по таким же основаниям. В моей клинике есть такие же «безобразия».
– А вы не спешите, придет время и вас арестуем, – желчно выкрикнул Петерс. – Скажите-ка нам, почему красноармейцы все в червях и гное?
– Нет никаких червей под повязками раненых. Это личинки мух, которые медики применяют для ускорения заживления ран.
– Какие там личинки! Что вы нам втюхиваете! Откуда вы всё это берете?
– Да будет известно гражданину обвинителю, что я окончил не какую-то фельдшерскую школу, а медицинский факультет Киевского университета и являюсь доктором медицины!
Смех прокатился по залу, раздались хлопки.
– Скажите, поп Ясенецкий-Войно, – продолжил обвинитель, – как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?
– Я режу людей для их спасения.
– Как это вы верите в бога? Разве вы его видели, своего бога?
– Бога я, действительно, не видел, но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума… и совести там тоже не находил.
Звук колокольчика в руках председателя потонул в долго не смолкающем хохоте всего зала.
Суд вынести требуемый приговор – расстрел – не смог. Но чтобы спасти престиж организаторов показательного процесса, приговорил профессора Ситковского и его сотрудников к шестнадцати годам тюремного заключения. Эта явная несправедливость вызвала ропот в городе. Тогда чекисты втихую отменили решение суда и стали отпускать заключенных из камеры в клинику на работу, а через пару месяцев и вовсе всех выпустили из тюрьмы.
По общему мнению освобожденных, от расстрела их спасло только выступление знаменитого хирурга. Можем предполагать, что организаторы неудачного судебного процесса затаили обиду на врача Войно-Ясенецкого и возжелали отмщения. Вскоре повод представился.
Наступил 1922 год – во многом трагичный для Российской (Русской) православной церкви: изъятие церковных ценностей во исполнение декрета ВЦИК, протесты верующих, кое-где перерастающие в столкновения вокруг церквей; арест патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина) по обвинению в противодействии изъятию церковных ценностей. Изоляция патриарха от церковной жизни под арестом в Донском монастыре порождала множество проблем во внутрицерковной жизни епархий и приходов, во взаимоотношении высшей церковной власти с епископатом и духовенством. Российская православная церковь фактически была дезорганизована, и этим моментом решило воспользоваться нарождающееся обновленческое духовенство, которое, с одной стороны, заявляло о своей лояльности советской власти и поддержке его действий по изъятию церковных ценностей, а с другой – призывало к реформам (обновлению) внутри церкви.