анесены снегом до крыш. Морозно. Поселился он в доме одного крестьянина, где ему отвели две комнаты, в одной из которых вместе с монахинями он совершал богослужение.
Несмотря на трудности, Лука писал родным: «Обо мне не беспокойтесь. Господь отлично устроил меня в Хае. Я радостен, глубоко спокоен, никаких нужд не испытываю – монахини с большой любовью заботятся обо мне»[89].
Лука не знал, что верная ему паства ходатайствовала перед высшими властями о возвращении своего пастыря из ссылки. Так, 30 мая 1924 года православные верующие Ташкента направили коллективное заявление в Президиум ВЦИК с просьбой о возвращении епископа Луки. В устном ответе им сообщили, что просьба может быть удовлетворена. Об этом сообщили патриарху Тихону, о чем имеется резолюция патриарха от 7 июня 1924 года: «Слава Богу!» Но, к сожалению, фактическое решение не состоялось и положение Луки осталось без изменения.
Довелось Луке и успешно оперировать в Хае старика по удалению катаракты. Вместе с сопровождавшими его монахинями совершить погребение умершего крестьянина.
Неожиданно 5 июня в Хае появился представитель ОГПУ с приказом о возвращении епископа Луки в Енисейск. Без сожаления Лука вместе с монахинями покидал место ссылки. Им предстояло возвращаться в сопровождении двух провожатых верхом, на лошадях, а также на лодках, преодолевая опасные пороги. По прибытии в Енисейск Луку вновь заключили в тюрьму, в одиночную камеру. Но через несколько дней выпустили.
Вторичное пребывание в Енисейске продолжалось с 10 июня по 23 августа 1924 года. Лука, с одной стороны, продолжил свою врачебную практику в больнице, а с другой – совершал богослужения на дому и в Преображенском храме, проповедовал, рукополагал священников. Его церковная активность по-прежнему вызывала раздражение у ОГПУ, которое требовало запретить ему служить и проповедовать и незамедлительно выслать в Туруханск, отстоящий почти на полторы тысячи километров к северу от Красноярска.
Когда из Красноярска пришел караван, состоявший из небольшого парохода, буксировавшего несколько барж, Луку поместили на одной из них вместе с отправляемыми в Туруханский край социал-революционерами. Монахини Лукия и Валентина хотели провожать епископа, но этого им не позволили. Владыка имел при себе хирургический инструмент и на каждой остановке принимал больных, делал операции. Добрая молва летела быстрее его продвижения по Северному краю.
30 августа караван достиг Туруханска, небольшого северного поселения. Когда Лука сходил с баржи на берег, толпа народа, ожидавшая его, вдруг опустилась на колени, прося благословения. Так народ признавал своих святых!
Городом это поселение можно было назвать лишь условно и только потому, что на всю тысячекилометровую тайгу и тундру, обрывающуюся береговой линией Северного Ледовитого океана и к югу теряющуюся в приангарских лесах, Туруханск был самым крупным после Енисейска и являлся официальным центром огромного Туруханского края. Сообщение с Большой землей и со всем миром могло осуществляться летом только по Енисею и его притокам. В так называемый «северный завоз» сюда доставляли продукты, топливо, одежду, лекарства и все прочее, что необходимо для жизнедеятельности человека. Суровой зимой городок оказывался как бы в блокаде, и в крайнем случае можно было только на собачьих упряжках с нартами выехать в ближайшие деревни. Проживали здесь в основном охотники и рыбаки. Для них, казалось, имелось все необходимое: школа и тюрьма, больница и почта, мастерская и склад пушнины (фактория «Сибпушнины»), магазин, ну и, конечно, крайисполком. Обходились здесь без достижений цивилизации: водопровода, канализации, электричества и даже хлебопекарни. Дороги и тротуары создавались без участия человеческих рук – они просто-напросто протаптывались жителями, и чем нужнее жителям был пункт посещения, тем они были шире и тверже. Все вместе они спускались с высокого косогора, на котором располагался Туруханск, к широкой береговой полосе, к устью реки Нижняя Тунгуска, которая впадает в этом месте в Енисей.
Луку разместили в квартире врача местной больницы и предложили вести врачебную работу. Вместе с двумя помощниками – фельдшером и медсестрой – врач Войно-Ясенецкий делал сложные операции, спасал людей. В операционной, как это было и в Ташкенте, владыка Лука поместил иконку, перед которой теплилась лампадка. Перед каждой операцией всегда творил молитву, как и прежде, ставил на теле больного йодом крест и только потом приступал к работе.
А по воскресным и праздничным дням епископ Лука совершал богослужения и проповедовал в церкви, священник которой и прихожане после бесед с Лукой принесли покаяние за уход в обновленческий раскол и вернулись в патриаршую церковь. Паства, желая выразить уважение епископу, привозила его с почетом на покрытых коврами санях от больницы, находившейся почти в километре от церкви. Число верующих, отходивших от обновленцев, посещавших храм в будни и праздники и совершавщих религиозные обряды и требы, с каждым днем возрастало.
Некоторое время спустя епископа неожиданно пригласили в Туруханский краевой совет. Встретил его председатель совета В. Я. Бабкин. С революционной прямотой он обратился к епископу:
– Вы, профессор, бросьте эту священническую дурь и занимайтесь медициной, а мы будем хлопотать за Вас, чтобы вам досрочно закончили ссылку.
– Это невозможно, я не могу пойти на какие-либо сделки с совестью, – отвечал епископ.
Очередная неудача «обезвредить» епископа Луку не остановила власти, которые следили за каждым его шагом и только ждали случая, чтобы наказать его. Случай представился.
На прием к врачу пришла молодая женщина с больным ребенком. Как обычно, перед приемом, врач заполнял историю болезни.
– Как зовут ребенка? – спросил врач.
– Атом, – был ответ.
– Что же это за имя и кто его выдумал?
– Имя современное. Выдумали сами.
– Почему не назвали поленом или окном?
На беду, женщина оказалась женой Бабкина. Понятно, что она поведала мужу о разговоре в больнице. Бабкин воспринял поведение врача как контрреволюционное выступление против партийно-советского курса, против антирелигиозной пропаганды и материалистической науки. Тут же написал заявление-донос в крайком РКП(б) с требованием «сделать выводы по поводу действий Ясенецкого-Войно». На лист легла короткая резолюция секретаря крайкома в адрес уполномоченного ОГПУ по Туруханскому краю: «для сведения и принятия мер».
Меры немедленно приняли. 5 ноября епископа вызвал уполномоченный Енисейского губотдела ОГПУ по Туруханскому краю Отто Семенович Стильве. Без обиняков начал разговор с требований и запрещений:
– Вам запрещается благословлять больных в больнице, проповедовать в монастыре.
– Предъявите запрещение, – вежливо попросил Лука.
– Необязательно, – был ответ.
– По архиерейскому долгу не могу отказывать людям в благословении. Если запрещаете, повесьте на больничных дверях объявление о запрещении больным просить у меня благословение.
– Вот еще что, – как будто припоминая, проговорил чекист, – ездить в монастырь на покрытых коврами санях не надо.
– Как же я скажу об этом людям, которые с чистым сердцем делают это?
– Как… да после проповеди и скажите.
– Нет… Опять же… если запрещаете, так и скажите сами об этом крестьянам.
– Поясняю, гражданин врач Войно-Ясенецкий, что за отказ от прекращения контрреволюционных действий может последовать арест, а то и продление срока высылки или высылка в еще более отдаленные места. А теперь, – он положил перед Лукой листок с запретами, – ознакомьтесь и дайте письменную подписку об этом.
Ознакомившись с документом, предъявленным чекистом, епископ Лука написал: «5/XI. 24 г. Дано сие уполномоченному Ен[исейскому] ГО ОГПУ по Туруханскому краю в том, что я поставлен в известность о том, что мне запрещено отправление богослужения в местной церкви, также чтение проповедей и т. д. и вообще выступление на религиозную тему, в чем и подписываюсь.
Епископ Лука (Ясенецкий-Войно).
Подписку отобрал Уполн[омоченный] (О. Стильве)»[90].
Столь беспардонное вмешательство в церковную жизнь вынудило епископа Луку на крайний шаг: он подал заявление об увольнении из Туруханской больницы с указанием причин. Теперь уже скандал разгорелся между краевым отделом здравоохранения и отделом ОГПУ. Пока партийно-советские и судебно-репрессивные органы решали вопрос о судьбе епископа Луки, переписываясь между собой, туруханский чекист О. Стильве взял инициативу на себя.
7 декабря он допросил епископа Луку по фактам его «контрреволюционной деятельности» и сразу же принял решение о начале следствия. Луке вменялось: распространение в контрреволюционных целях ложных слухов, размещение в госучреждении религиозных изображений, возбуждение суеверий в массах путем совершения обманных действий. Тут же, чтобы епископ «не мог уклониться от суда и следствия», было определено новое место высылки из Туруханска – в деревню Плахино. После чего епископ был препровожден в ГПУ, благо здание больницы располагалось рядом. Уполномоченный ОГПУ О. Стильве встретил его с большой злобой и объявил:
– В соответствии с законом, я должен ознакомить вас с постановлением о предъявлении вам обвинения в нарушении ряда статей Уголовного кодекса.
– Вы это сделаете устно или предъявите текст?
– Не торопитесь, предъявлю… прочитаете и распишитесь об ознакомлении. А сейчас сообщу о принятом по вашему делу решении. За постоянно свершаемые контрреволюционные деяния вы должны немедленно уехать дальше из Туруханска.
– Как так… прямо сейчас?
– Почему «прямо сейчас»? Даю вам на сборы полчаса.
– Куда же именно высылают меня?
– На Ледовитый океан, – прозвучал раздраженный ответ.
Лука спокойно вышел из здания. Во дворе стояли сани, запряженные парой лошадей, рядом с ними милиционер. Жестом он показал, что надо садиться. Пока Лука усаживался, шепнул ему на ухо: