у прекрасный торт. Заказали для меня валенки, достали записных книжек. На объединенном заседании МЭП, командования и отличников нашего госпиталя мне опять пришлось заседать в президиуме с коммунистами. Словом, нельзя и ожидать лучшего ко мне отношения».
Но были в хирургической жизни Войно-Ясенецкого минуты, которые тяжелым грузом ложились на его сердце и душу. Как свидетельствуют его сотрудники по госпиталю, хирург-епископ тяжело переживал смерть своих пациентов. Когда, войдя в палату, он замечал, что нет больного, которого он оперировал два дня назад, он ни о чем не спрашивал, поднимался на второй этаж и запирался в своей комнате. Его не видели потом в отделении часами. Все знали, что каждая смерть, в которой он считал себя повинным, доставляла ему глубокие страдания. В такие минуты он искал одиночества. Единственный, кому он поверял свое внутреннее состояние, был его старший сын Михаил. «Тяжело переживаю смерть больных после операции. Было три смерти в операционной, – пишет он в одном из писем, – и они меня положительно подкосили. Тебе, как теоретику, неведомы эти мучения, а я переношу их все тяжелее и тяжелее. Молился об умерших дома, храма в Красноярске нет»[122].
Невозможность служить и посещать церковные службы добавляла страдания. Последняя церковь в городе была закрыта перед самой войной. На все просьбы владыки открыть ее власти отвечали отказом.
Глава 5Возвращаясь к церковному служению1942–1944
Везде и повсюду, несмотря на успех пропаганды атеизма, сохранилось малое стадо Христово, сохраняется оно и поныне. Вы, вы, все вы, слушающие меня, – это малое стадо. И знайте, и верьте, что малое стадо Христово непобедимо, с ним ничего нельзя поделать, оно ничего не боится, потому что знает и всегда хранит великие слова Христовы: «Созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ее».
Красноярская епархия
Летом 1942 года формальный срок ссылки епископа Луки закончился. Но он продолжал работать в госпиталях. Неожиданно из Московской патриархии пришло письмо управляющего делами протоиерея Николая Колчицкого. В нем сообщалось о возможности назначения владыки на кафедру и спрашивалось его мнение. В ответ Лука писал: «Конечно, неожиданно было для меня ваше письмо, ибо я никак не мог предполагать, чтобы моя персона могла вызвать такой интерес». И откликаясь на вопрос об архиерействе, писал: «Скажите, считаете ли вы реальной возможность осуществления мечты о моем будущем, о которой вы пишите? Это ведь самое горячее желание моего сердца».
Думается, что, во-первых, протоиерей Колчицкий даже не столько спрашивал, сколько сообщал о решении митрополита Сергия (Страгородского), а, во-вторых, Лука нисколько не раздумывал и сразу же дал согласие на восхождение на церковную кафедру. На это наводит книга протодиакона Василия Марущака, где на странице 67 размещена ксерокопия странички из письма Луки с текстом: «Блаженнейшему Сергию. Местоблюстителю патриаршему от любящего и преданного архиепископа Луки (выделено мной. – М. О.). 30.VI.1942 г.».
Тогда же между митрополитом Сергием и архиепископом Лукой завязалась переписка по насущным церковным вопросам. Спустя годы архиепископ вспоминал: «В 1942 г. имел я с ним (митрополитом Сергием. – М. О.) большую переписку по основным вопросам современной жизни, и его письма часто удивляли меня глубиной и верностью понимания сущности христианства, знанием Священного Писания и истории Церкви. Некоторые из них даже можно назвать небольшими богословскими трактатами. Не во всем он соглашался со мной, и часто я должен был признать его бо́льшую правоту».
Из переписки архиепископа Луки и Н. П. Пузина мы узнаем и некоторые важные подробности об открытии церкви в Красноярске. В октябре – ноябре 1942 года у Луки, пока он находился в больнице, жил обновленческий митрополит Иоанн Миртов. Власти вызвали его из Большой Мурты, обещали открыть в Красноярске Покровскую церковь, а патриархия намеревалась, после его покаяния, назначить его управляющим Красноярской епархией. Однако 3 декабря 1942 года Иоанн скоропостижно скончался от «злокачественной чахотки». Как теперь понятно, это событие и предопределило назначение Луки на Красноярскую епархию.
27 декабря 1942 года патриарший местоблюститель, митрополит Московский Сергий (Страгородский) вносит предложение: «ввиду пребывания Преосвященного б[ывшего] Ташкентского архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) в Красноярске было бы целесообразно поручить Преосвященному архиепископу вдовствующую Красноярскую епархию». По его обсуждении было определено: «Преосвященному архиепископу Луке (Войно-Ясенецкому), не отрывая его от работы в военных госпиталях по его специальности, поручить управление Красноярской епархией с титулом архиепископа Красноярского. О чем и послать Преосвященному архиепископу Луке к исполнению указ». Так состоялось возвращение Луки к церковному служению.
Как представляется, более или менее регулярные контакты с Московской патриархией у Луки устанавливаются с переездом его в Красноярск. На тот момент в печати еще ничего толком не сообщалось об изменениях в государственно-церковных отношениях, о патриотических деяниях Русской православной церкви. А Лука знал, где и как живет митрополит Сергий (Страгородский) в эвакуации в Ульяновске, о посланиях митрополита Сергия к пастве, о пасхальных службах в осажденной Москве, о планах издания книги «Правда о религии в России». Более того, его привлекают к обсуждению общецерковных документов, под которыми стоит его подпись. Например, под «Определением патриаршего местоблюстителя, митрополита Московского Сергия (Страгородского) с Собором русских архиереев по судебному делу епископа Поликарпа (Сикорского)» от 28 марта 1942 года в числе десяти архиереев, привлеченных к обсуждению и подписанию этого документа, стоит подпись: «Смиренный Лука, архиепископ б. Ташкентский»[123]. Это может говорить только об одном – о постоянных и налаженных контактах между митрополитом Сергием (Страгородским), находившимся в Ульяновске, и бывшим архиепископом Лукой, находившимся в Красноярске. К сожалению, других подробностей мы не знаем. Надеемся, что пока не знаем.
В один из весенних дней 1943 года профессора Войно-Ясенецкого (теперь еще и архиепископа Красноярского Луку) пригласили в Красноярский краевой комитет партии. Разговаривал с ним первый секретарь крайкома И. Г. Голубев. Известно, что просьба Войно-Ясенецкого о помощи в пересылке из Ташкента в Красноярск его научной библиотеки была воспринята положительно. Можно предположить, что Лука сообщил, что к нему из многих населенных пунктов поступают ходатайства об открытии церквей; эти просьбы он переправлял в местные органы власти, откуда так и не получил ни одного ответа. Но главное, в ходе беседы приглашенному было дано понять, что в скором времени в отношениях между советской властью и Православной церковью предстоят большие положительные перемены.
Первым проявлением этих изменений на местном уровне стало открытие в феврале 1943 года рядом с Красноярском, в селе Николаевка, крошечной кладбищенской церкви. Об этом факте как о событии огромного значения Лука сообщал сыну:
«Господь послал мне несказанную радость. После шестнадцати лет мучительной тоски по церкви и молчания отверз Господь снова уста мои. Открылась маленькая церковь в Николаевке, предместье Красноярска, а я назначен архиепископом Красноярским… Конечно, я буду продолжать работу в госпитале, к этому нет никаких препятствий.
Я думаю, что резко изменилось отношение правительства к Церкви, всюду открываются и ремонтируются за счет горсоветов храмы, назначаются епископы, митрополит Николай Киевский назначен членом комиссии по немецким зверствам, издана тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров, и при том роскошно, книга “Правда о религии [в России]”».
Местность, где располагалась церковь, называлась тогда «слобода III Интернационала» и представляла собой рабочий район вблизи красноярской железной дороги. Из доклада первого уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР по Красноярскому краю М. С. Лаксенко от 1 июля 1944 года следовало, что фактически церковь начала работать в январе 1943 года. От церкви до 2-го корпуса (школа № 10) красноярского госпиталя № 1515, где работал и жил Лука, было 5–7 километров. Необходимо заметить, что транспортного сообщения в то время практически не было, и идти к церкви надо было в любую погоду и в любое время года пешком.
На дверях квартиры архиепископа появляется табличка, извещающая о том, что по церковным делам он принимает во вторник и пятницу с шести до восьми вечера.
Ни дочь, ни сыновья (мягко говоря, нерелигиозные по своим убеждениям люди) не порадовались новому церковному назначению отца. То, что Лука считал своим торжеством, их пугало. Это можно понять: дети практически не знали своего отца, но осознавали, что долгая разлука с ним и вся неустроенность их жизни были связаны с его архиерейским служением. Отец успокаивал своего испуганного старшего сына: «Твои страхи обо мне почти полностью неосновательны. Мое архиерейское служение не считают несовместимым с работой в госпитале и вполне с ним мирятся. В госпитале ничуть не пахнет от меня архиерейским духом, а в церкви я только архиерей и лечить верующих не имею никакой возможности. Проповеди мои строго обдуманные и вполне безупречны, нередко даже имеют просоветский характер… Последние мои тюремные страдания глубоко изменили меня. Стал я удивительно терпимым, кротким, тихим, совсем сгладилась моя былая резкость… Я писал тебе, что дан властный приказ не преследовать меня за религиозные убеждения. Не могу писать более подробно, но важность факта ты оценишь и без комментариев».
28 февраля была совершена первая литургия в Николаевском храме. Отслужен был молебен о даровании победы над врагом. Архиепископ Лука произнес проповедь: поздравил с Великим праздником: с открытием богослужения, и закончил поучением о Страшном суде, ибо была неделя мясопустная.