И Потрошитель подчинил ее своей воле.
В мозгу Дум’вилль сформировался вопрос, но она быстро произнесла его вслух, чтобы не давать мечу повода радоваться оттого, что он прочел ее мысли:
Почему ты не вернулся к Кэтти-бри? Ты сможешь снова контролировать ее и с ее помощью легко убить Дзирта.
Она услышала ответ меча – тот буквально шипел от ярости.
И Дум’вилль позволила себе немного посмеяться над высокомерным разумным оружием.
– Значит, теперь она Избранная Миликки, – ехидно произнесла девушка. Она многому научилась, стала сильнее. Она для тебя недоступна, потому что ты остался таким же, каким был. И ты это прекрасно знаешь.
«Тебе что, тоже захотелось покомандовать? – осведомился меч. – Считаешь, что сможешь со временем стать сильнее меня? Ты веришь, что я это тебе позволю?»
У Дум’вилль пересохло в горле. Это была прямая угроза, а Хазид-Хи не так часто открыто угрожал ей.
«Неужели ты веришь, что сможешь приобрести новые силы и могущество, перерасти меня? Что ты сможешь жить дальше без меня? – продолжал меч. – Ты станешь искать прежних друзей, может быть, мать? Разумеется, не отца, потому что он превратился в разлагающийся труп».
Для того чтобы усилить впечатление от этой телепатической речи, Хазид-Хи внушил девушке образ Тос’уна, лежащего на окровавленном снегу, покрытого коркой льда от дыхания дракона. Сначала Дум’вилль подумала, что это ее собственные воспоминания – и в каком-то смысле так оно и было, – но затем прямо у нее на глазах тело отца начало разлагаться; кожа сошла клочьями, в плоти копошились черви. Мерзкий Хазид-Хи отнял у нее дорогие воспоминания и извратил их.
«Когда-нибудь». Дум’вилль отреагировала на вопросы Хазид-Хи, не успев обдумать свой ответ.
Хазид-Хи велел ей успокоиться, и затем она почувствовала, что меч оставляет ее, чтобы она смогла обдумать происшедшее и их разговор. Да, действительно: она не верила, что сейчас сможет выжить, не выполнив план, и не могла даже надеяться довести дело до конца без помощи Хазид-Хи.
Возможно, меч исподволь лишал ее уверенности в себе, но Дум’вилль считала иначе. Она постепенно стала рассматривать свои взаимоотношения с могущественным разумным оружием в ином свете, не как отношения хозяина и слуги; теперь она понимала, что оба они служили друг другу орудием. Один помогал другому добиться своих целей.
Дум’вилль поднесла клинок к лицу, в очередной раз поражаясь работе оружейника, изяществу и красоте простого на первый взгляд меча с неправдоподобно острыми лезвиями. Увесистый эфес был тщательно выкован, украшен замысловатым орнаментом, а в центре крестовины красовался алый драгоценный камень, похожий на внимательный глаз, недремлющее око.
И вдруг глаза самой Дум’вилль внезапно буквально полезли на лоб – рукоять меча превратилась в голову единорога, затем потемнела и приняла форму пантеры Гвенвивар!
Но произошло ли это превращение на самом деле? Может быть, меч просто вкладывал эти образы в сознание владелицы?
Однако пантера осталась. Эльфийка провела дрожащей рукой по оружию и почувствовала контуры тела животного: перед ней было именно то, что она видела, реальность.
Отец когда-то рассказывал ей, как нашел этот меч в каменистой долине, и тогда эфес его имел именно такую форму – форму головы гигантской кошки, Гвенвивар. Она тогда подумала, что отец приукрашивает свою историю, но сейчас поняла, что это было не так.
У нее на глазах эфес, которого она касалась пальцами, снова преобразился, изменил форму и цвет и стал белым.
– Заря, – едва слышно прошептала Дум’вилль и испытала приступ головокружения.
Рукоять меча выглядела точь-в-точь как пегас, белоснежный крылатый конь. Лишь развевающаяся грива казалась слегка розоватой. Пушистые крылья были сложены, голова опущена, как будто магическое животное спало. Дум’вилль когда-то любила это создание всем сердцем. Когда Заря стала слишком старой, чтобы летать, Дум’вилль ухаживала за ней. После того как Заря мирно скончалась – это произошло больше десяти лет назад, – юная эльфийка много дней плакала.
– Они теперь с Закатом вместе, – говорила ей мать, имея в виду пегаса коня, друга кобылы, погибшего на войне с Обальдом.
Заката застрелили орки.
Дум’вилль ощутила укол совести. Как она могла участвовать в этой последней войне на стороне отвратительных, кровожадных орков?
Эта мысль тут же исчезла – девушка была слишком занята воспоминаниями, чтобы понять, что это Хазид-Хи заставил ее забыть угрызения совести и она снова сосредоточилась на эфесе меча.
Она выглядела точно так же, когда умерла, прошептала Дум’вилль.
«Она мирно спит», – прошептал Хазид-Хи в ее сознании.
На Дум’вилль снизошел покой, и она продолжала пристально смотреть на прекрасный эфес. Ни один эльфийский кузнец не смог бы точнее воссоздать внешность ее любимого пегаса. Как будто образ крылатой лошади Зари, оставшийся в ее памяти, в буквальном смысле появился перед ней во плоти.
– Как будто, – произнесла она и презрительно рассмеялась над собственной сентиментальностью. И тогда поняла, что именно это сейчас и произошло.
Хазид-Хи добрался до ее драгоценного воспоминания и «увидел» его так же ясно, как увидела бы сама Дум’вилль.
А потом меч воспроизвел прекрасного пегаса на своем податливом эфесе.
На эфесе меча Дум’вилль.
Ее меча. Ее партнера.
Она коротко усмехнулась, размышляя о своих отношениях с Тиаго, который считал себя ее любовником, даже ее хозяином.
Но нет. Они с Хазид-Хи гораздо ближе друг к другу, причем эти узы основаны на взаимном согласии.
Теперь она это понимала. Меч приведет ее к положению, которого она так желала. Меч поможет ей остаться в живых. Меч поможет ей достичь великой славы и могущества.
«Ты считаешь, что сможешь стать сильнее меня?» – спросил ее только что Хазид-Хи.
– Я не могу этого сделать, – вслух произнесла Дум’вилль, и на сей раз слова ее шли от самого сердца. – Я буду становиться сильнее вместе с тобой, и ты – вместе со мной.
«Я не стану порабощать твою волю, Малышка Доу», – пообещал меч.
Дум’вилль медленно покачала головой. «И я тоже», – подумала она и сама поверила своим словам. Она любовно погладила скульптурное изображение пегаса.
– Ты знаешь, что происходит в моем сердце.
Вскоре они вернулись к тренировке. Движения девушки стали более легкими, плавными, и она сражалась лучше, чем когда-либо прежде.
Хазид-Хи был доволен.
Даже по меркам дворфов, приземистые квадратные здания, видневшиеся за высокой серой городской стеной Мирабара, никак не могли считаться красивыми. Строители руководствовались исключительно соображениями практичности и экономичности, что вполне отвечало менталитету дворфов. Тем не менее даже Бренор, взглянув издалека на силуэты крыш, не почувствовал и сотой доли того воодушевления, что охватывало его при виде лабиринта стен и угловых башен твердыни Адбар. Даже Серебристая Луна, архитектура которой была близка к эльфийской, трогала сердце дворфа сильнее, чем эти тоскливые невзрачные кубики.
Таков был Мирабар. Маркграф и великие лорды были напрочь лишены эстетического чувства. Они копили драгоценности и золото в своих личных сундуках вместо того, чтобы тратить их на бесполезную и безвкусную демонстрацию богатства. Мирабар являлся богатейшим городом к северу от Глубоководья, а еще он славился многочисленными отвалами пустой породы, оставшимися после добычи полезных ископаемых. Верхний город, очертания которого путники сейчас могли разглядеть над стеной, представлял собой лишь часть владений маркграфа. Под землей, кроме шахт, также располагались обширные жилые кварталы.
– Ба, не надо было нам приходить, вот что я думаю, – обратился Эмерус к Бренору, когда они смотрели через поля на город и на стражников Мирабара, которые при виде приближавшейся армии оживились и забегали по стенам туда-сюда.
– Разве наши братья, которые там живут, не потомки дворфов Делзуна? – спокойно ответил Бренор вопросом на вопрос.
– Прежде всего, как мне кажется, они граждане Мирабара. Здесь почти не встретишь друзей клана Боевого Молота и Мифрил Халла, – возразил Эмерус.
Бренор прекрасно понимал, что старый король прав. Маркграф и жители города не пришли в особенный восторг после того, как дворфы снова начали разрабатывать рудники Мифрил Халла. Горожане не проявили большого гостеприимства, когда король Бренор проходил через город, возвращаясь в Мифрил Халл после новости о смерти короля Гандалуга. Это произошло более ста лет назад, в 1370 году по летоисчислению Долин.
Однако Бренор вздохнул, вспоминая о добрых друзьях, которых он когда-то приобрел здесь. Он думал о Торгаре Делзуне Молотобойце и Язвии Мак-Соме, которые вели четыреста дворфов Мирабара на первую войну с Обальдом на стороне Мифрил Халла. И о выживших в той войне гражданах Мирабара, которые остались и присягнули на верность клану Боевого Молота. Многие из их потомков – никто из тех воинов не вернулся в Мирабар – сейчас шли в поход вместе с Бренором. Он подумал о Шаудре Звездноясной, женщине из расы людей, хранительнице мирабарского скипетра, которая в те давние дни пришла на помощь Мифрил Халлу в войне с Обальдом и отдала жизнь за дворфское дело.
Бренор подумал о гноме Нанфудле и невольно улыбнулся, представив себе лицо дорогого маленького друга. Он вспомнил, как Нанфудл взорвал целую горную гряду к северу от Долины Хранителя; в результате ледяные великаны со своими боевыми машинами взлетели в воздух от взрыва, силе которого позавидовал бы сам Эльминстер.
Нанфудл отправился в поход с Бренором на поиски Гаунтлгрима. Он был верным другом и союзником короля дворфов в течение десятков лет, пока продолжались опасные и утомительные поиски. Немало слез пролил Бренор Боевой Молот, опустившись на колени перед могилой гнома Нанфудла.
Нанфудла из Мирабара.
– Все дворфы, которые считали, что они прежде всего но крови граждане королевства Делзун, ушли отсюда за тобой на войну с Обальдом, – продолжал Эмерус. – Те, кто остался, тем самым показали, что преданы исключительно маркграфу Мирабара.