Однако терпению приходил конец. Когда жажда перешла всякие разумные пределы, Шильд пересек лужайку и попросил у привратников воды. Те ответили безучастным молчанием.
После этого Шильд окончательно укрепился в подозрении, что, по сути, попал в плен.
Он вернулся к столу, где лежал фрукт, и взял в руки то, что от него осталось. Вспомнив, в какой последовательности ела Аланья, снял с плода внешние листья и, не давая себе опомниться, впился зубами в дольку, сначала ее надломив.
Сочетание запаха, вкуса, текстуры было столь неожиданным, что с непривычки захотелось все выплюнуть. Фрукт показался сухим и жестким, как ломтик жареного картофеля, и, вопреки завереньям Аланьи, совершенно не освежал. Но по мере того, как он вгрызался в него зубами, хрусткая часть подалась, как кожура у зеленого плотного яблока, и под кожей оказалась приятная сочная мякоть. Поразил удивительный букет, он обволакивал рот, словно чистый ликер с неожиданным мускусным ароматом. Шильд осторожно жевал, а вкус становился все приятнее и дарил удивительное ощущение свежести.
Покончив с одной долькой, он принялся за вторую, втайне жалея, что Аланья оставила ему так немного.
Он прогуливался по саду, наслаждался фруктом и старался сдерживаться и не спешить, растянуть удовольствие. Аланья была права: странный фрукт утолял жажду лучше ключевой воды.
Когда не осталось долек, взгляду предстала округлая желтая сердцевина. Шильд повертел ее в руках, размышляя над тем, съедобна ли она. По цвету и внешнему виду она напоминала зрелый абрикос, с такой же шелковистой кожицей. Внизу – там, где прикреплялись дольки, виднелся остаток черенка, в остальном поверхность была нетронутой и безукоризненно чистой. Шильд поднес термиоку к носу, потер кожицу пальцем. Сердцевина плода издавала приятный сладковатый запах, напоминающий аромат его долек.
Подойдя к столу, Шильд взял длинный нож и рассек серединку надвое. Положил обе части на фарфоровую тарелку, поднес к глазам и стал придирчиво изучать. Внутренности этой своеобразной кочерыжки были желтые и влажные, волокнистую структуру равномерно пронизывали крохотные черные семена, точно подвешенные в мякоти. Шильд потрогал срез пальцем, поверхность его была твердая и прохладная, с опаской понюхал – запах ничем не отличался от запаха долек и, судя по всему, вполне годился в пищу.
Шильд сунул кусочек в рот и мягко прижал языком.
Вкус оказался нежный и сладкий, как у зрелого апельсина. Во рту распространился манящий аромат, но, когда он начал жевать, волокнистая мякоть плода вдруг стала восковой и облепила зубы и небо. Шильд пожалел, что сразу пожадничал, – надо было брать ту часть, что поменьше.
На зубах попадались твердые зернышки. Шильд стал осматриваться, решив избавиться от плода, который не доставлял никакого удовольствия. Он попытался собрать массу в шарик, чтобы удобнее было сплюнуть в ладонь, и нечаянно раскусил одно зернышко. Едкая кислятина заполонила собой весь рот. Шильд принялся глотать, чтобы быстрее избавиться от мерзкого вкуса. Стал счищать с зубов языком то, что налипло, натыкаясь на мелкие твердые семечки. Он старался больше их не раскусывать.
Постепенно он проглотил остальное и принялся чистить десны пальцами и языком. Зернышки застряли между зубов, и Шильд вычищал их ногтями, глотал, стараясь не раскусить, отплевывал в траву. Но как он ни пытался изгнать отвратительную кислятину, вкус сохранялся во рту, начисто перечеркнув приятное впечатление о странном тропическом фрукте.
Когда Шильд справился с отвратительным вкусом и поднял взгляд, сад уже мало-помалу наполнялся гостями.
От ворот отделились двое слуг и направились прямо к нему. Следом шествовал Фертин Мерсье. За ним семенила Аланья.
Шильд попятился – отчего-то ему стало страшно. Наконец он уперся спиной в длинный стол, накрытый на газоне по случаю похорон. Шильд схватился за край, чтобы не упасть, и коснулся той части сердцевины, которую еще не пытался съесть.
– Это он? – спросил Мерсье у Аланьи.
– Сам знаешь, – ответила та, метнув в Шильда взгляд. Если и был в этом взгляде какой-то намек, то от Шильда он ускользнул.
– Когда вы приехали на Архипелаг Грез, – без долгих предисловий начал Мерсье, – вам представился случай стать островитянином. Вы увидели наши традиции и культуру в их первозданном виде и попытались к ним приспособиться, а значит, приняли за данность. То, что считают правильным на одном острове, уважается и на других. А посему вам надлежит отвечать по закону за сегодняшний свой поступок.
– Я ничего такого не совершал.
– Это пока еще под большим сомнением. Вам предстоит доказать свою невиновность. Поэтому сначала я хотел бы вас выслушать. Согласно тому, что я видел своими глазами и о чем свидетельствуют многие члены семьи, вы удалились с моей женой из сада и отсутствовали более часа. Чем, прикажете думать, вы вдвоем занимались?
– Ничем. Между нами ничего не было.
– Так уж и ничего? – Фертин Мерсье бросил взгляд на Аланью, но та не отреагировала. – Повторите-ка снова, мистер Шильд.
– Ничего не было. Ничего предосудительного. Мы прогулялись к утесу полюбоваться на море, а потом вернулись назад.
– Ну, как минимум, ваши слова подтверждают версию моей жены, – кивнул Мерсье.
– Что ж, тогда…
– Одну минуточку, Грайан Шильд. Видите ли, мне прекрасно известно, что было на уме у моей жены, когда вы уходили. Она и прежде так поступала с мужчинами, в чем сама же и признавалась.
– Простите, я не отвечаю за поведение вашей жены. Если хотите знать, ей не помешает…
– Моя жена отвечает за свои поступки и за свое поведение, как вы выразились, – оборвал его Фертин. – И вас это не касается. Она взрослый человек и вольна собой распоряжаться, как, впрочем, и я.
– Клянусь, между нами ничего не произошло, – увещевал его Шильд. Было ужасно неприятно, что некрасивая сцена происходит в присутствии Аланьи и других членов семейства.
– Вы не занимались любовью с моей женой? Не насиловали ее, не напали, не надругались? Вы что же, не находите ее привлекательной?
– Нет, она необыкновенно привлекательная женщина, – признался Шильд, припоминая те несколько минут, когда она действительно казалась ему таковой. Притом было совершенно неясно, оправдывает он себя этим признанием или подписывает приговор.
– И все же вы, по вашим словам, не поддались искушению.
– Да, не поддался.
– Она настаивает на том же. Ваши версии сходятся.
– Все, что мне остается, господин Мерсье, – начал Шильд с внезапной горячностью, – лишь извиниться за то, что я невольно нарушил границы приличий и злоупотребил вашим гостеприимством. Я здесь чужой, мне неведомы ваши традиции, но я искренне не желал никому из вас зла, и мне очень неловко, если я хоть кого-нибудь разозлил и расстроил.
– Что верно, то верно: вы здесь чужой.
– Это, увы, не в моей власти.
– Равно как не в вашей власти исправить тот факт, что вы прилюдно, в присутствии всей семьи, оскорбили меня и мою жену. Меня – если вы действительно ее познали, жену – если вы ее отвергли. Так где же истина?
– Я извинился перед Аланьей.
– Да, она говорит то же самое.
Остальные члены семьи постепенно собрались в полукруг, внимательно прислушиваясь к негромкому разговору. Шильд удивлялся про себя – что у них за традиции, чтобы прилюдно допытываться у потенциального соперника, наставил ли он ему рога? Захотелось отсюда бежать, оказаться где-нибудь в другом месте, в городе, в порту, ждать паром, чтобы никто никого не трогал, не знал, не касался и каждый думал лишь о своем.
– Вы не вправе удерживать меня против моей воли! Я ничего плохого не делал. Никого не оскорблял. Я уже извинился за все, за что только можно. Я никому не желаю зла. – Голос не слушался, за кричащими интонациями слышались истеричные нотки, выдавая тот страх, который Шильд всеми силами пытался скрыть за внешней невозмутимостью. Фертин Мерсье, напротив, источал бесстрастность радиодиктора, как будто зачитывая свои слова по бумаге. Глядя на него, Шильд тоже пытался поддерживать официальный тон, но самообладание неуклонно его покидало. Осталось хоть как-то смягчить интонацию. – Отпустите меня, и я больше ни с кем из вас не увижусь.
– Таковы наши намерения, – судейским тоном отвечал Мерсье. – Но кто может гарантировать, что вы нас не обманете?
– Я сяду на вечерний паром и через два дня буду дома.
– А где находится ваш дом?
– На Форте.
– Оттуда сюда один или два дня пути, вы сможете с легкостью вернуться.
Наконец, заговорила Аланья:
– Фертин, пусть он тогда отведает термиоки.
– Ох уж мне эти предрассудки! – воскликнул Фертин, но на его лице отразилась задумчивость. – А это тебя удовлетворит? – спросил он жену.
– Вполне. Ему известно, что это значит.
– Прощение, – процедил Шильд.
– Если его съедят вместе, – проговорил Мерсье, резко обернувшись к сопернику. – Вы сделали это с моей женой? Вы простили друг друга?
– Да пошел ты! – сплюнул Шильд. Нелепость происходящего достигла предела.
– Не стоит сквернословить, это вам все равно не поможет.
Шильд кинул взгляд на ворота, прикидывая, что будет, если он сорвется с места и даст деру. Большинство из собравшихся – престарелые родственники, многие откровенно дряхлы, а вот Мерсье с братом – молоды и в прекрасной физической форме. Да плюс две пары слуг, по ту и другую сторону от ворот.
– Скажите по правде, чего вы добиваетесь? – наконец не выдержал он.
– Давайте окажем уважение моей супруге. Разделите с ней термиоку и можете ехать куда вам заблагорассудится.
– Невероятно, и вы туда же?!
– Над нами довлеет прошлое, – задумчиво проговорил Мерсье. – Я порою и сам не прочь сбросить с плеч груз предрассудков. Но вы знаете, у нас случилось серьезное происшествие, здесь присутствуют наши родственники, и не все из них разделяют мою точку зрения. – Со всех сторон раздались одобрительные голоса. – Как уже сказала моя жена, для нас термиока – символ прощения, и съедать ее надо вдвоем. Вы, может быть, не считаете, что вам есть что друг другу прощать, однако каждый смотрит на это со своей стороны. В ссоре всегда виноваты двое. Вы оскорбили мою супругу, вы перед ней виноваты. И передо мной тоже, и перед каждым из тех, кто здесь собрался. Придется вам эту вину загладить. Так что не упрямьтесь, и пусть все останется в прошлом. Мы ценим свои традиции. Правильно я говорю?!