– Что, и дети?
– Да, и они вместе со всеми.
– А как насчет естественных отправлений? А беременные? Они тоже сидели и ждали, пока чужие уйдут?
– Ждали. Только они сидели в том случае, если приход чужаков застиг их в этой позе. К слову, о беременных. Эксперимент пришлось свернуть по медицинским показаниям. Там их было двое. И обеих пришлось везти в больницу. Одного младенца так и не спасли.
– Они сопротивлялись госпитализации?
– Нет. Катарийцы никогда не сопротивляются.
– А были еще попытки?
– Такие же. По сути, реакция катарийцев исключала возможность любого мало-мальского изучения. Было еще несколько вылазок, в которых и мне доводилось участвовать, но в конечном итоге эксперимент был закрыт. А теперь почти никого туда к ним не пускают.
– А кто так решил? Катарийцы?
– Нет. Местные власти.
– Все сказанное не противоречит тому, что говорил нам Джейси-Джей, – вдруг вклинилась в разговор Луови. – Такое поведение может рассматриваться как реакция на внешний мир.
– Никакая это не реакция! – вскинулась Дженесса, обернувшись к собеседнице с быстротой пантеры. – А как раз нечто противоположное – прекращение всяческой деятельности. Любой. Вы, конечно же, видели фотографии…
– Да видел я эти карточки, – отмахнулся Пэррен.
– Значит, вы улавливаете масштаб катастрофы? В отделе хранится уйма отснятого видео, вам наверняка что-то подобное попадалось. Они даже не ерзают. Десять дней, двенадцать, а они неподвижны как статуи, просто смотрят и ждут.
– Подобие транса?
– Нет, они именно ждут. Это единственная возможная интерпретация.
Глядя, насколько эмоционально Дженесса воспринимает этот вопрос, Ордиер задумался: а не мучает ли ее дилемма, подобная его собственной?
Она всегда утверждала, что ее интерес к катарийцам носит исключительно профессиональный характер, хотя во всех прочих ситуациях при общении с людьми выказывала крайнюю степень невозмутимости, граничащей с равнодушием. Да, это племя и впрямь уникально, и не только для антропологов.
В целом мире не сыскать столь выдающейся народности, не выставляющей своих заслуг напоказ. На всем северном континенте нет ни одной страны, не связанной с катарийцами так или иначе, в социальном или культурном смысле. С одной страной они боролись на общем фронте: когда бы ни нападал на них враг, катарийцы приходили на выручку и дрались с фанатичной самоотдачей. В другой оставили богатое наследие в виде дворцов и публичных зданий, спроектированных катарийскими архитекторами и возведенных их каменщиками и строителями. Катарийские целители чудесным образом приходили на помощь во времена чумы. Спасатели, не дожидаясь клича о помощи, вдруг оказывались в местах стихийных бедствий и катастроф. Сценаристы, художники и танцовщики появлялись, вносили свой вклад в культуру и исчезали на пике славы. Спортсмены, медсестры, математики. Приходили, вносили лепту и по-тихому уходили.
Представители этой народности отличались прекрасным сложением и редкостной красотой. На родине Ордиера говаривали, что моделью для статуи Эдрона, отлитой из мрамора и прославившейся по всему миру, – статуи, воплощающей мужскую красоту, силу и мудрость, – послужил катариец. Равно как и запечатленная на полотне Васкаретты красавица, олицетворение физической притягательности и непорочного женского естества, тоже была катарийкой. Девять веков прошло с тех пор, а ее лик копируют без зазрения совести в целях рекламы, украшая им бесчисленные упаковки от косметики, хлопьев, белья, красителей и электроприборов.
И несмотря на истории их визитов в разные страны, на множество легенд и почитаемых традиций, цивилизованный мир не знает почти ничего ни о катарийцах, ни об их родине.
Там, где кончаются топкие мангровые рощи и восстают над долиной укутанные тропическими лесами холмы Катарийского полуострова, стоят молчаливые стражи. Они никому не мешают пройти, их дело – подать сигнал, предупреждая своих о вторжении. По правде сказать, в мире не нашлось бы много желающих пробраться на полуостров. Далеко вокруг простиралась Тенкерова пустошь, и ее неодолимое бездорожье отталкивало смельчаков. С юга проход закрывали пустыни и горы, на подступах с севера растянулись дремучие дождевые леса. Даже болотистый, изобилующий гадами и насекомыми перешеек отбивал всяческую охоту у путешественников. Не легче было подойти к полуострову с моря – крутой и скалистый берег не изобиловал местами для высадки. Не имея доступа к изобретениям цивилизованного мира, катарийцы научились сами удовлетворять свои нужды, оставаясь для прочих тайной за семью печатями.
При всем при том, в мире им отводилась уникальная роль. Их считали неким промежуточным звеном эволюции, связующим цивилизованные народы севера с несметными племенами Архипелага, варварами и кочевниками юга. Ведь свидетельства катарийских умений и интеллекта можно было встретить повсюду. Кое-кто из этнологов безуспешно пытался проникнуть на полуостров, и всех ждал обескураживающий, молчаливо-выжидательный прием – то, что пережила и в подробностях описала Дженесса.
Впрочем, в культуре этого племени была одна неоспоримая особенность, известная цивилизации: они буквально понимали фразу «жизнь – это театр». Судя по аэрофотоснимкам и рассказам немногих, кому удалось посетить их сообщество, почти у каждой деревни или общины был зрительный зал под открытым небом. Эти площадки не пустовали никогда. Ученые строили бесчисленные версии, пытаясь разгадать их предназначение, и все же сошлись на одном: драма для катарийцев – символическое средство воздействия. Они вершат правосудие, решают проблемы и празднуют торжества посредством театрального действа.
Некоторое количество катарийских книг, попавших в библиотеки мира, тоже озадачивают читателей и исследователей. Непостижимая проза, равно как и стихи, сложена в форме пьес или декламаций и до крайности туманна. Мало того, что бесчисленные персонажи играют весьма символичную роль, они непременно наречены множеством сокращенных, фамильных и официальных имен. Не удивительно, что семиотический анализ катарийских текстов – это целая дисциплина, которую изучают студенты северного полушария.
Те немногие катарийцы, которым по той или иной причине довелось побывать в странах северного полушария, объясняют такой феномен весьма уклончиво. Одна дама, лингвист по профессии, весьма неожиданно появившаяся на некой встрече в верхах, призванной урегулировать какой-то политический вопрос, любезно согласилась принять участие в форуме и осветить некоторые темы из жизни своего народа.
В той памятной речи она объяснила будущим докторам наук, что сама является лишь посредником, актрисой, несущей культуру своей страны. Она здесь – глашатай, выражающий чужую волю. И все ею сказанное, включая содержание нынешней речи, предусмотрено специальными импровизаторами и прописано коллективом соавторов. На прочие вопросы она отвечала, формулируя данный постулат иными словами. Стенограмма той встречи до сих пор служит предметом жарких дебатов среди экспертов.
Война пришла на земли, где испокон веку селились катарийцы, когда военные Файанленда приступили к строительству глубоководной топливной базы у берегов полуострова. И если раньше территория катарийцев пользовалась неоспоримым нейтралитетом, то теперь этот статус вызывал большие сомнения. Вскоре Федеративные Штаты начали полномасштабное сухопутное вторжение, и катарийцы в полной мере ощутили на себе сокрушительную беспощадность войны – с нейронными газами, «стекляшками», огнеметами и кислотными аэрозолями. Целые поселения в одночасье стирались с лица земли, дотла выжигались плантации, людей истребляли как скот. Через пару недель катарийское племя было практически уничтожено.
С севера выслали миротворческий контингент и за время короткого перемирия эвакуировали жалкую горстку выживших. Те даже не сопротивлялись. Сменив множество временных пристанищ, они оказались на Тумо. Там, в уединенной долине на восточной оконечности острова, для беженцев разбили лагерь. Поначалу они были полностью на обеспечении властей, но в удивительно короткие сроки возродили былую самодостаточность. По периметру территории установили брезентовые щиты и поставили стражников на всех точках входа. По слухам, условия для жизни там были примитивными и санитария не на уровне, так что власти как-то пытались решить этот вопрос, но каждый, кто попадал за холщовые экраны – врачи, агрономы, строители, соцработники, – возвращался ни с чем. Все как один отвечали одно: катарийцы ждут.
Бывает ожидание вежливое, бывает нетерпеливое – тут не было ни того ни другого. Они попросту прекращали всякую деятельность и погружались в молчание.
Со временем катарийцы убрали большую часть экранов, и взорам открылась новая, перестроенная согласно вкусам поселенцев деревня. Постепенно поселение разрасталось и заняло отведенную им территорию целиком. Издалека нынешний лагерь беженцев не кажется чем-то из ряда вон выходящим, однако надо учитывать и скудный ландшафт, и нехватку хороших строительных материалов. Главное, что их по-прежнему отличало, – нежелание идти на контакт и то, что отдельные участки лагеря скрыты от постороннего взгляда высокими полотняными экранами.
Ордиер очнулся, неожиданно услышав прозвучавший посреди несмолкаемого спора вопрос Пэррена, явно адресованный ему:
– То есть, если подняться на скалу возле вашего дома, можно увидеть катарийских стражей?
– Вполне, – ответила Дженесса, видимо, понимая, что Иван погрузился в свои мысли.
– Позвольте, но зачем катарийцам подниматься в горы? Я думал, они вообще не выходят из лагеря.
– Долина полностью в их распоряжении, – пояснила Дженесса. – Они возделывают тамошние земли.
– А-а, выращивают себе пропитание.
– Нет, – возразила она. – Они выращивают розы. Те самые, катарийские.
– Ну, тогда мы сможем за этим понаблюдать! – Пэррен довольно потирал руки.
Дженесса кинула на Ордиера умоляющий взгляд, тот с деланой невозмутимостью посмотрел в ответ. Он сидел, опустив локти на стол и сцепив перед собой руки, и пытался сохранять внешнюю невозмутимость. Перед поездкой на квартиру Дженессы Ордиер успел принять душ, но от кожи по-прежнему доносился легчайший аромат катарийских роз. Теперь же, переглядываясь с ней, он пребывал в сладкой истоме, навеянной чудным запахом.