Ордиер неуклюже плюхнулся с последнего выступающего валуна и, взметнув в небо облако пыли и каменной крошки, скатился на песчаное ложе долины.
Встал, отряхнулся. Чуть поодаль высился хилый торс башни. Он посмотрел на нее с интересом – никогда прежде ему не доводилось видеть чудну́ю постройку с такого ракурса. Та сторона башни была выложена из прочных каменных плит и всем своим обликом напоминала крепкую оборонительную постройку. С тыла башня не производила столь сильного впечатления. При том, что нижняя часть стены состояла из каменных блоков, а на высоте человеческого роста начиналась кирпичная кладка вперемешку с камнями. Как видно, в дело шло все, что имелось под рукой.
Пока Ордиер спускался по каменистому склону, в округе не было ни единой живой души – во все стороны открывался живописнейший вид; ни стражников на хребте, ни работников на плантациях. Легкий бриз колыхал сочные розы. Далеко-далеко, по другую сторону долины, вокруг лагеря простирались неколебимые серые полотнища.
Но вот впереди показались статуи, стоявшие вкруг арены. Снедаемый страхом и предвкушением, Ордиер медленно направился к ним. Воздух наполнял пьянящий аромат лепестков, с избытком рассыпанных по арене. Устремленная кверху громада башни преграждала путь ветру с окрестных гор, и рыхлая насыпь из роз едва колыхалась в дуновении его слабеньких отзывов. Сверху казалось, что лепестки лежат тихой гладью поверх распростертого тела красавицы; отсюда, снизу, все было совсем иначе. Россыпи пьянящих лепестков лежали по арене неровными волнами. Тело девушки было присыпано пышными холмами, отнюдь не разглаженными вровень с поверхностью, как выглядело сверху.
Ордиер подходил к арене не без опаски, двигаясь со стороны статуи, – как раз той, на которой была закреплена одна из веревок. Грубо сработанная веревка из плотного волокна была сильно натянута и терялась в глубинах цветочного холмика.
И что теперь делать? Что задумали сценаристы?
Подойти к красавице, захороненной в куче лепестков, и чинно представиться, как диктуют правила приличия? Застыть над ней в угрожающей позе, как делал мужчина из ритуала? Может, воспользоваться моментом и попросту наброситься на нее, изнасиловать? Они здесь все равно одни. Высвободить ее из пут? Ордиер беспомощно огляделся, надеясь найти хоть какую-то подсказку.
Вроде бы можно поступить как хочется, перед ним простиралась свобода выбора. Впрочем, на этот счет он особенно не заблуждался: все варианты навязаны ему волей катарийцев и существуют благодаря какому-то их непостижимому всеведению.
Но как же дико хотелось ее познать! Подойти к ней, приблизиться, обладать. Вот она, только протяни руку! Лежит в путах и никуда от него не денется.
С таким же успехом можно уйти и ни во что не ввязываться. Тоже вполне приемлемый вариант.
Ордиер замер подле статуи с привязанной к ней веревкой, пытаясь что-то сообразить, а тем временем на него действовал пагубный аромат лепестков – кружил голову, очаровывал, возбуждал. Наконец, уступив искушению, Ордиер шагнул вперед – правда, поддавшись силе привычки, он прежде вежливо кашлянул.
Никакой реакции не последовало. Девушка не шелохнулась.
Схватившись за веревку, точно за нить Ариадны, он двинулся к центру, пока не оказался у места, где груда лепестков была особенно высока. Подался вперед, выгнул шею – вдруг удастся хоть что-нибудь рассмотреть, выступающую часть тела, какой-то ориентир, и не придется разгребать всю эту кучу, чтобы добраться до желанной катарийки. Своим появлением Ордиер всколыхнул терпкие слои тяжелого дурманящего аромата, и тот поднялся в воздух, как невесомые хлопья со дна бутылки с дешевым вином. Вздохнув полной грудью, он отдался на волю тягучей туманной волны – будь что будет, какие бы тайны ни уготовили для него загадочные катарийцы. Могучий аромат возбуждал и расслаблял одновременно; с обостренной чувствительностью Ордиер прислушивался к звукам ветра, растворялся в сухом жаре полуденного солнца.
Одежда вдруг стала лишней, и он торопливо стянул ее с себя. На глаза попалась небрежно отброшенная ткань пронзительно-красной тоги, сорванной с незнакомки, поверх которой он бросил свою одежду. Тогда он вновь обернулся к куче лепестков, встал на колени и потянул за веревку. Та упруго натянулась – теперь любое малейшее движение даст девушке знать, что он здесь и уже совсем близко.
Ордиер смело шагнул вперед, вокруг щиколоток нежным морем сошлись лепестки. Усилился головокружительный аромат, который теперь напоминал мускусный женский запах.
И вдруг все спало. На смену возбуждению и решительности пришло другое чувство, настолько явное, как будто на плечо легла чья-то рука.
Ордиер отчетливо ощутил на себе чужой взгляд.
Это тревожное осознание пробилось сквозь навеянный розами экстаз. Ордиер отпрянул, стал озираться. Вокруг – ни души.
Непроницаемые лица статуй, обращенных к арене, словно бы созерцали погребенную под ворохом лепестков красоту.
Неохотно всплыла из глубин подсознания мысль: статуи! Так что же там с этими статуями?.. Ах да, они ведь стоят тут с самого начала. Вокруг них собрались мужчины; они чистят и натирают до блеска железных истуканов, а позже прячутся – там внутри пустота!
Ордиер поднял взгляд на ближайшую статую и заглянул ей в лицо. Статуя олицетворяла сильного, невероятно прекрасного юношу с копьем, чей наконечник был выполнен в форме фаллоса. Обнаженный торс снизу прикрывало одеяние, сработанное скульптором до мелочей, вплоть до текстуры материала. Лицо статуи было обращено вперед с легким наклоном, как будто юноша разглядывал девушку, погребенную под лепестками.
А вот глаза!..
Глаз не было. Были две дыры, за которыми могло скрываться что угодно, в том числе и таинственный наблюдатель.
Ордиер поднял голову и заглянул в прорези на лице пустой маски – есть ли там кто-нибудь? Бесстрастное лицо статуи грозно взирало на чужака.
Удовлетворив любопытство, Ордиер вновь повернулся к усыпанной лепестками арене, где, как на ложе, возлежала красавица. Их разделяло каких-то несколько шагов. А дальше, по ту сторону розовой глади, на него зловеще взирали другие статуи. Почудилось, что за черными глазницами что-то мелькнуло.
Он решительно шагнул на арену и бросился к истукану. Запнулся о какую-то веревку, гора из лепестков с шуршанием зашевелилась – он что, задел ее за руку? – и подскочил к статуе. Нащупал пальцами округлую рукоять в виде выпуклого диска, схватил и тут же отдернул руку. В невыносимом пекле железная дверца раскалилась так, что не прикоснуться. Он упрямо пытался открыть замок, напрягая пальцы, равномерно распределяя боль. Еще мгновение – и дверца подалась! Скрипнули петли, откинулась крышка, дверь широко распахнулась. Изнутри обдало горячим воздухом.
Статуя оказалась пуста.
Обмотав руку рубашкой, Ордиер принялся открывать остальные. Внутри никого не было. Распалившись, он пинал их ногами, молотил кулаками и хлопал дверьми. Статуи отзывались глухим эхом.
Наконец, уняв ярость, Ордиер возвратился к горе лепестков посреди арены. По крайней мере, он сделал все, что мог в нынешнем состоянии. Теперь они вдвоем, он и прекрасная незнакомка, и никого нет вокруг, никто не подсматривает. Он направился к горе розовых лепестков посреди арены и застыл в нерешительности, вдыхая аромат цветов и чувствуя, что за ним все же кто-то подсматривает. Чувство это было столь ощутимым, точно кто-то прикоснулся пальцами к затылку.
Однако сомнений не осталось: он поддастся цветочному аромату и сделает то, зачем пришел. Когда-то он мог испугаться, теперь у него просто нет выбора. Ордиер вдохнул полной грудью горячий знойный воздух, напитанный лепестками, задержал его в легких и почувствовал, как по телу побежали мурашки, притупляя все чувства. Ордиер всей душой ощущал тягу к соитию, доступность незнакомки и обещание ласки. Точно кадры из фильма пронеслись образы: ее истомленные глаза, хрупкое тело, девичья чистота и явное возбуждение – все поплыло. Он упал на колени и зарылся руками в ворох лепестков.
Не поднимаясь с коленей, он двигался напролом, разгребая цветы. Те разлетались в стороны и кружили, точно легкая пузыристая жидкость, ярко-алые лепестки, источающие запах желания. Ордиер нащупал веревку под ворохом лепестков и стал двигаться по ней к центру арены. И вот уже совсем близко, она впереди – такая доступная, ждущая. Он легонько подергал веревку, и та подалась – наверное, в сторону сдвинулась рука или сильнее раздвинулись ноги. Сбиваясь с дыхания, Ордиер протянул руки и стал лихорадочно шарить.
И схватил пустоту. В том месте, где лежала девушка, было лишь углубление в песке. Он подался вперед, хотел упереться на руку, но не удержался и рухнул в теплую, нежную пучину цветов. При падении он успел вскрикнуть, и в рот попало несколько лепестков.
Ордиер вскинулся, как утопающий на мелководье, взметнув розово-алыми брызгами, стал отплевываться, пытаясь прочистить рот.
На зубах что-то хрустнуло. Он сунул в рот палец и отер десны. На палец налипло еще несколько лепестков, он вынул их и поднес к глазам: что-то ярко блеснуло на солнце.
Почудилось, будто это слюна, но, присмотревшись внимательнее, он понял, что такие же капельки есть на всех лепестках – с прозрачного пупырышка на каждом нежном листке отражался свет.
Ордиер встал на колени и принялся подбирать лепестки. Он подносил их к глазам, прищуривался и везде находил лучик света, блестящую вставку в железной оправе.
Он схватил целую пригоршню и стал поочередно ощупывать, и на каждом лепестке была все та же «стекляшка».
На всех лепестках, павших и лежавших на земле, играли крохотные блики, отражаясь от вросших в шелковистую мякоть трансмиттеров.
Ордиер устало прикрыл веки и на коленях двинулся вперед, пробираясь в цветочных волнах, что доходили ему до поясницы. Он выставил руки навстречу выемке в земле и ухнул туда, словно в озеро, беспорядочно шаря руками в поисках вожделенной красавицы, – как в горячке, как в бреду, возбужденный до одури. Он бил воздух руками, раскидывал лепестки, зарывался в дурманящую пучину, как в зыбкую топь, откуда нет спасения. Боролся с нарастающей тяжестью и искал катарийку, неудержимо искал.