Затем, по какой-то необъяснимой причине, челюсти разомкнулись, и я оказалась на свободе.
Я без сил привалилась к стене, оставив руку в выемке стены. Боль, пульсирующая в ней при каждом ударе сердца, начала стихать. Я заплакала от облегчения, но при этом и от боли и страха, что зверь все еще совсем рядом. Я не смела пошевелить рукой, веря, что даже легкое движение повлечет за собой повторную атаку. Однако я знала, что нельзя упускать шанс вызволить из стены то, что осталось от моей руки.
Я больше не ощущала дыхание зверя на своей коже. Может, она просто потеряла всякую чувствительность? Боль ушла, рука будто онемела. Я скорее представила, чем почувствовала, как безжизненно свисают мои пальцы, ладонь и запястье изранены, кровь хлещет прямо в глотку зверя.
Наконец, меня наполнило дикое отвращение. Не беспокоясь больше о том, что чудовище может вновь схватить меня, я вытянула свою истерзанную руку из стены и отпрянула, переместившись к лучу света, чтобы посмотреть, насколько ужасны повреждения.
Моя рука была совершенно цела! Ни царапины!
Я не верила своим глазам. Рукав блузки порвался, пока я пыталась вырваться из дыры в стене, но на самой руке не было ни царапинки, ни пореза, ни следов от зубов, ни разорванной плоти, ни крови.
Я согнула пальцы, ожидая, что их пронзит боль, однако они двигались совершенно свободно. Я повертела рукой, разглядывая ее со всех сторон. На ней не осталось даже следа слюны, которую я совсем недавно так явно ощущала. Я осторожно потрогала руку в поисках ушибов, но, куда бы я ни нажимала, я чувствовала лишь свои пальцы на совершенно целой, неповрежденной коже. Боль исчезла без следа. В воздухе витал еле уловимый, неприятный запах, однако стоило мне поднести пальцы к носу, как он испарился.
Дверь была по-прежнему открыта.
Я схватила с пола свитер и выскочила наружу. Свою пострадавшую, но целую при этом руку я безотчетно держала прижатой к груди, как будто еще страдала от боли.
Я стояла по пояс в высокой траве и думала о Серафине.
Мне отчаянно хотелось найти ее, хотелось поговорить с кем-то о случившемся, с кем-то, кто мог все объяснить или хотя бы утешить меня. Мне необходимо было встретить человека, который убедил бы меня в том, в чем я сама убедить себя не могла. Но Серафины нигде видно не было.
Оглядываясь в ее поисках, я внезапно заметила какое-то движение. У подножия холма, рядом с ручьем, из зарослей высокой травы возник мужчина в темной одежде. Полы его сутаны были заправлены в ремень, и теперь он дергал ее вниз, пытаясь придать одеянию привычный вид. Я со всех ног бросилась к нему.
Едва завидя меня, мужчина повернулся спиной и поспешил прочь. Одним прыжком он перебрался через ручей, а затем быстро пошел по холмистой местности к семинарии.
– Постойте, отец! – закричала я. – Пожалуйста, подождите меня!
Я подбежала ближе и вдруг увидела, что трава в одном месте примята к земле и там лежит Серафина. Она была совсем голой, ее одежда небрежно валялась рядом.
– Все еще хочешь потрогать меня, Ленден? – спросила она, похихикивая, подтянула к себе коленки и раздвинула ноги. Смех ее становился все более истерическим.
Я уставилась на Серафину, не веря своим глазам. По природе своей я была склонна предполагать скорее хорошее, нежели плохое, но ее бесстыжее приглашение в конце концов отрезвило меня, и я внезапно поняла, чем они со священником тут занимались.
Держась от нее на некотором расстоянии, я ждала, пока она успокоится. Однако, должно быть, что-то во мне, в том, как я стояла, лишь усугубляло охватившее Серафину безумие. Ее смех перешел в истошные крики, она почти задыхалась. Я вспомнила, что в кармане моей юбки лежат ее трусы, достала их и кинула ей на голый живот.
Это отрезвило ее. Она повернулась на бок, тяжело дыша и откашливаясь.
Я отвернулась и побежала к семинарии, к дому. Я бежала и плакала. Переправляясь через ручей, я оступилась и замочила одежду, попав ногой в воду, а пока бежала к дому, несколько раз упала, ушибла колено и порвала подол юбки.
Промокшая, в синяках и крови, в состоянии крайнего возбуждения, я ворвалась в дом и бросилась в комнату тети.
Отец с дядей помогали ей справиться с ночным горшком. Бледные тощие ноги безвольно болтались, пока из нее медленно вытекали капли оранжевой мочи. Глаза тети были закрыты, голова лежала на плече.
Я услышала, как дядя закричал. Появилась мама, закрыла мне рукой глаза и, громко отчитывая, выволокла в коридор.
Я раз за разом повторяла имя Серафины. В ответ же все, казалось, только и делали, что орали на меня.
Позже дядя Торм отправился на болота на поиски Серафины, но мы с родителями уехали еще до того, как он вернулся, и ехали весь вечер и ночь к порту Сивла.
Это была последняя моя поездка на остров с родителями. Мне было четырнадцать. Серафину я больше никогда не видела.
…Мы сожгли бумаги дяди во дворе за домом. Пепел поднимался вверх тонкими лоскутками черного шелка; его подхватывал ветер и уносил прочь. Постепенно мы стали подбрасывать в огонь все, что горело: старую одежду, деревянные стулья, полки и стол дяди Торма. Все было влажным или покрытым плесенью, и даже деревянная мебель горела медленно. Я стояла у огня, наблюдая за пламенем и золой, которую ветер разносил по всей округе.
Священники попросили нас забрать мебель, которую мы не сможем сжечь: древнюю газовую плиту, бюро, металлический столик и медную кровать тети Алви. Задача казалась непосильной. Чтобы пригнать сюда фургон из порта, потребовалась бы пара дней. Да и дорого бы вышло. Я попыталась втолковать это секретарю отца Хеннера, однако он был непреклонен. В конце концов я договорилась, что семинария сделает все сама после нашего отъезда, а счет пришлет мне.
Белла стояла позади меня в дверном проеме. Должно быть, она убедилась, что никого из семинарии в доме нет, потому что впервые за утро заговорила со мной о чем-то личном.
– Почему ты все время смотришь на болота?
– Я и не заметила. Наверное, неосознанно.
– Что там?
– Я наблюдала за пламенем, – сказала я и в подтверждение своих слов поворошила костер, подняв целое облако золы. Ножка стула откатилась, и я пинком вернула ее в огонь. Взлетели искры. Что-то затрещало, и из костра вылетел уголек.
– Ты когда-нибудь ходила на болота? – спросила Белла.
– Нет.
Не на болота, подумала я. Только к башне, и всего раз. И ни шага дальше, на длинные, покрытые щебнем склоны холмов к выступающим над морем утесам и лежащим дальше высокогорным бесплодным равнинам.
– Мне все кажется, что ты знала кого-то из этих мест. Еще с того времени, когда часто приезжала. Кого-то особенного. Разве не так?
– Да нет, – сказала я, впервые осознавая, что в ее понимании кем-то особенным, наверное, была Серафина. – Вернее, да.
Белла подошла ко мне и встала рядом, тоже устремив взгляд на огонь.
– Значит, я не ошиблась. Это женщина?
– Девочка. Мы обе были подростками.
– Она была у тебя первой?
– В каком-то смысле. Между нами не было ничего серьезного. Мы были слишком молоды. – Я попыталась посмотреть на Серафину с высоты своих лет, но не получалось. – Она просто… разбудила меня.
Мысли о Серафине, здесь, рядом с Беллой, заставили меня о многом вспомнить. Не только о том жутком дне, но и о многих годах последовавших за ним поисков. Далеко не скоро я осознала, что открытые мне знания не под силу моему пониманию.
Я размышляла о людях, которых знала и которых любила за прошедшие годы. То были и мужчины, и женщины, однако если сосчитать, то больше все-таки женщин. С мужчинами я была лишь в моменты крайнего отчаяния, когда одиночество достигало критической точки. Во мне неизменно срабатывал какой-то безотчетный тормоз: когда я чувствовала, что вот-вот попадусь на крючок, я превращалась в пассивную любовницу, потребителя, тайно крадущего чужую страсть. Я завидовала другим людям, их раскрепощенности, их искренности. Меня возбуждало то удовольствие, которое они получали, лаская мое тело.
Я меняла партнеров одного за другим, надеясь, что следующий окажется иным, что я не повторю старых ошибок и смогу взять инициативу в отношениях на себя, полюбить сама. В этом смысле Белла Рит не отличалась от моих предыдущих любовниц. Да и я не изменилась. До появления Беллы я думала, что несколько лет воздержания, опыт и возраст излечат меня от глупых страхов. Не следовало позволять ей искушать меня. Глупо было предполагать, что поездка на Сивл проведет черту между прошлым и будущим и я обновлюсь.
Меня сбила с толку молодость Беллы, ее красота и скромность, и я вновь угодила в водоворот любовных отношений, в которых не было места чувствам, а была только страсть. В ожидании прошли годы, но я и не догадывалась, что начала эмоционально засыхать, что от меня осталась лишь тень той, кем я была раньше.
– Я пытаюсь понять… – сказала Белла.
– Я тоже.
– Мы здесь совсем одни. Никто нас не услышит. Ты можешь быть откровенна со мной.
– По-моему, я и так откровенна.
– Я хотела бы вновь увидеться. А ты?
– Наверное, – уклончиво ответила я.
– Если я не на службе, то совершенно свободна. Позволь мне навестить тебя.
– Ну, если хочешь…
Казалось, мои ответы удовлетворили ее, но она по-прежнему стояла рядом, положив руку мне на плечо. Свет от костра играл на наших лицах.
Что она нашла во мне? Наверняка вокруг нее много ровесниц. А кто я? Фригидная женщина на много лет старше, одинокая и неудовлетворенная, потерявшая почти всех друзей. Я попыталась представить, что за жизнь она ведет, ведь я почти не задавала ей никаких вопросов. Я знала, что у нее есть брат. А живы ли еще родители? Должно быть, у нее есть подруги, и кто-то из них ее бывшие, а кто-то – потенциальные любовницы. Как живет она, когда снимает полицейскую форму, когда не на задании, когда ее волосы не собраны в тугой пучок?
Я легко могла представить ее с многочисленными друзьями и подругами на вечеринке, прогулке или в ресторане, как она выпивает, матерится и знает всех и каждого вокруг, идет в клуб, который мне бы вряд ли понравился. Даже несмотря на войну, в Джетре остались подобны