Третья в это время тоже уселась сверху, расположив промежность на уровне моего лица. Она чуть-чуть подалась вперед, легонько касаясь своим естеством моих губ.
Вдыхая аромат пленительных женских тел, я вдруг вспомнил полотно, запрятанное в хранилищах галереи. Называлось оно (и вновь на ум пришло название, откуда?) «Услады лентенского пастушка» и было написано на деревянной доске жирными мазками без полутонов.
На репродукциях, равно как и на расстоянии, полотно казалось ровным слоем пунцовой краски, без каких-либо переходов. Интригующая простота и минимализм. Но стоило только коснуться доски рукой, или пальцем, или лбом, как я тоже пробовал, в воображении пробуждался насыщенный образ плотской любви. Предполагалось, что каждый воспринимает картину по-своему. Лично я наблюдал полигамную сцену и активнейшим образом вовлекался в процесс. Молодой человек на постели. Он лежит обнаженный, и его услаждают сразу три голых женщины редкостной красоты. Одна нависла над его лицом, другая седлает пенис, а третья находится снизу, между ягодиц. И все залито тягучим и сладострастным малиновым светом.
И теперь я сам – лентенский пастушок и предаюсь божественным усладам.
Я поддался. Уступил бурной страсти, управляемой умелыми шлюхами. Вожделение достигло немыслимого предела, я торопился навстречу неминуемой развязке, а все тайны, загадочные полотна и странные совпадения сами собой отошли на задний план.
И тут все закончилось. С той же натренированной легкостью, с какой они за меня взялись, девушки вдруг поднялись и ушли, оставив меня ни с чем. Я пытался позвать их, но дыханье сбилось, и я только захрипел. Они спрыгнули с кровати и выскользнули из комнаты. Дверь захлопнулась.
Подавленный и разочарованный, я излил свою страсть наедине с собой, как делает это одинокий мужчина. Сладкие запахи напоминали об их недавнем присутствии, и в этом смысле они все еще были со мной. Фактически же я остался один в полутемной каморке, терзаемой пульсирующими звуками, что доносились из танцевального зала.
Я немного полежал, пытаясь успокоиться. Мускулы сводила судорога, все чувства были обострены. Я медленно сел и спустил на пол дрожащие ноги.
Мне удалось быстро одеться, не перепутав пуговиц и придав себе более-менее опрятный вид. Хотелось выглядеть так, как будто ничего не случилось, и уйти, сохраняя хотя бы внешнюю невозмутимость.
Заправляя в брюки подол рубашки, я вляпался в липкую сперму на животе.
Я кое-как выбрался из комнаты и, все еще немного нервничая, двинулся в сторону цокольного этажа. Звучала музыка, над головой раздавались шаги. Отблеск неоновых фонарей плясал на неплотно прикрытых дверях. Помучившись с ржавой ручкой, я кое-как отворил дверь и вышел на мощеную улочку меж двух крупных зданий. Стояла божественная тропическая ночь. Пахло стряпней, потом, специями, горячей жаровней, бензином, экзотическими цветами. «Черных беретов» поблизости не было, шлюх тоже, равно как и солдат с моего корабля.
К счастью, клуб находился близко к гавани. Я вскоре взошел на корабль, отметился у полицейских, нырнул на нижнюю палубу и благополучно затерялся в безликой массе себе подобных. Мне не хотелось ни с кем общаться, я не искал компании – улегся в гамак и притворился, что сплю.
На следующее утро корабль отчалил из Мьюриси-Тауна, взяв курс на юг – туда, где война.
После высадки на Мьюриси острова начали видеться мне в ином свете – без надуманного поверхностного очарования. Побывав на берегу, потолкавшись среди людей в городке, я словно вкусил сути острова. Вдохнул его воздух, испробовал ароматы, звуки и даже познал его грязь. Как ни странно, это ничуть не ослабило моей к нему тяги. Острова манили к себе с новой силой, и с тех пор я старался лишний раз их не видеть и не вспоминать. И еще, кажется, я наконец возмужал.
С каждым днем армия все острее нуждалась в свежем подкреплении, и это заметно меняло ритм нашей жизни на корабле. Еще несколько дней мы зигзагами курсировали меж тропических островов, все дальше углубляясь на юг. Погода становилась более умеренной и переменчивой, три бесконечных дня нас мучил жестокий южный шторм. Когда буря наконец улеглась, мы оказались в безлюдных широтах. Большая часть островов южной части Срединного моря были скалистыми и безлесыми, некоторые едва возвышались над уровнем моря, да и располагались они на большем удалении друг от друга, чем в районе экватора.
Я все еще тосковал по островам – конечно, не по таким. Невыносимый тропический зной – вот чего просила душа. И с каждым днем, удалявшим нас от теплого климата, я понимал, что пора выбрасывать их из головы. Я избегал верхней палубы, откуда открывался вид на море и дальние берега, равнодушные и молчаливые.
Ближе к концу пути всех вывели на верхнюю палубу вместе с вещами. Нас обыскали. Обнаружили мою карту – ту самую, которую я когда-то нашел на корабле и хранил в своей сумке. Два дня ничего не происходило, а потом меня вызвали к адъютанту и сказали, что карта моя конфискована и сожжена. С меня удержали оплату за семь дней, сделали пометку в личном деле и пригрозили оповестить о моем проступке управление военной полиции.
Впрочем, все оказалось не столь уж катастрофично. Или они плохо искали, или не придали тому значения, но у меня оставался блокнот, куда я вносил названия встреченных по пути островов.
После потери карты я принялся с фанатичным упорством возрождать в памяти все острова, что мы когда-нибудь проплывали. Последние дни на корабле я постоянно просиживал со своим блокнотом и, листая страницы, заучивал наизусть долгий перечень, стараясь увязать название острова с его отличительными чертами. Я даже проложил в голове предпочтительный маршрут, по которому собирался вернуться домой, если повезет дослужить отведенное мне время. Буду двигаться медленно, как и планировал, путешествуя меж островами, и, может быть, проведу в пути многие годы.
Но мое волшебное путешествие не сможет начаться, пока я не попаду на войну, а до нее еще нужно доплыть. Я устроился в гамаке и стал ждать.
После высадки меня распределили в пехотную часть, на вооружении которой находились какие-то особенные гранатометы. Целый месяц нас продержали в портовой зоне, где мы проходили специальную подготовку. Когда подготовка закончилась, все мои товарищи по кораблю получили новые назначения. Я тоже получил свое и отправился к месту службы через бесконечную блеклую пустошь.
За три дня изнурительной поездки на поезде, а после на грузовике я не увидел никаких признаков войны: ни столкновений, ни их последствий. Мы тащились по заброшенной местности, не знавшей следов обитания человека. Каждый день я получал приказы, пребывая в мучительном томлении одинокого путника, чей маршрут расписан до мелочей и строго контролируется. Со мной ехали и другие солдаты, но никто не задерживался в вагоне надолго. Каждому предстояло попасть в свою точку и выполнить приказ. Когда бы ни останавливался поезд, нас ждали грузовики, либо мы ждали их пару часов, а они к нам подъезжали. На остановках мы заправлялись топливом и провиантом, мои недавние спутники сходили с поезда, и кто-то непременно садился вместо них. Затем настал и мой черед.
Целый день, голодный и холодный, я корчился под брезентовым пологом грузовика. Снаружи расстилался жутковатый пейзаж: безжизненная блеклая трава и колючий кустарник, исхлестанный ледяными ветрами. Я сроднился с ними, я был им под стать. Холод просачивался во все поры и тянул из меня остатки сил, волю к жизни. Я ехал и просто терпел, погрузившись в себя.
Окрестности, гнетущие и мрачные, пугали меня. Бескрайние унылые пространства, отвратительные серые линии, каменистая почва, обезвоженные долины. Невыразительное небо, земля, утыканная валунами и осколками кварца. Нигде ничего не выращивается, нет ни животных, ни зданий. Но больше всего я возненавидел здешние ветра – колючие, неуемные, пробирающие насквозь. Без конца сыпал дождь со снегом, мела метель. Оставалось лишь съежиться в уголке ветхого кузова и ждать конца этого беспощадного пути.
Наконец остановка. Мы прибыли в часть на стратегическом рубеже у подножия крутой, усыпанной острыми камнями горы. Я тут же заметил позиции гранатометчиков. Они были расположены и обустроены по всем правилам, замаскированные и оснащенные, как нас учили. Натерпевшись лишений и мук по пути, я вдруг ощутил приятную отрешенность и нежданный покой при мысли, что наконец-то свершится то неприятное дело, ради которого меня так долго сюда везли.
Со временем я понял, что война – не мой удел. После того как я поступил в свою часть и провел там несколько дней, стали проявляться первые пугающие признаки военной жизни. У нас были гранатометы, но не было гранат. И никого это, похоже, не волновало. Я тоже старался не париться. Я уже прослужил в армии достаточно, чтобы привыкнуть к одной простой мысли: приказы не обсуждаются – будь то приказ идти в бой или только готовиться к бою.
Нам сказали, что нужно отступить, чтобы перевооружиться и пополнить запасы, а потом занять новую позицию, с которой мы и пойдем в атаку на врага.
Мы разобрали орудия, посреди ночи покинули окопы и долгим маршем выступили на восток, где объединились с колонной грузовиков и дальше двинулись вместе, пока не достигли большого складского депо. Там выяснилось, что наши гранатометы уже устарели, и нас обещали вооружить по новейшему слову техники, как только мы всей частью пройдем переподготовку.
В общем, пришлось отправиться в другой лагерь, где мы прошли переподготовку и получили наконец современнейшее оружие, и даже с боеприпасами. И теперь, подготовившись к сражениям, снова выдвинулись на войну.
Впрочем, до новых позиций, где мы могли бы вплотную схватиться с противником, дойти так и не удалось. Нас перебросили на подкрепление колонне, которая находилась в пяти днях пути. Мы долго брели по серой пустоши, заваленной поблескивающими «стекляшками» и кремнем, лишенной всякой растительности и жизни.
Только теперь стало до меня доходить, что мое впечатление о войне, видимо, будет заключаться в бесконечных и бесцельных передислокациях.