мой лагерный бригадир Синебрюхов в том же 1938 с целым эшелоном неосуждённых отправлен был из Челябинска в Череповец. Шли месяцы, зэки там работали. Вдруг зимою, в выходной день (замечаете, в какие дни-то? выгода ОСО в чём?) в трескучий мороз их выгнали во двор, построили, вышел приезжий лейтенант и представился, что прислан объявить им постановления ОСО. Но парень он оказался не злой, покосился на их худую обувь, на солнце в морозных столбах и сказал так:
– А впрочем, ребята, чего вам тут мёрзнуть? Знайте: всем вам дало ОСО по десять лет, это редко-редко кому по восемь. Понятно? Р-разой-дись!..
Глава 8. Закон-ребёнок
Мы – всё забываем. Мы помним не быль, не историю – а только тот штампованный пунктир, который и хотели в нашей памяти пробить непрестанным долблением.
Я не знаю, свойство ли это всего человечества, но нашего народа – да. Обидное свойство. Может быть, оно и от доброты, а – обидное. Оно отдаёт нас добычею лжецам.
Так, если не надо, чтоб мы помнили даже гласные судебные процессы, – то мы их и не помним. Вслух делалось, в газетах писалось, но не вдолбили нам ямкой в мозгу – и мы не помним. (Ямка в мозгу лишь от того, что каждый день по радио.) Не о молодёжи говорю, она конечно не знает, но – о современниках тех процессов.
Что ж сказать тогда о негласных?.. Уже в 1918 сколько барабанило трибуналов! – когда не было ещё ни законов, ни кодексов и сверяться могли судьи только с нуждами рабоче-крестьянской власти.
В те динамичные годы не ржавели в ножнах сабли войны, но и не пристывали к кобурам револьверы кары. Это позже придумали прятать расстрелы в ночах, в подвалах и стрелять в затылок. А в 1918 известный рязанский чекист Стельмах расстреливал днём, во дворе, и так, что ожидающие смертники могли наблюдать из тюремных окон.
Был официальный термин тогда: внесудебная расправа. Не потому, что не было ещё судов, а потому, что была ЧК. Только за полтора года (1918 и половина 1919) и только по двадцати губерниям Центральной России расстрелянных ЧК (то есть бессудно, помимо судов) – 8 389 человек, раскрыто контрреволюционных организаций – 412, всего арестовано – 87 000[15].
А – суды? А как же! В месяц после Октябрьской революции были созданы и суды, и рабочие и крестьянские Революционные Трибуналы (Декрет о Суде № 1, 24 ноября 1917, ст. 12 и 13).
Ещё оказалось необходимо создать единую для всей страны систему Революционных Железнодорожных Трибуналов. Затем – единую систему Революционных Трибуналов войск Внутренней Охраны.
В 1918 году все эти системы уже действовали дружно, однако зоркий глаз товарища Троцкого увидел несовершенство этой полноты – и 14 октября 1918 он подписал приказ о сформировании ещё новой системы Революционных Военных Трибуналов.
«Революционные Военные Трибуналы – это в первую очередь органы уничтожения, изоляции, обезврежения и терроризирования врагов Рабоче-Крестьянского отечества и только во вторую очередь – это суды, устанавливающие степень виновности данного субъекта… Рядом с органами судебными должны существовать органы, если хотите, судебной расправы»[16].
Теперь читатель различает? С одной стороны ЧК – это внесудебная расправа. С другой стороны – Ревтрибунал, очень упрощённый, весьма немилосердный, но всё-таки отчасти как бы – суд. А – между ними? догадываетесь? А между ними как раз и не хватает органа судебной расправы – вот это и есть Революционный Военный Трибунал!
Расстрел «не может считаться наказанием, это просто физическое уничтожение врага рабочего класса» и «может быть применён в целях запугивания (террора) подобных преступников» (с. 40).
«Приговор приходится привести в исполнение почти немедленно, чтобы эффект репрессии был как можно сильнее» (с. 50).
Можно бы ещё и ещё цитировать, но довольно! Дадим взгляду углубиться в то прошлое и пройтись по тогдашней пылающей карте нашей страны. Каждое взятие города в ходе Гражданской войны отмечалось не только ружейными дымками во дворе ЧК, но и бессонными заседаниями Трибунала. И для того чтоб эту пулю получить, не надо было непременно быть белым офицером, сенатором, помещиком, монахом, кадетом или эсером. Лишь белых, мягких, немозолистых рук в те годы было совершенно довольно для расстрельного приговора. Но можно догадаться, что в Ижевске или Воткинске, Ярославле или Муроме, Козлове или Тамбове мятежи недёшево обошлись и корявым рукам. Потому что нет числа крестьянским волнениям и восстаниям с 18-го по 21-й год, хоть никто не фотографировал и для кино не снимал эти возбуждённые толпы с кольями, вилами и топорами, идущие на пулемёты, а потом со связанными руками – десять за одного! – в шеренги, построенные для расстрела. Сапожковское восстание так и помнят в одном Сапожке, пителинское – в одном Пителине. За те же полтора года по 20 губерниям узнаём и число подавленных восстаний – 344[17]. (А сколько ещё затягивало в те жернова совсем случайных, ну совсем случайных людей, уничтожение которых составляет неизбежную половину сути всякой стреляющей революции?)
Вот попал к нам от доброхотов неуничтоженный экземпляр книги обвинительных речей неистового революционера, первого рабоче-крестьянского Главковерха, славного обвинителя величайших процессов, а потом разоблачённого лютого врага народа Н. В. Крыленко[18].
Разумеется, предпочли бы мы увидеть стенограммы тех процессов, услышать загробно-драматические голоса тех первых подсудимых и тех первых адвокатов.
Однако, объясняет Крыленко, издать стенограммы «было неудобно по ряду технических соображений» (с. 4), удобно же – только его обвинительные речи да приговоры Трибуналов.
Мол, архивы Московского и Верховного Ревтрибуналов оказались (к 1923 году) «далеко не в таком порядке», а «ряд крупнейших процессов прошёл вовсе без стенограммы» (с. 4, 5).
«Трибунал – это не тот суд, в котором должны возродиться юридические тонкости и хитросплетение… Мы творим новое право и новые этические нормы» (с. 22). «Каковы бы ни были индивидуальные качества [подсудимого], к нему может быть применим только один метод оценки: это – оценка с точки зрения классовой целесообразности» (с. 79).
В те годы многие вот так: жили-жили, вдруг узнали, что существование их – нецелесообразно.
А «военный заговор» 1919 года «ликвидирован ВЧК в порядке внесудебной расправы» (с. 7), так вот тем и «доказано его наличие» (с. 44). (Там всего арестовано было больше 1000 человек – так неужто на всех суды заводить?)
Вот и рассказывай ладком да порядком о судебных процессах тех лет…
Всё же полистаем книгу Крыленко.
Дело «Русских Ведомостей». Этот суд, из самых первых и ранних, – суд над словом. 24 марта 1918 года эта известная «профессорская» газета напечатала статью Савинкова «С дороги». Охотнее схватили бы самого Савинкова, но дорога проклятая, где его искать? Так закрыли газету и приволокли на скамью подсудимых престарелого редактора П. В. Егорова, предложили ему объяснить: как посмел? ведь 4 месяца уже Новой Эры, пора привыкнуть!
Егоров наивно оправдывается, что статья – «видного политического деятеля, мнения которого имеют общий интерес, независимо от того, разделяются ли редакцией». Далее, он не увидел клеветы в утверждении Савинкова: «не забудем, что Ленин, Натансон и К° приехали в Россию через Берлин, то есть что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину», – потому что на самом деле так и было, воюющая кайзеровская Германия помогла товарищу Ленину вернуться.
Восклицает Крыленко, что он и не будет вести обвинения по клевете (почему же?..), газету судят за попытку воздействия на умы!
Приговор: газету, издаваемую с 1864 года, перенесшую все немыслимые реакции, – ныне закрыть навсегда! (За одну статью и – навсегда! Вот так надо держаться у власти.) А редактору Егорову… стыдно сказать… три месяца одиночки. (Не так стыдно, если подумать: ведь это только 18-й год! ведь если выживет старик – опять же посадят, и сколько раз ещё посадят!)
Дело «церковников» (11–16 января 1920) займёт, по мнению Крыленки, «соответствующее место в анналах русской революции».
Вот основные подсудимые: А. Д. Самарин – известное в России лицо, бывший оберпрокурор Синода, старатель освобождения Церкви от царской власти; Кузнецов, профессор церковного права Московского университета; известные московские протоиереи.
А вот их вина: они создали «Московский Совет Объединённых Приходов», а тот создал добровольную охрану Патриарха (конечно, безоружную, из верующих 40–80 лет), учредив в его подворье постоянные дневные и ночные дежурства с такой задачей: при опасности Патриарху от властей – собирать народ набатом и по телефону и всей толпой потом идти за Патриархом, куда его повезут, и просить Совнарком отпустить Патриарха!
Какая древнерусская, святорусская затея! – по набату собраться и валить толпой с челобитьем!..
Удивляется обвинитель: а какая опасность грозит Патриарху? зачем придумано его защищать?
Ну, в самом деле: все два года не молчал Патриарх Тихон – слал послания народным комиссарам, и священству, и пастве; его послания, не взятые типографиями, печатались на машинках (вот где первый Самиздат!); обличал уничтожение невинных, разорение страны – и какое ж теперь беспокойство за жизнь Патриарха?
А вот вторая вина подсудимых. По всей стране идёт опись и реквизиция церковного имущества – Совет же приходов распространял воззвание к мирянам: сопротивляться и реквизициям, бья в набат. (Да ведь естественно! Да ведь и от татар защищали храмы так же!)
И третья вина: наглая непрерывная подача заявлений в Совнарком о глумлениях над Церковью приводила к дискредитации местных работников.