Подзорный дворец, Дозорный, царев форпост, бзик флотоводца потешного флота, дворец-мечта, чей образ до сих пор витает в воображении местных жителей, удваиваясь, утраиваясь, превращаясь в острова Гвидона и Салтана, в свайные островки на заливе и отмелях, недосягаемые острова из сновидений.
В качестве Железной маски доморощенного замка Иф тут можно было в принципе содержать кого угодно, и даже хотелось кого-нибудь в плену содержать; Елисавет, засадив сюда Апраксина, только осуществила идею, входившую в замысел дворца на воде.
Дворец являлся местом якобы тайных ночных свиданий царя и царицы, о каковых свиданиях будто бы не знал никто. Однако дворец другой раз ходуном ходил от царских любовных утех, распространяя по воде концентрические волны, а хохот и стоны речная акустика разносила на изрядное расстояние.
Елисавет предпочитала встречаться в Подзорном с любовниками на одну ночь, со всяким сбродом; зарвавшегося и возомнившего о себе лишнее молодца при необходимости топили.
Одной из шуток Петра Великого было подпоить кого нибудь из гостей, да и распахнуть перед ним дверь с выходом в реку; в ночное время гость валился в воду, аки куль с мукой, не всякий успевал завопить, многие сразу приступали тонуть, а специальные слуги-спасатели из матросов прыгали за незадачливым пловцом; царь, царица, оставшиеся на сей раз сухими гости и приближенные очень изволили смеяться царской шутке.
Из островных божеств известны Золоторунная Овца, Астролябия и Венера Подзорная; характер последней не вполне прояснен преданиями. С одной стороны, она кротка и покровительница овец и котов; с другой стороны, любит точные науки и в дальнем родстве с Уранией; с третьей стороны, она распутна и в некотором роде извращенка».
Мне нравилась царская кровать, меня только смущало, что кругом окна без занавесок; хотя мы находились на втором этаже, никто не мог заглянуть в окно, кроме птиц и мореходов с кронштадтских кораблей, если последние проследуют мимо.
— Ох, поспеши, мин херц, — стонала, видимо, царица, — корабли на подходе, стыдно, увидят.
— Поспешишь, людей насмешишь, — отвечал, возможно, царь, — а хорошему подданному в радость увидеть и наши причинные места.
— Тебе нравится царская кровать? — спросил я Настасью.
— Мне нравится то, что ты со мной на ней делаешь.
Во дворце было пусто, тихо, тепло, изразцовые печи протоплены, перины взбиты. Задремав под утро, я был разбужен тихими шажками кравшейся по спальне карлицы. Я воззрился на нее; она не обращала на нас ни малейшего внимания, бесцеремонно пришпилила к висящей на кресле Настасьиной юбке какую-то бумажонку и убыла.
Настасья, сдвинув брови, читала текст на узкой полосе пожелтевшей, в пятнах, бумаги, петровский устав, проба пера, памятка:
«Всякому кадавру должно соблюдать стиль эпохи».
— Это ты написал?
С легкой руки начальника художественной мастерской, я действительно освоил целую серию шрифтов, в том числе устав и полуустав.
— Увы, нет.
— А кто же?
— Ревнитель стиля эпохи. Или инструктор кадавров. Как тебе больше нравится.
— Почему это приколото к моей юбке?
— Местная тайна. Может, нас приняли за неопознанных кадавров? Не обращай внимания, выкини в окно, к нам сия инструкция пока не относится. Я вообще не понимаю, как ты, в чем мать родила, можешь соблюсти стиль эпохи.
— Иди сюда, я тебе покажу как.
— Ведь говорил — не пей вторую стопку.
— Задуй свечу.
Тотчас весь дворец погрузился во тьму, словно я задул разом все свечи на именинном пироге. Тьма, по обыкновению, ослепляла.
Мы заснули на полчаса, проснулись в час предрассветный, мгла едва принималась рассеиваться. К Настасьиной юбке опять приколота была здешней четвертушкой-сторожихою записочка. На сей раз уставом, императивно: «Знай свое время! Знай свое место!»
— Мне холодно, — сказала Настасья. — Мне страшно. Я хочу домой. Где лодочник?
Рыбаря, однако, ни у дворца, ни в пределах видимости не обнаруживалось.
ОСТРОВ ЖЕЛЕЗНЫЙ
Мы стояли на пороге распахнутой двери, парная парсуна в раме дверной, ступени от наших ног сбегали к воде, нижнюю ступень лизала невская волна; или то была волна Фонтанки?
Во тьме уже возникло предчувствие предрассветного брезжения, но горящие на берегах то там то сям огни еще отражались в воде на ночной лад.
Я надеялся докричаться до буксира или катера, если тот пройдет мимо.
— Смотри! Что это? — Настасья указывала в сторону песчаной косы, невидимый берег которой был невским.
По воде неторопливо, но не так уж и медленно приближалось к дворцу удлиненное темное пятно ряби. Рябь на воде плыла по воде, точно плот без буксира. В нескольких метрах от нас рябь измельчилась, вода вскипела — и всплыл перед нами дивный Железный остров, тщетно разыскиваемый нами в недалеком прошлом в тайном доке Новой Голландии.
Из легких вспарушин железной земли подымалось несколько железных деревьев, окруженных таковыми же травами и цветами. Сияли в отсветах прибрежных огней чеканные мокрые недвижные листья: дуб, клен, береза, тополь. На березовой ветке сидела железная сойка, на полянке стоял, подняв голову, железный фазан. Остров причалил, остановился, выдвинулся к ступеням маленький трап, мы перебежали на металлическую лужайку, трап исчез, мы медленно удалялись от Подзорного дворца, в чьих окнах уже не мелькали свечные язычки пламени, чья распахнутая дверь незамедлительно закрыта была за нами, возможно, ручкой карлицы поспешно заперта.
Царская подводная лодка действительно существовала! Спинка этого экзотического российского «Наутилуса», рукотворного петербургского Левиафана, — с завода Берда? совместное творение нескольких верфей? одной верфи, специально ради того созданной и тут же закрытой? — выполнена была в виде железного островка, спина кита из сказки Ершова, деревенек, правда, нет, но деревья в наличии имеются.
Настасья была в восторге. Она хлопала в ладоши, смеялась, повисала у меня на локте. Мы неспешно и плавно двигались по водам, огибая песчаную косу.
Там, за косою, Нева встретила нас неприветливо, темная вода, преувеличенная волна, судя по спускам, вода была еще и высока. Мы плыли против течения, невидимый и еле слышный мотор подлодки прекрасно справлялся со своими обязанностями, мы справлялись с приключением нашим несколько хуже, объятья реки Ню полны были пронизывающего ветра, неправдоподобная туча зависла над нами, погасли огни набережных, окон домов прибрежных, мы плыли словно в иных берегах, темных, мрачных, а вот и вспышка молнии, не одна ветвь, а целый молниевый куст вспыхнул над нашими головами, окрестность высветилась, как днем, но день показался нам инопланетным, колонны Сената и Синода заплесневелыми, Медный всадник — преувеличенно огромным, черным, неузнаваемым, Петр держал что-то в вытянутой руке, то ли плеть, то ли факел. Настасья вскрикнула, молния погасла, грянул гром, ливень обрушился на головы наши.
— Ищи люк, — сказал я Настасье, присев, шаря по чуть-чуть пузырчатой зачеканенной железной земле полянки.
Она послушно принялась трогать ладонями мокрый металл острова Железного — и нашарила-таки люк, и я открыл его, мы спустились в брюхо нашего Левиафана, где было тесно, светло, сухо, узкие коридорчики устилали гасящие звук шагов ковровые дорожки, а в крохотных каютах, обитых штофной тканью, на кроватях красного дерева лежали разноцветные подушки. Мы нашли даже столовую с принайтованным столом и миниатюрную библиотеку.
— Как ты думаешь, кто подал ко входу в Подзорный дворец сие плавсредство? Рыбарь? неизвестный призрак? твой всемогущий друг с красной авторучкой?
Мы дошли до двери в рулевую рубку, дверь была задраена, закрыта напрочь. Мы не встретили нашего капитана Немо, а сам он не хотел показываться нам.
— Надо посмотреть, что там, наверху, — прошептала Настасья, — может, дождь кончился? может, мы в районе какой-нибудь пристани?
Настасья опередила меня, открыла люк, выбралась наружу, но не прошло и пяти минут, как она вернулась, взволнованная.
— Там как-то непонятно, начинает светать, неприятное лиловое небо, словно взорвалась атомная бомба. Но не это главное.
— Узнаю вас, леди, — сказал я, — атомная бомба взорвалась, но суть не в том. Есть что-то посерьезнее бомбы, там, наверху?
— Мы тут не одни, — произнесла она громким шепотом. — Знаешь, кого я видела под деревьями? Там четыре девушки в соломенных шляпках и мальчик в матроске. Девушки прехорошенькие. Я только плохо их рассмотрела.
Настасья скрывала близорукость из кокетства, работала и читала чаще всего в очках, ходила без очков, а когда волновалась, видела хуже.
— Может, пока мы болтались внизу, островок подплыл к причалу и взял пассажиров?
— Нет. Мы ведь не останавливались. Мотор работал. И девушки необычные.
— Обычная девушка всегда необычная, — глубокомысленно сказал я.
Она глазами ревнивыми на меня сверкнула.
— Девушки необычны, зачем же ты-то связался с тривиальной старушкой? Наши одеты необычно, как для киносъемок. Мода не та. Ой, я знаю, кто это! Царевны и царевич!
— Какие царевны?
— Дочки последнего царя, вот какие. Последние царевны!
— Разве у него были дочки? В учебнике истории писали: «царское семейство». Или я сам забыл? Я только знаю про больного царевича. Мальчик в матроске? Он мог кататься на железном островке? Я думал — он был лежачий больной, инвалид. Пойду посмотрю. В жизни не встречал ни одной царевны.
(В девяностые годы, зайдя к друзьям-переводчикам на дачу, я оказался в обществе двух принцесс: Люксембургской и Лихтенштейнской.)
Вместо Настасьиных девушек с мальчиком под железной птицею (кстати, певшей на своей ветке голосом музыкальной шкатулки, что производило довольно-таки отвратное впечатление на меня, однако приводило обоих слушателей в восторг и умиление) стояла пара, держась за руки, она — преувеличенно стройная, с прямой спиною, балетно-военной выправкой, казарменным изяществом, он — чуть сутулый, но старающийся держаться прямо, глядевший на нее неотрывно. На нем была военная форма. Он очень походил на последнего царя, чьих фотографий было полно в толстых альманахах на