– Кто?
– Тетушка.
– Какая? – я ничего не понимал.
– Любая, – сказал он. – Какая-нибудь. Она уже позвонила, готов держать пари. Полиция скоро будет. Вам принести счет?
– Я буду ждать полицию, – сказал я.
– Как угодно, – ответил он.
Вот, собственно, и все.
– Вот, собственно, и все, – сказал я репортеру. – Мне кажется, это были германские агенты. Я в этом просто уверен.
Я услышал тонкий и звонкий, но чуть приглушенный стук.
Ручка-самописка выпала из пальцев задремавшего репортера и упала на кафельный пол. Этот, как его, не Клопфер – или все-таки Клопфер? – заснул, пока я ему все рассказывал. Мне стало стыдно. За себя, что я так разболтался.
Он вздрогнул, проснулся, ловко нагнулся, подхватив ручку, и спросил:
– Значит, вы уверены, что это именно господин Гитлер написал книгу “Моя борьба”?
– Совершенно уверен, – сказал я. – Он ведь сам признался. Я же вам сказал.
– А, да, да! – сказал Клопфер, листая свой блокнот. – Вот, я тут записал, я все записал в деталях! Ну, не смотрите на меня с такой укоризной, святой отец. Простите меня. Тем более что я не заснул. Что вы! Ну, разве задремал на секундочку.
– Устали? – спросил я.
– Что вы! Нет, совсем другое! На меня нахлынуло. Я немного замечтался во время нашего разговора. У меня очень живое воображение, а вы так славно рассказываете! Такие подробности! Жаль, право, жаль, что мне придется писать всего лишь маленькую заметку. Кто я? Маленький репортер…
Он замолчал, как будто ждал, что я что-то ему скажу. Что-то одобрительно-поощрительное. Что-то вроде “у вас еще вся жизнь впереди”.
Но что мне было ему сказать?
– А когда-то я хотел быть большим-пребольшим… Но – увы. Хотя я очень старался. Но, может быть, все это правильно. Ведь не может каждый журналист стать главным редактором. Жизнь – это пирамида. Общество – это пирамида. Мне отец объяснял. Все верно. Но все равно тоскливо. Только не надо мне говорить про нищих духом, что они как-то там особенно хорошо живут. Ладно?
– Ладно, – сказал я. – Не буду.
– Впрочем, может быть, когда-нибудь, на склоне лет, я напишу книгу о своих встречах. Интересные люди попадались, – сказал он. – Вы, наверное, самый интересный, – он поклонился.
Я перекрестил его и спросил:
– Но вы Клопфер или нет?
– Вам это важно знать?
– Не очень, – сказал я. – Совсем не важно.
– Тогда пожалуйста. Да, я Клопфер. Но не совсем тот. Я племянник этого вашего Клопфера. А тот Клопфер очень хорошо устроился. У товарища Тельмана. То ли в министерстве культуры, то ли в отделе агитации Центрального Комитета.
– Но вы же сказали, что у вас в доме собирались социалисты, что у вашего отца был кружок, что он видел самого Маркса?
– У моего отца тоже был кружок. Вернее, это у дяди “тоже был” кружок. Мой отец раньше начал. Мой отец видел Маркса, а не мой дядя. В Вене было два кружка Клопфера. Гуго Клопфера и Манфреда Клопфера. Они слегка соревновались. В социалистической правоверности и во влиянии на умы. Но это так естественно!.. Конкуренция! Всеобщий закон капитализма. Дядя обыграл отца, да. Но я не считаю, что дядя победил. Он одержал верх в политике, то есть ловко устроился при Тельмане, там, – он махнул рукой в сторону Берлина. – Но это не победа. Это не победа в высоком смысле слова. Вы, святой отец, понимаете это лучше меня. Царство Бога и царство Кесаря. Царство идеалов социализма и то, что случилось в Германии. Карл Маркс никогда не призывал к тому, что наделал Тельман…
– А вы точно помните, к чему призывал Маркс? – спросил я.
– Отец говорил, что Маркс был гуманистом.
– Допустим, – сказал я. – Хотя, впрочем, мы все так считали. Это было давно. Маркс умер еще раньше. Настала реальность. Она всегда чуточку другая…
– Жаль, – сказал он, некрасиво почесав себе спину.
Да. Жаль. Мне стало жаль этого старого редакционного пса. Какое банальное, какое штампованное сравнение! Но что делать, если именно оно пришло мне в голову?
– Да, кстати, – спросил я. – Вот не забыть бы. Так все-таки, к кому я ходил? К кому мы все ходили в кружок? К Манфреду Клопферу или к брату его Гуго? Кстати, а как звали вашего отца? Гуго или Манфред?
– А вы хоть сами помните, – осклабился репортер, – как звали того Клопфера, к которому вы все ходили в кружок? А?
– Не помню, – сказал я. – Странное дело, не помню… Товарищ Клопфер, и все.
– Ну и ладно, – сказал он.
Мы вышли из кафе.
Господин Клопфер проводил меня до гостиницы.
Эпилог
Да, они вышли из кафе, и репортер проводил престарелого русского митрополита до гостиницы. Они беседовали о каких-то мелочах давней венской кружковой жизни, старик вспоминал и рассказывал, а репортер слушал внимательно, изредка задавая вопросы, а иногда останавливаясь и быстро записывая что-то в свой блокнот. Может, он и вправду собрался написать книгу.
– Кстати, – вдруг спросил он, странно ухмыляясь. – Так все-таки, кто убил Леона Троцкого?
– Рамон Фернандес, – сказал митрополит. – Я же вам рассказывал в подробностях. Вы, кажется, за мной внимательно записывали?
– Да, – сказал репортер.
– Это был молодой испанский социалист Рамон Фернандес, – медленно сказал митрополит, как будто повторяя уже сто раз сказанные слова. – Никто толком не знает, как он прибился к нашему кружку. Какой-то необычный парень. Он еще вырезал из картона куклы. Необычный в плохом смысле слова. Странный тип, короче говоря. Он приревновал молодого Гитлера к Леону. Совершенно безосновательно. Ни в Гитлере, ни в Троцком не было ни капли педерастии. Леон был прекрасный семьянин, любящий муж, а Гитлер – молодой ходок по девкам.
– Странная история, – сказал репортер.
– О, друг Гораций… – улыбнулся митрополит Иосиф. – Сколько всего на свете… Никому и не приснится.
Подошли к входу в гостиницу. Стали прощаться.
– Позволите мне воспользоваться удобствами вашего отеля? – сказал репортер. – По старой социалистической памяти.
– Пожалуйста, пожалуйста, – митрополит взял ключи от номера и спросил у портье, где здесь клозет.
Оказалось, что общий клозет – в дальнем конце коридора. Портье долго объяснял, как пройти, а потом вызвался проводить.
– Пустяки, – сказал митрополит. – Пойдемте ко мне в номер. Познакомлю вас с отцом Игнатием, моим помощником. Очень милый человек.
– Ваш спутник ушел полчаса назад, – сказал портье, отворяя лифт и пропуская туда старика митрополита и репортера.
– Что ж делать, – сказал митрополит. – Ничего, ничего. Хотя жаль. Милый человек и по-немецки говорит лучше меня.
– У вас отличный немецкий, – сказал репортер.
Они поднялись на четвертый этаж. Прошли в номер, в огромную комнату с двумя кроватями по обе стороны полукруглого окна. Старик раскрыл дверь в клозет, широким и чуть комичным жестом пригласил репортера зайти.
– Справляйте нужду, господин Клопфер, – сказал он. – Пипифаксы, вода, мыло, расчески и полотенца – все в вашем распоряжении. А я пойду в ресторан, тут ресторан как раз на нашем этаже, закажу нам чаю и чего-нибудь закусить. А вы, господин Клопфер, пока меня нет, садитесь за стол, разберите свои записи. Найдите то место, где я говорю о смерти Леона Троцкого. Об этом ужасном моменте, когда его жена вбежала в комнату с криком “Леона убили”. Если я ходил в кружок того Клопфера, который был вашим отцом, и если вы тогда были там – вы были мальчиком, не так ли? – вы должны были это запомнить! Все были в ужасе. Все страшно кричали! Наверное, во всех дальних комнатах было слышно. Сколько вам тогда было лет?
– Я не запомнил, – сказал Клопфер, снимая фотоаппарат с шеи и кладя его на стол, устремляясь к дверям клозета, на ходу расстегивая ширинку.
– Тогда тем более разберитесь в записях! – почему-то резко сказал митрополит ему в спину и вышел.
В ресторане не было никого – ни посетителей, ни официантов.
Митрополит Иосиф прошел через весь зал, вошел в кухню. Крикнул “Эй, эй!” Никто не отозвался. Он огляделся. На цинковом столе лежал кулинарный топорик. Митрополит подхватил его рукой, закутанной в край рясы, спрятал в складках своих одежд и вышел.
Дошел до номера, отворил дверь.
Репортер господин Клопфер сидел за столом и листал свой блокнот.
– Святой отец! – сказал он, не оборачиваясь. – Вот ведь какая штука. Вот я читаю, что записал за вами: “Мне кажется, что она неправильно описала комнату Леона. Лампа не там стояла. Лампа стояла не слева на столе, как она говорила, а справа…” И дальше: “Я как будто глазами увидел это. Хотя как я мог это увидеть? Не знаю. Почему мне показалось, что она описала неправильно, я тоже не знаю”. А я, кажется, догадываюсь, почему вам так показалось, святой отец…
Он повернулся на стуле, толстый, но верткий. А может быть, не толстый, а мускулистый. Толстые руки, но не жирные, а с мощными бицепсами. Грудь колесом. Под жилеткой не пузо, а брюшной пресс, как у японского борца. Митрополиту стало не по себе, но он никак это не выказал.
– Интересно, интересно, – сказал он. – Ну и почему?
– Ответ простой! – репортер господин Клопфер снова повернулся к столу. – До странности, до неприличия простой, о, мой святой отец! Жена убитого господина, пардон, товарища Троцкого, она увидела комнату из дверей, так? Лампа стоит слева, вот так – и он показал рукою на столе. – Она и должна стоять слева, чтоб свет слева падал, как положено, да?
– Допустим, – сказал митрополит.
– Не “допустим”, а так и есть, – сказал репортер. – Тем более что мадам Троцкая это подтвердила.
– Ее фамилия была Седова, – зачем-то сказал митрополит Иосиф. – Она носила девичью фамилию.
– Неважно, – сказал Клопфер. – Важно совсем другое. А кто-то другой видел эту комнату с противоположной стороны! Из окна! И с того места, откуда он глядел, ему, конечно же, показалось, что лампа стоит справа. Так оно и было – с его точки зрения. Остается только понять, кто же это был, – захохотал он. – Кто был этот загадочный ночной созерцатель? Пока скажем именно так – созерцатель. А далее остается понять, почему в вашем мозгу, о мой святой отец, вдруг возникла эта картина, вид комнаты со стороны окна! Почему? – он сильно разволновался.