К слову, в это время мир рушился не только от осознания своей сексуальности, а еще и по семейным проблемам. Год назад у ее папы диагностировали рак, и с тех пор веселье их дом покинуло.
«Хотя, если быть честным, то эта беда вползла вместе с неожиданным визитом его интеллигентной матери».
Рита впервые тогда увидела свою бабушку, а та презрительно-жалостливо улыбалась крашеным ртом и рассматривала ее водянисто-бесцветными глазами. – Это и есть твоя дочь, Иннокентий? Она на тебя совсем не похожа. Ты уверен в том, что она твоя?
Рита возненавидела ее с первого взгляда, а после возненавидела отца за то, что он не мог дать отпор своей матери и просто заболел.
– Прости меня, папа, – шепчет сейчас взрослая женщина.
Она видела, как он мучился, и ничем не могла ему помочь. Три года лечения, неудачная операция, коматозное состояние.
Диана была не просто обессилена, она была измотана морально и физически. Работала сутками, чтобы оплатить дорогостоящее лечение, но денег катастрофически не хватало. После операции Кеше потребовался ежечасный уход, его нельзя было оставлять одного, и ко всему прочему, их дальние родственники, хозяева квартиры, срочно потребовали освободить помещение.
Кешина мать явилась за сыном – этакий воин добра, побеждающий мрак.
Диана поставила условие – она разрешит перевезти мужа к «бабушке», но только в случае собственного с дочерью переезда туда же.
Возможно, она знала, на какой ад подписывается, но не могла отступить от своего Кеши до самого его конца. «Бабушка» в ответ расправилась с ненавистной картиной.
Рита уважала и очень любила, но одновременно возненавидела теперь и мать.
«Вы все решаете только ваши глупые претензии друг к другу, тешите свою гордость и чванство, а как же я? Я тоже хочу жить! Я живая!»
Шестнадцатый. Последнее лето Рита провела не в Москве, записалась в вожатые детского лагеря. Там, на природе, свободе, в кругу веселых друзей душа оттаяла, вместе с затихарившейся чувственностью.
Рита с еще большим теперь волнением осознала, что ее непреодолимо влечет к новой подруге, а Женя не замечала или принимала за чистую монету нечаянные касания, «кошмары», от которых нужно непременно прятаться в одной кровати, плотно прижимаясь друг к другу. Истинный кошмар случился, когда Рита решила открыться. Женька сбежала из общей с ней комнаты, как от огромного таракана. Поползли сплетни и слухи, умножающиеся подробностями, которых никогда не было, сработал эффект «испорченного телефона». Знакомые стали сторониться Риту, а то и вовсе показывать пальцем, а когда о ее странности загудел весь лагерь, старший вожатый велел собрать вещи и до вечера покинуть занимаемое помещение и должность. Вслед бывшей подруге Женька крикнула «дура!»
– Именно, – соглашается Рита сейчас.
Вернувшись в Москву раньше времени, устроилась в местное кафе официанткой. «Дома» находиться было просто невозможно. Квартира буквально утонула в чем-то мутном вместо воздуха, наполняющем комнаты, разъедающим все человеческое ненавистью и густой, тяжелой болью.
Сбегая из дома на дополнительные рабочие часы, Рита чувствовала себя предательницей по отношению к маме, едва живой, издерганной женщине и отцу, страдающему даже в бесчувственности комы. Она боялась, что однажды не сдержится и просто зарежет отвратительную жабу, зовущуюся ее интеллигентной бабушкой. Она начала ненавидеть и презирать себя – за слабость, за непохожесть/неправильность. Последнее решила однажды «излечить» романом с коллегой-официантом, но после первой же близости долго блевала, зарекаясь когда-либо еще лечь в одну постель с парнем.
Круг замкнулся – дома ад, на работе преисподняя, лечение оказалось отравой.
Отец умер в ноябре. На следующий день после похорон Диана и Рита вышли из обледенелого вагона на чищенный перрон Городка. Всего багажа – два чемодана и неподъемный груз личных проблем.
Изможденная Диана, похожая на живой труп, а рядом затравленный волчонок Рита. Любимая бабушка, что называется, постаралась сделать из них людей за то короткое время, что ее сын еще успел прожить (ли?) в ее квартире.
В Городке им нашлось место в большом доме старшего брата Дианы, где кроме него жили его жена, четверо детей, старенькая теща, три кошки и пес Волкан. Рядом, в домах поменьше, жили другие двоюродные и троюродные родственники – целая община благосклонно настроенных друг к другу людей.
Здесь, «отогревшись» душой, Диана расцвела поздним и прекрасным цветом. Против которого не устоял местная достопримечательность – бессменный ректор политеха Павел Юрьевич.
Собираясь отдать маму замуж, заранее предварительно удостоверившись в ее неподдельном счастье и будущем достатке – у отчима были не только хорошие манеры, у него также имелся хороший доход и квартира в старинном доме, но с нестарым ремонтом, а у обоих еще и общие интересы и темы для бесед, Рита впервые вновь подумала о себе, как о свободной единице общества. С ее души тоже постепенно смывалась сажа презрения к себе, замешанная на чувстве вины.
«Теперь нет больше «жабы» в нашей жизни, а мамино будущее устраивается лучшим образом, с Афанасьевым я могу ее оставить и отправиться на поиски своей собственной судьбы».
Она предвкушала свободу и любовь, которая непременно, где-то ждет ее и так же ищет. Оставалось доучиться всего два года в институте, и свобода!
Пока гильотиной на голову не свалился Золотарев с идеей фикс непременно на ней жениться.
– Если бы не ты со своими заебами, я бы не шлялся по гейшам! – зло кричит передумавший идти в душ Михаил. Как медведь-шатун, запьянев, шатался из гостиной в кухню и обратно, пытаясь отвязаться от собственных демонов.
– Ребенка разбудишь, – очнувшись, Рита с удивлением отмечает, что за собственными размышлениями /воспоминаниями она не заметила, как прошло уже много времени. – Если бы не ты… – нечаянно озвучивает свою самую сокровенную мысль. – Я сейчас была бы далеко отсюда и от ваших всеобщих заебов. А так… – и столько досадной горечи в ее негромком голосе/образе.
– Что так? – моментально вскипает и нависает над женой Золотарев, буравит тяжелым взглядом, словно пытаясь добуриться до того самого непонятного, что невозможно держит его самого подле этой странной женщины, отвечающей на все его чувства либо терпением, прикрывающем раздражение, либо еще более обидным снисхождением.
– Кому ты нужна? Ты ж… деревянная в кровати! – тяжело дышит, не понимая, что его еще удерживает от того, чтобы не кинуть ее здесь же на пол, как Джамалу, например…
– А ты дубина по жизни! – отрезвляет холодной сталью голос Риты. – Спать вали. Презентация завтра, – она поднимается, он падает обратно в свое кресло.
– Со мной пойдешь! – кричит ей вслед. – Будем изображать счастливую пару! Мистера и Миссис Смит!
«Хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах».
Ночное небо не ответило Ольге на очень расплывчатый вопрос «зачем всё?»
В дверях она нашла записку Джамалы: «Презентация завтра в два часа дня. Позвони, как найдешь».
Забытый в одинокой квартире, смартфон засыпался пропущенными вызовами и непрочитанными сообщениями из всех установленных на нем мессенджеров. Этот ворох красноречиво напоминал о «на завтра» отложенных проблемах.
Забив на них и сегодня, Ольга легла спать, а память, отвечая на события прошедшего вечера, плавно трансформировалась из неосознанных желаний в сон – ей всегда хотелось тепла…
Ранним июньским утром они с матерью стояли в дверях старинной питерской квартиры.
Ольге – 16, Даше – 32. Абсолютно чужие и незнакомые, несмотря на прямое, кровное родство.
– Я пришла взять свое, – переживая первое предательство (друга и любимой), Оля меньше всего думала о дипломатии. Хотелось убивать, разрушать и творить свою жестокую справедливость.
– Здесь твоего нет ничего, – холодно ответила мать, никогда для этой дочери матерью не бывшая. За ее спиной шуршали шаги, там просыпалась другая семья, настоящая.
– Это моя квартира, я десять лет ее ждала и честно выполнила все ваши условия. – С взрослением в лице девушки острее обозначились фамильные черты и ее собственное упрямство.
– Можешь зайти, – женщина отошла на полшага (так горы поддаются невозможной силе человеческого духа). – И даже поздороваться, для начала.
Одну комнату Даша сдавала женщине с пятилетним ребенком, в двух других жила с мужем, общим сыном и больной матерью мужа.
– Как видишь, нам тебя некуда, – совсем как десять лет назад, Даша бессильно развела руками, всем своим видом показывая, что нет места ее кукушонку в этом гнезде. – Разве только с Агнией Ивановной рядом, заодно присмотришь за ней.
– Не волнует, – взрослеющий птенец смотрел холодно и безразлично. – Это моя квартира. Ты это знаешь. А куда вы пойдете вместе с вашей Агнией Ивановной, меня не волнует.
Софья Игнатьевна, умирая, думала лишь о своей маленькой Оленьке. В ее почти взрослых, шестилетних ручонках она оставляла свой Ленинград со всеми его дождями, домами, каналами. Свою память, свое исчезающее тепло и завещание на фамильную, старинную квартиру.
Умирая от разлуки с единственным близким и любимым человеком, шестилетняя девочка каждый день мысленно клялась тете, что вернется, несмотря на все происки других взрослых – бабушки с дедушкой, призрачного отца-адмирала и, в первую очередь, малолетней своей матери, начинающей строить новые личные отношения с новым поклонником.
Холодная, строгая женщина, лежащая в черном гробу, едва ли напоминала тетушку Соню. На нее был похож ее взрослый сын, обещавший маленькой Олюшке выполнить последнюю волю матери – сохранить и вовремя передать семейный архив, документы, фотографии.