Рита тем временем делает глоток чая, настоянного на весенних свежих травах. Греет ладони о бока кружки.
– Я проверяла не один раз, как на меня действуют женщины, как мужчины. Разумеется, они об этом даже не догадывались. Я хорошо умею скрывать свои… эмоции и еще могу на сто процентов точно сказать – ни от одного мужчины у меня не было этих бабочек в животе. А вот с Ольгой все сразу пошло не так, и позже я не смогла остановиться вовремя. Хотя сейчас понимаю, что не смогла бы остановиться с ней и в любое другое время. Сама того не зная, она стала моей Нимфой, а я тем самым мальчиком. И теперь, боюсь, мое сердце постигает участь одноименной картины.
Диана бросает на дочь долгий, задумчивый взгляд.
– Отец Кеши написал про нас картину/историю. Он никогда не говорил кто есть кто, что это именно мы, – после поясняет она мужу. – Она жила вместе с нами, эта картина, а мы все жили с ней и понимали, видели в ее персонажах каждый свое.
Спать Мишка остался в доме родителей. Соседнее темное строение, бывшее его собственным домом, невольно внушало суеверный страх – так мы в детстве боимся бабайки из-под кровати или темноты в шкафу.
Никита Михайлович, молчавший всю обратную дорогу и запрещавший сыну сказать хоть слово, по приезду пошел в баню. Ему было о чем теперь подумать, а парная всегда помогала упорядочить мысли, ледяная вода – смыть лишнее, чередование того и другого – принять единственно верное решение.
Нина Андреевна привычно остается ждать «хозяина». Ей всегда есть чем заняться в кухне. И только Мишка никак не мог найти себе места.
«Какая, в задницу, парная!» – раздраженно отнекался от предложения матери присоединиться к отцу в бане. Поговорить там с ним по-мужски, решить, как быть дальше с Риткой и Сонечкой.
– Я не отец, я не могу в жаре думать и вообще, – не договаривая, чего же именно «вообще», Миша развернулся назад. Думать сейчас ему не просто не хотелось, а было даже больно. Словно каждая мысль вливалась в мозг раскаленным железом, рушила нейронные связи вместе с принципами, на которых всегда прочно стоял его мир. Хотелось с разбегу удариться головой о бетонную стену и разбить все нахрен, окончательно.
Вместо этого Мишка молча прошел в свою старую комнату. В ней теперь спят племянники, когда остаются на ночь у деда с бабой. Сегодня никого. Упал на старую свою кровать, пообещал себе обязательно достать и убить теперь Кампински, и выключился на этой мысли из реальности черным, тяжелым сном без сновидений.
Ольга переключила зашипевшую радиоволну, прислушалась, сделала чуть громче. Космическо-электронная музыка заполнила позднюю ночь своим ритмом и задумчивостью.
Почти уже утро. До Москвы остается совсем немного. До района, в котором Ольга проживает с не очень давних пор, и того меньше. Машин на дороге практически нет.
Мысленно Кампински уже оставила ауди на подземной парковке, поднялась на свой двадцать пятый, включила приглушенный свет…
– Только в душе не уснуть, как тогда, – хмыкает сама себе вслух.
Отдохнув в Питерской кофейне, Ольга так и не смогла ничего решить себе окончательно. Еще раз поднялась в старую тетину квартиру, прикинула, сколько здесь потребуется ремонта. Поняла, что сейчас вряд ли найдет время им/ей заниматься.
А потом неприкаянно, само собой, рванула в Москву. Словно осенний лист, подхваченный ветром. Его тоже больше никто и нигде не держит.
На трассе Ольга встретила ночь – дорога успокаивает. В дороге есть простая и понятная цель – пункт назначения. Цель задает смысл жизни на короткий, стремительный период.
На этой скорости свет фонарей кажется единым, призрачным, едва пульсирующим фоном. Он же сливается с музыкой в стиле транс и красивым женским вокалом, пронизывающим пространство, время, мысли, все Ольгино существо. Делает его безграничным, как вселенная. Таким же легким и вечным.
Не так давно для ощущения полета не нужно было дополнительных стимулов. Оно не прекращалось. Она творила и была безгранично счастлива. Сейчас же бессмысленно свободна.
«Что-то явно пошло не так в этот раз?» – саркастически усмехается внутренний циник.
«Тебе не хватает ее?»
– Это пройдет, – сама себе вслух произносит Ольга. – Это было не один раз. И так же не единожды повторится.
Это не первый и не последний мой проект.
– Уникальный? – Да!
– Масштабный? – Безусловно!
– Гениальный? – Ольга улыбается летящей навстречу Москве.
– Я не льщу себе, все это правда! – почти смеясь, она на миг поворачивает голову вправо…
Улыбка медленно сходит с лица талым снегом.
Ольга серьезно, холодно смотрит вперед.
«Все пройдет. И не единожды повторится!» – справа пустует холодное кресло.
–
Как утренний звон будильника, как заботливое мамино – «вставай, уже время», попорченное этим самым временем и нещадно добавившее в ее голос что-то старческое; как бутерброд с неизменным маслом на пол – все в мире внезапно ополчилось против Михаила.
Ветки в саду цепляют за волосы, роса с некошеной травы вымочила брюки, даром, что шел он по тропинке.
Очередное утро начинается с побега – за последние три дня этот способ начинать день, похоже, вошел в странную привычку.
Этим утром он бежит от завтрака с родителями, дабы не участвовать в пунктуационном разборе событий собственной личной жизни. Слишком хватило вчерашней ночной поездки к теще на дачу, Ритиных и прочих откровений, чтобы еще раз обсуждать их за утренним кофе.
Тишина одинокого дома внезапно показалась Мишке благословенной. Никто ни о чем его не спрашивает, не сожалеет, не советует – вот оно, счастье земное!
Только стены укоризненно насупились со всех сторон, но Миша решил игнорировать их.
Включил горячую воду в душевой, снял с себя брюки вместе с носками и нижним бельем, запнул за пластиковую корзину – пофиг!
Побрился, любуясь на фингал – даже в армии таких не было!
Принял душ.
Мстительно бросил мокрое полотенце на еще аккуратно застеленную Ритой кровать.
Новую жизнь непременно нужно начинать с идеального внешнего вида – сегодня праздник, «че там!»
Из шкафа появляется светлый костюм для особых случаев.
Белые носки.
Одеколон.
«А теперь я устрою тебе свободную любовь!» – затягивает перед зеркалом галстук.
Расчесав волосы щеткой, Рита снова взлохмачивает их, вертит головой вправо-влево, затем с любопытством разглядывает «как кучеряшки лягут?»
– И этому человеку скоро тридцать! – беззвучно смеется зеленоглазое отражение.
Вынужденный ночной камин-аут и последовавшая за ним долгая беседа у костра закончились почти под утро недолгим сном.
Встав по будильнику, Рита наскоро собралась, чмокнула спящую дочку, оставила маме записку на холодильнике и, ежась от утренней свежести, отправилась на автобусную остановку, ощущая странную неприкаянность в каждом шаге. Словно впервые ступаешь по земле. Волнение, неуверенность и острое, непонятное чувство в груди – вот сейчас подует ветер, как в детском мультике закружит тебя, поднимет, унесет.
«Это свобода?» – мысленно задается вопросом Рита.
«Эта странная невесомость, словно я не человек еще, а просто игра светотени».
Тропинка выводит из уюта дачного поселка на оживленную проезжую часть.
Мимо с шорохом проносятся машины. Далеко на востоке поднимается солнце. Оно уже перекрасилось из ярко-алого в золотистый. С некоторых пор они с Ритой особенные друзья. А может быть, она себе лишь все это надумала, но свет золотых лучей тем не менее теплый и приятный.
Рита садится в подъехавший автобус, оплачивает проезд, занимает дальнее место под открытым люком.
Сказать, что ее удивила реакция мамы, значит, ничего не сказать!
Наверное, больше всего за последние дни Рита боялась именно разговора с Дианой Рудольфовной. Оттягивала его, как могла, продумывала варианты, и все они были, на ее взгляд, не подходящими.
Вчера вечером (еще до неожиданного приезда Золотаревых) она, в общем-то, тоже не собиралась откровенничать. Они готовили костер, «мухоморы», смеялись над забавами Сони и деда, и Рите вдруг так до слез захотелось поделиться самым сокровенным своим секретом с мамой. Ужасом и счастьем текущего момента своей жизни. Это был просто порыв. Просто момент, в который Рита не смогла удержаться.
«Разговор и правда напугал меня», – она смотрит из окна автобуса, резво бегущего по серой ленте асфальта в Городок.
«Такой открытости/откровенности между нами никогда еще не было до. Мама никогда не признавала раньше, что могла теоретически допустить ошибку. Вчера же… Случилось из ряда вон выходящее событие», – Рита тихо вздыхает.
«Спасибо, мама, что не стала спорить со мной. Доказывать, как я не права и какую совершаю ошибку, убеждать не делать, не поступать, не уходить», – со страхом Рита готовилась раньше к холодной войне. Отстаивать свое мнение и видение мира она собиралась до последнего.
Теперь же, посвященная в мамино ощущение происходящего, понимает, насколько все сложнее, чем казалось ей раньше.
Рита вспоминает вчерашнего Золотарева – хмурого, потерянного, выбитого из колеи.
«По-человечески мне очень жаль тебя. Правда», – мысленно обращается к нему.
«Я бы сказала тебе в лицо, но ты не станешь, да и не сможешь сейчас меня слушать. О «понять», я вообще сомневаюсь».
«Прости», – продолжает внутренний монолог. Он необходим ей. Он расставляет пропущенные запятые и прочие знаки препинания.
«Ты во многом, безусловно, прав, и я даже спорить не буду. Я просто хочу уйти и отныне жить своей собственной жизнью. Без тебя и твоей правды», – Рита в смешанных чувствах глядит на приближающиеся окраины Городка.