«Не осуждай меня… Или обсуди со всеми своими родственниками, отныне это меня не касается».
«Я не хотела тебе зла. Я изначально не собиралась за тебя. После изо всех сил старалась быть тебе хорошей женой. Верной, заботливой и тупой. Ибо, что еще требуется от женщины в твоем понимании?»
Не надеясь на ответ, она заглядывает во вчера и переводит взгляд в предполагаемое завтра.
«Боюсь, что последнее мне особенно удалось за те пять лет, что я не жила, а спала с открытыми глазами».
«И в этом уже, как ни прискорбно, вина моя собственная. Хотя так хочется наехать именно на тебя, Золотарев!» – Рита усмехается, что это было бы смешно, если бы не было так грустно!
«Да, мне пришлось остаться здесь вместо запланированного побега в большую жизнь. Подчиняться расписанию гинеколога и общественному мнению, диктуемому нашими мамами в один голос. Мне пришлось отказаться от мечты найти свою единственную… любовь. И в какой-то момент я отказалась даже от самой себя».
«Какая-то безысходность родилась вместе с ребенком, древняя, наверное, как все наше общество, где у матери с рождением детей ее собственное будущее исчезает, заменяется лишь будущим потомства».
«Правильно! Не можешь обвинить Золотарева – пристыди общество в целом!» – иронизирует некий внутренний провокатор.
«Но, может быть, ты уже перейдешь от вечного первого русского вопроса ко второму? А?»
Рита вновь отворачивается в окно, кусает губы, ибо в нашем обществе-таки не прилично/не принято спорить со своим «я» в общественном транспорте! Не пристало улыбаться без причины, либо тогда объяснить ее во всеуслышание, иначе соседка (суровая бабушка) сейчас кааак решииит, что ты именно над ней тут усмехаешься и ухмыляешься…
Облегченно вздохнув, Рита покидает тесный мир автобуса. Дальше ноги ее несут к студии, а мысли в известном направлении «что делать?», где каждый полосатый столб, венчающий очередную версту, буквально увешан бессмертными творениями классиков, так и не нашедших (к сожалению) окончательный ответ.
«Значит, у меня еще есть шанс!»
То, что Ритка никогда его не любила, Миша знал всегда. Ровно, как понятия не имел, что именно она вкладывает в смысл этого дурацкого слова. «Может быть, это вообще просто игра такая?» – ведь мы не ругались, жили вместе, иногда спали.
Он лично был готов для нее на все. Он строил дом, зарабатывал деньги, дарил подарки и никогда ничем ни разу не обидел. Он был терпеливым, не ревнивым, не пьющим и практически не гулящим. Потому что Джамала – это уже почти как член семьи за столько лет их личного знакомства. И вообще, мужчины полигамны, это общеизвестный факт. И Ритку-то я ничем не ущемлял в этой ситуации! Дом есть, деньги тоже, секс? – так он ей нафиг не сплющился.
Теперь, вроде, понятно, почему. Но все равно, ни фига не понятно! – ну, не может она полностью заменить ей… – здесь Мишка неожиданно задумался, выбирая между одним известным органом в частности и целым мужиком в общности.
«Ладно», – успокоил сам себя.
«Ни то, ни другое она не сможет ей заменить. Ну если только временная подделка из силикона. А дальше-то что?»
Он паркует машину у здания офиса.
«Дальше она вернется обратно. Это же как белый день!» – приходит внезапное озарение.
«Мать побурчит, отец назовет непутевыми, а мы сделаем ему еще одного внука, и все станет еще лучше, чем прежде, – этой формуле не одна сотня лет! Просто она встречается крайне редко. Так и Ритка у меня того – изюм».
В приемной, изо всех сил маскируя страх и неуверенность под деловую вежливость, Золотарева встречает Джамала. Иногда его уже бесит ее постоянно идеальная, ухоженная внешность. Словно она не живой человек, а биоробот из космоса, засланный шпионить.
– Доброе утро, – росой падает к ногам голосок «синтетической» женщины, убеждая Золотарева в истинности нелепых последних выводов.
Хлопая ресницами, Джамала ждет и не ждет его ответ. Машина выполнила свою функцию, что-то там озвучила, прописанное/предписанное ей Великим Программистом и все. Дальше действия Человека. Только он управляет миром бестолковых служанок-машин.
Миша нарочито небрежно кивает, берется за ручку двери своего кабинета. Затем останавливается и оглядывается. Джамала стоит на прежнем месте, смотрит на него стеклянными глазами. Несколько минут Мишка ждет хоть каких-то проявлений человечности. Может быть, ее слез или просьбы простить. Чего угодно, только не этот стеклянный взгляд электронной машины.
– Дура ты, – разбивает последний мостик из инея Михаил, так и не дождавшись, сам не зная, чего. – Всегда была дурой. Ничему не научилась.
В ответ Джамала дарит ему одну из самых сексуальных своих улыбок и произносит издевательски нежным голосом:
– Ваше мнение очень важно для нас.
В свой кабинет Золотарев практически влетает, с ненавистью хлопая дверью.
«Она не дура! Нееет! Она сука! Первостепенная!» – бьется в крови бешенство нерастраченной сексуальной энергии.
«Ну, погоди! Я тебя оставлю сегодня стенографировать в полный рост или в полный рот!»
Сделав два круга по кабинету, Мишка останавливается около селектора.
– Кофе мне сделай! – бросает в динамик, садится за стол. Включает ноутбук, смотрит, как осенними листьями сыплются почтовые сообщения, абсолютно не воспринимая мозгом происходящее. В висках стучит только бешеная кровь, и сознание рисует картины, одну пошлее другой.
«Вот сейчас она зайдет со своим кофе, а я…» – дверь открывается, но вместо Джамалы в кабинет неожиданно входит отец. Глядя на него, Мишка начинает часто моргать, чувствуя, как предательским огнем вспыхивают уши.
– Не беспокоить! – не глядя, рявкает Золотарев-старший в приемную. Закрывает за собой дверь.
Визит главы филиала к подчиненному (и наплевать, что этот подчиненный собственный сын) никогда не предвещает ни капельки позитивного.
– Бать? – Мишка поднимается из-за стола, смотрит на приближающуюся крепкую фигуру. Пропорционально сокращающемуся расстоянию растет мерзкое чувство тревожности. Вот так вроде все почти хорошо, и день замечательный, и решение всем проблемам найдено, а приходит отец, и становится понятно – ты дебил, ни фига ты не соображаешь и вообще непонятно, чем здесь занимаешься.
– Сядь, открой почту, – сухо бросает Никита Михайлович, обходит стол, останавливается позади, послушно опустившегося в кресло, сына, заглядывает из-за его спины в монитор ноутбука.
– Вот это письмо, – указанная строка разворачивается в официальный бланк.
– Твое назначение руководителем проекта «Северо-Запад» принято вчерашним числом. Вторым на проекте назначен Исин Талгат от Центра, он приезжает завтра вместе с Кампински. Ты знал, что она изначально рассчитывала проект так, словно он уже утвержден?
Даже подозревая сына в неком предательстве, Никита Михайлович может твердо смотреть в глаза и задавать вопросы прямо, по-мужски.
– Я говорил тебе об этом, – отвечает Мишка (в отличие от отца, ему, даже стопроцентно правому, сложно сохранять твердость во взгляде и голосе).
– С самого начала.
Отец делает несколько неспешных шагов. Обходит стол, за которым продолжает сидеть сын, слегка сбитый с толку.
– Нужно было тогда еще дать тебе на расчет «Северо-Запад», – бурчит Никита Михайлович в споре с внутренним «я». – Это моя ошибка, – он вновь бросает взгляд на Михаила. – Принимай проект. Ты должен его удержать. Он станет основным на ближайшие годы.
По большому счету это сродни капитуляции. Золотарев-старший негласно сейчас передает бразды правления Золотареву-младшему. Только последний не очень готов в этот именно момент.
«А интересно, с моим отцом как это происходило?» – глупая искорка мешает и без того пляшущим мыслям собраться в цивилизованное, выверенное русло официоза. То, что правление СМУ еще советского периода его отцу передал их родственник, Мишка знает давно, как и то, что однажды он должен будет продолжить здесь главенство Золотаревых. Но никогда не задавался глупым вопросом – «как именно эта передача эстафеты выглядела? Клянешься ли ты…?»
– Бать… – Мишка вновь поднимается, в два шага сокращает расстояние, спешно подыскивая нужные слова.
– И ни слова ни одной собаке о Кампински, – продолжает Никита Михайлович.
Вот теперь отец и сын не смотрят друг на друга. Рядом с ними возникает призрачный образ кровного врага, играющего бесчестно, но так виртуозно, что не подкопаешься!
– Как скажешь, – разворачивается Михаил.
– Я помню, как Дашка сама пришла сначала к нашим родителям. Своих больше боялась. Особенно Федора. В памяти Никиты Михайловича их старый домик, вокруг которого они с отцом расчищали место под разметку будущего фундамента. – Я уже давно женат был, Светке четвертый шел, мать тобой ходила. В калитку несмело вошла худенькая девушка из крайнего на нашей улице дома. Бледная, заплаканная, перепуганная.
– Мне нужно поговорить с вами. Здравствуйте, – были первые ее слова.
– Мать как-то сразу догадалась, – Никита потирает подбородок.
– Да все мы, в общем, сразу как-то сами сообразили. Генка за неделю до этого срочно вызвался родню навестить в Подкопаевске. Еще до этого от каждого телефонного звонка шарахался. Тут даже Шерлоком не нужно было быть, чтобы понять, что эти двое натворили между собой.
– Почему не поженили их? – задает резонный вопрос Миша. – В то время, мне кажется, это было не проблемно.
Отец морщится.
– Им по шестнадцать лет обоим было. Генка, когда узнал, обосрался весь и давай рассказывать всем, с кем Дашка якобы чесалась, кроме него. Его дружки поддержали. В общем, когда история дошла до Федора Игнатьевича, звучало все так, будто она с половиной Городка переспала.
– Зачем ты мне сейчас это рассказываешь? – по большому счету Мишке глубоко плевать, что там было в далеком прошлом до его собственного рождения.
– Затем, что я не могу относиться к ней по-другому, – хмуро отвечает отец.
– В ней наша кровь. Моя и твоя. И Генкина, и отца. И наша трусость.