В средневековой Европе существовали братства – сообщества людей, вносивших средства в общую казну для разных нужд. Начиналась традиция как что-то вроде кассы взаимопомощи, но постепенно организации стали благотворительными: помогали паломникам ночлегом, хоронили бедных, содержали приюты и госпитали. Как правило, в братства объединялись по какому-то конкретному признаку, общей профессии или поклонения святому. В городах Италии братства, скуолы, могли объединять, скажем, выходцев из какой-то определенной страны.
Венецианские Большие скуолы, которых к концу XVI века насчитывалось шесть, представляли собой особенное явление. Они включали более широкие круги горожан, для участия в них достаточно было либо платить в течение 15 лет налоги в республике, либо быть венецианцем в третьем поколении. Большие скуолы действовали при поддержке правительства и были единственной возможностью для неаристократов занять место во влиятельной организации. Начиная с XVI века руководство Венеции переложило на скуолы почти все социальные функции.
Внутреннее устройство Больших скуол строго регламентировано: вход с площади ведет в большой холл, разделенный на три нефа рядами колонн. Лестница из него выводит на второй этаж, где расположен еще один просторный зал для собраний членов скуолы – некий аналог площади, перенесенный в помещение. Небольшой зал, Альберго, предназначался для встреч управляющих советов.
Сегодня в здание Скуола Сан-Рокко заходят в первую очередь чтобы посмотреть на работы Тинторетто. В свое время художник выиграл конкурс на роспись залов хитростью: вместо предусмотренного условиями эскиза представил жюри готовую картину.
Зачем нужны стадионыКолизей, 70–80 годы, Рим, Италия
Колизей, Рим, 2008. Акварель, тушь, карандаш, бумага
В период с V по XIX век нашей эры европейская архитектура не создавала стадионов. Это гигантское сооружение – атрибут мегаполиса, где огромные толпы людей ищут развлечений. Основной принцип устройства зрелищной площадки за 2000 лет почти не изменился: овальная или круглая форма в плане, сиденья, расположенные амфитеатром по всем сторонам, лестницы, ведущие к сиденьям, и помещения под зрительскими местами для технических и служебных нужд.
Римский Колизей, или амфитеатр Флавиев, вмещал от 60 000 до 80 000 зрителей – ненамного меньше, чем новый лондонский Уэмбли.
В раннее Средневековье размеры римских зрелищных сооружений позволяли использовать их как оборонительные стены. Когда-то внутри Колизея стояли жилые дома. Такая гротескная деталь напоминает, что и для современных стадионов, занимающих много места и дорогих в строительстве, тоже не помешало бы найти альтернативное применение между матчами.
Колизей же сегодня довольствуется ролью достопримечательности. На его примере объясняют принципы классической архитектуры. Амфитеатр имеет структуру, состоящую из аркад, а ордер становится все более легким от нижнего этажа к верхнему: сначала дорический, потом ионический и коринфский.
И все-таки, думается, запоминающийся образ Колизея обусловлен не только исходными достоинствами, но и идеальной степенью сохранности: не слишком плохой, не слишком хорошей. Часть сооружения как будто отломана, а на самом деле очень медленно, камень за камнем, разобрана. Глядя на него, мы достаточно отчетливо представляем себе, каким он был, но все-таки видим романтическую руину, осколок прошлого, избавленный от вульгарной полезности.
Образ городаВид на Доху, Катар
Порт Дохи, 2019. Мелки на черной бумаге
Вплоть до индустриальной революции в силуэтах городов доминировали, как правило, религиозные сооружения. С тех пор как их место заняли небоскребы, не утихают споры об этической и социальной составляющей высотного строительства. Только часть из них вращается вокруг вопросов веры и морали. Небоскребы создают перенаселенность, подразумевают присутствие слишком большого количества людей на ограниченной территории. Находясь далеко от земли, человек не чувствует естественной связи с городом. Конечно, существуют и контраргументы. Высокая плотность населения удешевляет инфраструктуру и сервисы, создает больше экономических возможностей и заодно позволяет оставить на планете больше места, свободного от застройки.
В конце концов, приходится признать, что сам по себе эффектный образ отдельного здания или целого города нельзя назвать плохим или хорошим явлением. Интрига заключается в том, какие он несет ценности, не декларативно, а непосредственно. Удачно ли постройка интегрирована с уличными пространствами, какие отношения между своими обитателями она провоцирует, способствует ли бережному расходованию ресурсов? В конце концов, небоскреб следует оценивать по тем же критериям, что и любое другое сооружение, разве что более пристально в силу его выдающихся габаритов.
В сторону РенессансаУспенский собор, Аристотель Фиорованти, 1475–1479 годы, Москва, Россия
Интерьер Успенского собора Московского Кремля, 2019. Акварель, сепия, пастель, бумага
Вопрос, была ли теснота древнерусских храмов следствием объективных условий или особенностью культуры, – риторический. Устройство здания часто воспроизводится от раза к разу по наитию, а обстоятельства, благодаря которым помещения впервые оказались именно такими, могут вовсе забываться.
Тип храма с крестовым планом и небольшими куполами появился в Византии, где возник в результате технической деградации цивилизации, больше не способной сооружать грандиозные своды, как над собором Святой Софии. На Руси, где до тех пор каменное зодчество развито вовсе не было, эта особенность стала еще заметнее. Европейские мастера в XII веке привнесли традицию строительства из камня и некоторые мотивы в украшении фасадов, но не изменили тип сооружений.
Самобытность русской архитектуры – увлекательная головоломка. Стиль формировался под иностранными влияниями, и все-таки на протяжении веков оставался ни на что не похожим. Разгадка заключается в том, что приглашенные архитекторы не внедряли радикальных новшеств, они руководствовались пожеланиями заказчика и только в некоторых аспектах отступали от известных тому образцов.
Итальянский инженер эпохи Возрождения Аристотель Фиорованти в конце XV века получил от Ивана III заказ на возведение Успенского собора в Москве по примеру Успенского собора во Владимире, пятиглавого храма, разделенного на три нефа шестью массивными столбами. Фиорованти практически сохранил композицию, внеся в нее важный нюанс: два восточных столба он превратил в стену, тем самым получив возможность сделать остальные четыре тоньше, а все помещение – более просторным.
Безнадежное благополучиеЖилой район в восточном городе
Архитектурная фантазия на тему модернистского города, 2016. Пастель, уголь, бумага
Кризис больших городов, наступивший в XIX веке и выражавшийся в первую очередь в опасных условиях существования бедного населения мегаполисов, заставил архитекторов увидеть социальное значение того, чем они занимаются. Можно ли думать о красоте ради красоты, когда ты можешь изменить общество к лучшему? Формула модернизма проста и в чем-то до сих пор бесспорна: использовать достижения прогресса, ради улучшения жизни людей. На пути от мечты к практическим решениям идеи, само собой, несколько упростились. Когда после войны модернизм одержал победу, его посыл свелся к тому, чтобы превратить архитектуру в индустрию и за счет этого обеспечить большинству крышу над головой и солнечный свет в окнах.
Надо сказать, что задуманное скорее удалось, чем нет. Промышленное домостроение облегчило быт сотен миллионов людей, однако оно же вызвало столько негодования, сколько, пожалуй, ни один другой эпизод в истории архитектуры.
Причины, по которым самый щедрый душевный порыв, когда-либо посетивший архитекторов как профессиональное сообщество, не получил заслуженной благодарности, не раз обозначены: это эстетическая и функциональная однообразность конвейерных зданий и районов; запрограммированная в намеренно разреженной для лучшей освещенности среде пустота; отсутствие идентичности, то есть схожесть между собой кварталов во всех концах света – в Европе, Азии, Африке и Америке.
Однако есть и еще одна причина нелюбви к воплощенному идеалу: он не оставлял выбора в виде какого-то принципиально другого дома или возможности адаптировать пространства внутри к своим привычкам. Как и любая утопия, модернистская оказалась тоталитарной.
ДекорацииРайон Митпэкинг, Нью-Йорк, США
Район Митпэкинг, Нью-Йорк, 2014. Черный мел, бумага
Утверждение, что архитектура фиксирует в пространстве некий социальный порядок или экономический уклад, подразумевает только то, что она задает рамки, некие параметры среды, которые можно по-разному использовать.
Нью-Йоркский район Митпэкинг (в дословном переводе – мясоразделочный район) пережил несколько радикальных трансформаций, и не все они сопровождались глобальной перестройкой. Здесь сначала был пригород, потом индустриальные кварталы бок о бок с жильем и, наконец, рынки и скотобойни, давшие месту название. К 1960-м годам из-за глобализации, повсеместного распространения супермаркетов и замороженной еды мясные рынки стали приходить в упадок, уступив место ночным клубам, а потом и модным дизайнерским магазинам. Окончательное превращение бывшей промзоны в популярное и дорогое место случилось, когда на проходившей через район железной дороге разбили теперь уже очень многим известный линейный парк Highline.
В Митпэкинге от старых времен не осталось ни запахов, ни грязи, ни шума, а промышленные корпуса со временем обрели культурную ценность, став историческим артефактом.
Конфигурация пространств не определяет их функцию бескомпромиссно, она в данном случае только задает интенсивность и многообразие, благотворные практически для любого социального сценария.