Гений местаМавзолей Адриана (замок Святого Ангела), 135–139 годы, Рим, Италия
Замок Святого Ангела, Рим, 2015. Сангина, пастель, уголь, бумага
Обычно, когда здание меняет функцию, мы все равно воспринимаем его по первому назначению. Римский Пантеон вот уже полторы тысячи лет как занят христианской церковью, но он продолжает быть языческим «храмом всех богов». Айя-София в Константинополе по-прежнему известна миру как главный ортодоксальный храм, несмотря на то что полтысячелетия как не является им. Главное здание Эрмитажа, Зимний дворец, давным-давно ставшее музеем, в городской мифологии остается императорской резиденцией.
Мавзолей Адриана – редкое, пожалуй, исключение из правила. Легенда о происхождении названия «Замок Святого Ангела» рассказывает, что на заре Средневековья над сооружением видели Архангела Михаила с мечом в момент избавления города от чумы.
Еще римляне сделали мавзолей частью городских укреплений. Варвары разорили могилу, разрушили скульптуру и утащили часть декора. Римские папы использовали постройку как замок и тюрьму, соединив ее подземным переходом с базиликой Святого Петра. Климент VII, заказчик «Страшного суда» Микеланджело, прятался в замке во время разграбления Рима в 1527 году. Среди знаменитых узников тюрьмы – Джордано Бруно и Бенвенуто Челлини.
Более поздняя история постройки оказалась тесно переплетена с жизнью города, поэтому за ней и осталось распространенное название. Возникает некоторая путаница: здание строилось как мавзолей, похоже на крепостную башню и называется замком. Все назначения легко интуитивно угадываются, но ни одно не описывает объект исчерпывающе. Неразбериха не дает образу уложиться в понятный стереотип и делает архитектуру в большей степени атрибутом места. Если мы и не знаем точно, что за памятник перед нами, мы уверены, что существует только один город, где подобная многозначность в принципе возможна.
Глава VСамые необычные зданияКто и как создает шедевры
Вопрос, почему одни здания становятся шедеврами, а другие – нет, в равной степени занимает архитекторов и далеких от архитектуры обывателей. Первые думают, что же такое надо сделать, чтобы именно твое творение попало в толстую книгу с названием «Сто шедевров мировой архитектуры» и дату его постройки вместе с именем автора заучивали бы за партой. Вторые пытаются понять, зачастую с недоумением, почему одни сооружения должны вызывать у них большее восхищение, чем другие.
Как быть человеку искусства со своими большими и часто болезненными амбициями, в чем состоит залог его успеха или посмертной славы – отдельный разговор, которому посвящено немало произведений художественной и нехудожественной литературы. Относительно же того, как нам, заурядным прохожим, оценить результаты их трудов, не принято высказывать сомнений. Школа и средства массовой информации подспудно внушают нам, будто гениальность постройки – вещь настолько очевидная, что неспособность распознать ее следует считать собственным недостатком. Даже если такая мысль по самому большому счету и верна, ее следует считать вредной: ничто так не мешает развитию восприимчивости и вкуса, как страх ошибиться и оказаться в дураках, готовность доверяться чужим мнениям больше, чем собственным впечатлениям. Так остается меньше шансов опростоволоситься, но и научиться видеть незаурядное и выдающееся в архитектуре – тоже гораздо меньше.
Сравнительно недавно возникший феномен популярной архитектуры только усложняет дело. Несколько десятилетий назад на смену понятию шедевр пришло другое слово – икона. Хотя оно и означает в переводе на русский что-то многозначительное, «символический образ», практически это здание, ставшее очень известным, чье изображение говорит само за себя. Изначально речь шла о произведениях современных прославленных архитекторов, но постепенно определение перекинулось и на все, построенное в предыдущие века. Мы можем сейчас назвать иконой не только музей Соломона Гуггенхайма в Бильбао, но и Шартрский собор, и лондонский Биг-Бен. Памятники архитектуры стали чем-то вроде кинозвезд, узнаваемым по их бесконечно растиражированным фотографиям, едва ли в полной мере раскрывающим их талант. Знакомое по открыткам здание разглядеть, наверное, сложнее, чем увиденное впервые. К тому же надо признать: не все хорошо известные постройки – выдающиеся и не все выдающиеся постройки хорошо известны.
Успех архитектуры, как и всего остального, – дело по крайней мере до некоторой степени случая. Он обусловлен местоположением, заказчиком, функцией, историей. Церковь Сант-Иво алла Сапиенца великого Франческо Борромини в Риме находится во дворе университета, открыта всего несколько часов в неделю, и даже столь суровое ограничение доступа не создает ажиотажа. Только пара десятков воскресных посетителей почувствуют радость от соприкосновения с чем-то почти необъяснимым: искривление пространства под куполом так убедительно, что можно подумать, будто отсюда Эйнштейн списал свою теорию.
Важнейшую постройку Палладио в Виченце видят в сотни раз меньше людей, чем венецианский Дворец дожей, хотя имя архитектора последнего мало кто вспомнит, не заглядывая в справочник. И все только потому, что свой шедевр Палладио создал по заказу отставного ватиканского чиновника Паоло Альмерико на частной территории в пригороде. Похожую судьбу разделили многие архитекторы XX века. Нет сомнений, что, если бы один из пионеров современности Отто Вагнер построил церковь Святого Леопольда в стиле ар нуво в центре Вены, а не на территории госпиталя на окраине, ее посещали бы куда больше. Чтобы увидеть важные работы Ле Корбюзье, придется объехать не самые людные места во Франции. Очень часто понимание ценности творения остается уделом профессионалов и дотошных любителей.
В любом случае, если кто-то – широкая публика или узкий круг знатоков – решил, что сооружение выделяется из сотен тысяч других, то интересно бы знать причины.
Попытка рационально объяснить, чем пленяет архитектура, никогда не будет исчерпывающей, поскольку ни каждое отдельно взятое качество постройки, ни их совокупность не объясняют производимого магического эффекта. В великих зданиях есть, вдобавок ко всем блестящим художественным и техническим решениям, неуловимая цельность, необязательно завершенность, не поддающаяся словесным описаниям и неподвластная прямолинейной оценке. Можно было бы сказать, что особенные здания способны вызывать в людях особенные чувства. С этой целью они и строились. Однако одни только субъективные критерии, без объективных, стоят так же недорого, как последние без первых.
Можно по-разному определять шедевр. Словарь Ожегова подскажет, что это «исключительное по своим достоинствам произведение искусства». Этимологически «шедевр» происходит от французского «chef-d’œuvre», в Средневековье обозначавшего образцовое изделие, им ремесленник доказывал свое право быть мастером. Для нас, когда мы оглядываемся назад, шедевр подразумевает наиболее отчетливое и выразительное отражение ценностей эпохи, создавшей его. Здесь можно усмотреть и противоречие: если великое произведение архитектуры живет в вечности, то есть ли разница, когда оно появилось. На практике разница колоссальная, объясняется она тем, что всякий творец взаимодействует именно с тем миром, который его окружает, и чем тоньше и проницательнее он его понимает и ощущает, тем более убедительным будет в конце концов созданное им. И раз мы живем, как к этому ни относись, в постоянно развивающемся мире, то каждый исторический момент с его мировоззрением и техническими возможностями оказывается неповторимым.
Отсюда же происходит и потребность в сохранении наследия: после того как эпоха ушла, ничего подобного создать уже никогда не удастся. Мы говорим, правда, о европейской культуре. С восточной стороны мир представляется более статичным, традиция не входит в противоречие с инновациями. В результате такого постоянства, вероятно, общество не всегда остро ощущало благоговение перед аутентичностью. Главный синтоистский храм Исэ в Японии возводится заново каждые двадцать лет: обиталище божеств не должно быть ветхим. Основан храм Исэ, или, как его еще называют, Дзингу, был в IV веке до нашей эры, нынешние формы обрел в VII веке нашей эры, но физически последняя его версия относится к 2013 году, на 2033-й намечена очередная перестройка. Попытка назвать год основания сооружения человека, принявшего европейскую концепцию времени, ставит в тупик, однако для склонных к созерцательности японцев непрерывность важнее точки отсчета. Растения распускаются, цветут, увядают и распускаются снова. Так же и храм.
В западном представлении о синонимичности течения времени и прогресса далеко не любое столетие и место хороши для создания шедевров. Рим Возрождения был куда плодотворнее того же самого Рима в XIX веке или сегодня. Не любой золотой век порождает великие произведения именно в архитектуре. Русская литература позапрошлого столетия занимает более важное место в истории цивилизации, чем русская архитектура того же времени.
Что значит «выразить свое время»? Речь не идет о чем-то типичном, равно как и о скрупулезном документировании или передаче того, что часто называют немецким словом zeitgeist[26]. Выразить время – значит выразить его лучшие достижения, идеи и устремления, недосягаемый образ эпохи.
Рассуждать о том, что такое шедевр, легко «от противного». Когда мы видим заурядную вещь, мы говорим, что она вторична. Значит, незаурядное произведение должно быть первым в своем роде. Гениальность в архитектуре почти всегда так или иначе связана с открытием и совершенствованием, и довольно часто – техническим, хотя не только и необязательно с ним. Тут не обойтись без расхождения в оценках. С одной стороны, естественно отдавать предпочтение тем памятникам, в которых некое решение – эстетическое, функциональное или конструктивное – было реализовано впервые. С другой стороны, гораздо больше почитают эталоны, не самые первые, но наиболее удачные случаи употребления какого-то образа или приема. Есть масса примеров такой двойственности. Скажем, практически каждый со школы знает пирамиду Хеопса как невероятное и до сих пор необъяснимое техническое достижение цивилизации Древнего Египта. Построенная на 50 лет раньше пирамида Джосера на фоне больших пирамид Гизы выглядит поистине скромно. Всего-навсего несколько плит, поставленных друг на друга и даже не имеющих правильную форму пирамиды. Между тем именно пирамида Джосера – первое известное нам высотное сооружение в истории человечества. Она стала прообразом и последующих пирамид, и всех архитектурных структур, имеющих несколько уровней. Зная это, начинаешь испытывать гораздо больше благоговения перед ее неказистостью. То же и с высокими куполами. Самый знаменитый из них построен в XVI веке Микеланджело Буонарроти над собором Святого Петра. Однако Микеланджело только усовершенствовал изобретение ювелира Филиппо Брунеллески, соорудившего высокий купол – хоть и менее правильной формы – над собором Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции в 1436 году.