«И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести.
И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли.
И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.
И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город.
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле»[10].
Наверное, в свое время кирпич представлялся таким же бездушным новшеством, как еще недавно железобетон. Разница в том, что последний служит не бесконечно долго, а вот кирпич Витрувий считал одним из самых надежных материалов. «Ведь не всюду, как в Вавилоне, стены сделаны из обожженного кирпича и находящейся там в изобилии жидкой горной смолы, заменяющей известь и песок, и не во всех странах и местностях можно пользоваться в таком же количестве такими же материалами для возведения из них прочных и надежных стен»[11], – пишет он не без зависти, заметим, к тем же вавилонянам.
Для того чтобы сводчатые конструкции получили широкое распространение, принципиально было изобретение не одного кирпича, но и скрепляющих составов, той самой смолы или цемента, который римляне изготовляли из извести и песка. Кирпич легче камня, а цемент – легче кирпича.
Витрувий написал свой трактат в I веке до нашей эры, и он был человеком консервативным. Судить об этом можно хотя бы по тому, что он вовсе не упоминает бетон, а римляне умели с ним обращаться. Из него в том числе был построен первый и один из самых известных куполов в истории человечества – купол Пантеона диаметром 43,4 метра. В отличие от современных бетонных зданий, он простоял почти без потерь две тысячи лет, даже несмотря на то, что примерно триста из них он не эксплуатировался. Способность бетона принимать практически любую форму и сравнительно быстро застывать сделала его одним из самых популярных материалов прошлого века, но после падения Рима о нем надолго забыли.
Ширина пролета – не единственное достижение Пантеона. Форма купола сама собой создает ощущение единства между теми, кто под ним находится. Хотя развитие сводчатых конструкций и связано в первую очередь с обслуживанием нужд гражданского общества, они очень важны в культовой архитектуре и, вероятно, сыграли заметную роль в формировании христианского мировоззрения.
Очевидная образная связь между архитектурным сводом и сводом небесным эксплуатировалась сознательно. В раннехристианском мавзолее Галлы Плацидии в Равенне потолки выложены мозаикой глубокого синего цвета, создающего у посетителя иллюзию неба прямо над головой – как будто бы, оказываясь внутри здания, человек попадает в некий обособленный мир. Сооружая свод, люди строили подобие Вселенной.
Византийский император Юстиниан в VI веке мечтал о том, чтобы доказать превосходство христианства над всеми религиями, построив самый большой в мире купол. Не удалось: диаметр купола собора Айя-София почти в полтора раза меньше, чем Пантеона. Зато за счет окон в барабане и небольших полукуполов по бокам создается впечатление парения конструкции, мы не чувствуем ее тяжести. За такую иллюзию пришлось заплатить громоздким и даже немного неуклюжим внешним видом: многочисленные подпорки мешают своду вытолкнуть стены. Римский Пантеон снаружи тоже не может похвастаться тем же совершенством, что изнутри. Жажда грандиозности в архитектуре до поры до времени плохо совмещалась с жаждой общности.
Конфликт разрешился в Средние века во Франции, когда появились готика и каркасные конструкции. Вернемся к ребенку, который ставит плашки от конструктора одну на другую. Если он будет играть долго, то все сооружение рано или поздно неизбежно рухнет. Кроме того, он не может оставлять больших проемов между плашками или составлять их в слишком уж причудливые конфигурации – все это также может повлечь за собой губительные последствия. А теперь представим себе, что у того же самого ребенка в руках оказалась проволока или любой другой гнущийся материал. Он может придать ему гораздо более сложные очертания, а чтобы в конце концов получился домик, достаточно будет обмотать чем-то всю конструкцию – например, покрывалом или маминым любимым пальто. Если покрывало в одном месте разрезать, ничего не случится. Здесь и заключается идея каркаса: построить надо не сплошное сооружение, а только его основу, а промежутки заполнять свободно. В готическом соборе выступающие ребра свода, нервюры, передают нагрузку на внешние опоры, аркбутаны и контрфорсы, находящиеся за пределами храма и, что важно, обладающие своеобразной элегантностью. Изобретение каркаса позволило сочетать эффектность внутреннего пространства с внешней выразительностью.
Открывший миру готику аббат Сюжер ценил свою находку за возможность оставлять в стенах большие оконные проемы и делать витражи. Цветные изображения на стеклах днем пропускают через себя солнечные лучи в темное помещение храма и кажутся светящимися. Едва ли аббат подозревал, что он предвосхитил технологическую революцию, которая произошла больше чем через полтысячи лет.
Новое время, как ни удивительно, не стремилось к технологическим поискам в архитектуре. Во всяком случае, стремилось к ним куда меньше, чем можно себе представить это на фоне великих географических открытий и научной революции. Кельнский собор, заложенный в середине XIII столетия, еще в конце XIX века считался самым высоким зданием в мире. Только американские небоскребы, держащиеся уже не на каменном, а на металлическом каркасе, оттеснили его на куда более скромные позиции. Зингер-билдинг, достроенный в 1908 году, оказался выше самых высоких соборов примерно на 30 метров, а уже в 1930 году здание компании «Крайслер» превзошло их рекорд вдвое. Сейчас в Объединенных Арабских Эмиратах строится небоскреб, который преодолеет символическую отметку в километр.
Не только готические башни уступили первенство в высоте небоскребам, но и ренессансные купола сдались перед новыми сооружениями эпохи машин. В 1913-м было завершено строительство купола Зала Столетия во Вроцлаве из железобетона диаметром 65 метров. Однако новые материалы оказались по большому счету нужны не для того, чтобы с большим успехом решать уже известные задачи. Самые первые небоскребы состояли всего из десяти этажей и не превышали пятидесяти метров. И тем не менее они стали прорывом, потому что создавали огромные пространства для жизни и работы. Чтобы сделать высокое здание обитаемым, требовалась довольно сложная инфраструктура – по крайней мере, водопровод, который поднимал бы воду на большую высоту, канализация, электрическое освещение, лифты. Главное отличие небоскребов от средневековых башен заключалось в большей сложности, а не в большем размере.
Мы не можем не видеть или не ощущать интуитивно, что архитектура в XX веке стала в чем-то принципиально другой по сравнению с предыдущими эпохами, и новые технологические возможности были только средством, а не причиной произошедшей трансформации.
Многие историки и теоретики сошлись на том, что одной из точек отсчета современной архитектуры можно считать сооружение, построенное в Лондоне к Всемирной выставке 1851 года, – Хрустальный дворец. Выставку позже стали называть Великой в том числе и за то, как сильно она изменила облик городов и уклад жизни в них. Автором Хрустального дворца был не архитектор, а садовник по имени Джозеф Пакстон. Организаторы обратились к нему, когда стало очевидно, что они «не успевают к дедлайну». Пакстон знал, как собирать гигантские оранжереи из изготовленных на заводе металлических блоков, заполненных стеклом. Хрустальный дворец действительно нес в себе черты, по которым узнается архитектура XX века. Он был прозрачным. Он имел внушительные размеры и был сложен из готовых элементов – почти так же, как сегодняшние новостройки на окраинах городов. Внутри него были большие пространства, которые могли при желании использоваться для самых разных нужд, что и произошло – одно время бывшие выставочные залы превратили в военно-морское училище. Наконец, Хрустальный дворец был недолговечен: несмотря на многие усилия по его сохранению, он сгорел в 1936 году. Таков оказался собирательный образ постройки индустриальной эпохи – легкой, универсальной в создании и эксплуатации, рассчитанной на огромное количество людей.
Названные особенности архитектуры связаны с урбанизацией. Очевидно, что для обслуживания миллионов жителей городов требовалась бо́льшая, чем когда-либо, власть над процессом преображения пейзажа, нужно было научиться строить быстро и насколько возможно недорого.
Для того чтобы пространства и пропускная способность инфраструктуры становились все больше, конструкции стремились делать все менее грузными. В какой-то момент даже бетон стал казаться старомодно тяжеловесным. Железобетонные конструкции, скажем, не могут бесконечно применяться в высотном строительстве. Начиная с высоты примерно 400 метров нижние этажи оказались бы неразумно массивными, чтобы выдерживать собственный вес здания.
Современные сооружения, оставляющие впечатление величия – мост Золотые Ворота в Сан-Франциско с пролетом 1280 метров, стадион Оита Банк Доум Кисё Курокавы, держащийся на вантах стадион Фрая Отто в Мюнхене, – построены из металла. Стеклу, еще недавно казавшемуся образом прогресса, стали находить легкие альтернативы в виде пластика и армированного текстиля.
Но в Хрустальном дворце мы видим еще и нечто такое, что противоречит предыдущим фундаментальным представлениям об архитектуре, а именно стремление к гибкости, эфемерности и мобильности. Мир мегаполисов отличается не только перенаселенностью, но и неизбежностью постоянных и частых перемен. Архитектура в нем из хранителя памяти хотя бы отчасти должна была стать приспособленцем.