квы и думал с сожалением: „Какие места! И никто не наслаждается ими!“, а теперь везде нахожу общество!»
Прошел век, а горожане все равно спешили в эти места. Богемные рестораны центра Москвы дополнялись окраинными заведениями, посетителям предстоял неблизкий путь. Откуда открывалась лучшая панорама первопрестольной? Вестимо, с Воробьевых гор! А после – айда у Крынкина обедать! Так назывался великолепный ресторан, располагавшийся в районе современной улицы Косыгина, чуть дальше церкви Троицы Живоначальной. Руины ресторана и сейчас ясно различимы, но большинство гуляющих к развалинам храма Лукулловых пиров относятся равнодушно.
Степан Васильевич Крынкин был местным жителем, уроженцем села Воробьева, он одевался в ослепительную черкеску и лично встречал всех гостей. Сам хозяин, хоть и был по происхождению крестьянином, иногда открывал книги Забелина о московской старине и был рад, когда ученый заглядывал на Воробьевы: «Намедни Иван Егорович Забелин были… во-от ощасливили! Изволите знать-с? Вон как, и книжечку их имеете, про Матушку-Москву нашу? И я почитываю маненько-с». Капиталистическая предприимчивость крестьянина здесь сплеталась с горячей любовью к Москве, первыми азами научной грамотности и деловой хваткой. Сейчас большинство московских высотных ресторанов расположены в небоскребах, и лучше всего им идет тусклый неоновый свет. А Крынкин умудрился использовать в своих целях великолепный поворот Москвы-реки, дать любому путешественнику представление о тысячелетнем городе, раскинувшемся там, внизу. Если угодно, Крынкин готовил приезжего к основной встрече с Москвой. Среди посетителей заведения отметился В. Ходасевич: «Знаменитые были там раки – таких огромных я больше никогда нигде не видел. Выпивали там тоже лихо. Слушали хоры русские, украинские и цыганские».
Первоклассный ресторан в некоторых практичных путеводителях описывался недвусмысленной фразой «очень дорогой». С. В. Крынкин всегда доставал для собственного ресторана овощи и фрукты отменной свежести. Огурцы сохраняли причудливым образом – плоды закатывали в бочки с маленьким количеством соли, так, чтобы получались нынешние «корнюшоны», и опускали на дно Москвы-реки, где царила вечная прохлада. «Крынкинская» клубника ранней весной тоже была приятным лакомым сюрпризом.
Студенты отмечали на Воробьевых окончание очередного учебного года, нанимали лодки, устраивали пикники. Даже зимой власти расчищали Калужское шоссе, чтобы редкие автомобилисты и владельцы экипажей могли полюбоваться зимней Москвой. Тогда в районе смотровой площадки царило не меньшее оживление, чем сейчас. Сюда Достоевский водил свою жену и в качестве гида, «чичероне», называл наизусть практически все московские церкви, появлявшиеся легкой дымкой на горизонте. Место было настолько популярным, что к Воробьеву подошла трамвайная ветка. Борис Пастернак писал в 1917 году:
Здесь пресеклись рельсы городских трамваев.
Дальше служат сосны. – Дальше им нельзя.
Дальше – воскресенье. Ветки отрывая,
Разбежится просек, по траве скользя.
Сейчас Воробьевы горы стали точкой самого протяженного в городе «зеленого» маршрута. Начинаясь от парка «Музеон», сеть набережных идет через парк Горького, Нескучный сад, а заканчивается у Сетуни, где внимательный зритель найдет несколько километров укромных троп. Природный заказник «Воробьевы горы» – это 148 гектаров нетронутой территории с террасами, родниками, первоцветами, колокольчиками, белками и совами. Отдельным памятником природы считается один из самых старых ясеней Москвы.
Мощные стволы деревьев защищают почву от эрозии, и даже тысячи гуляющих в дни торжеств не наносят Воробьевым горам особенного вреда. Стоит вспомнить 850-летие Москвы, когда в районе Главного здания МГУ состоялся концерт Жана Мишеля Жарра и многие горожане после закрытия метро шли по 20–25 километров до своего дома.
Воробьевы горы – пространство, где экология надежно защищается законом. Здесь нельзя собирать опавшую листву, тревожить птиц и животных. Только гулять, открывая все новые и новые уголки заповедного пространства, как это делали десятки поколений москвичей до нас. Есть перекрестки, где история органично вписана в природу. Воробьевы горы, несомненно, в числе таких мест.
В XIX веке, когда окрестности Москвы еще не успели плотно застроить, художники выезжали на пленэры в Кунцево, Тушино, Царицыно, Останкино и, конечно, не могли миновать живописный поворот реки в районе Воробьевых гор. Такие картины мы встречаем у Ивана Айвазовского, хотя от Москвы до настоящего моря очень далеко. Неброский графический рисунок с видом села Воробьева выполнил Алексей Саврасов, автор картины «Грачи прилетели». Именно они были первопроходцами, а дальше десятки художников предпочитали именно отсюда работать с панорамой Новодевичьего монастыря и Лужников.
До революции Москва не имела столь привычной нам стройной и округлой формы. В центре еще кое-как соблюдался радиально-кольцевой принцип планировки, а по окраинам, особенно в сторону юга, тянулись бесконечные кварталы Хамовников и Замоскворечья. Самым ближним «пригородом» Москвы в этом направлении считалось село Воробьево на одноименных горах.
Сразу после установления советской власти, в 1920-е годы, Воробьевы горы стали местом новых социальных экспериментов. Архитектор Иван Леонидов планировал возвести здесь Институт библиотековедения с огромной шарообразной аудиторией на 4000 человек. Временами она могла превращаться в планетарий. Дипломный проект мастера был гордостью советской школы и ВХУТЕМАСа, но так и не был воплощен в жизнь.
Постепенно, особенно после переезда в Москву Академии наук, окрестности Воробьевых гор становятся тихим местом, где жили представители партийной верхушки. Так, по дороге с «ближней дачи» в Кунцеве через Сетунь и Воробьевы горы иногда ездил Сталин.
С 1935 года горы получил новое название, Ленинские. Многие старожилы до сих пор по старинке так их и называют. Главная смотровая площадка страны вошла в кинофильмы, стихи и популярные песни.
Друзья, люблю я Ленинские горы,
Там хорошо рассвет встречать вдвоем;
Видны Москвы чудесные просторы
С крутых высот на много верст кругом,
Стоят на страже трубы заводские,
И над Кремлем рассвета синева…
Надежда мира, сердце всей России,
Москва – столица, моя Москва…
При Сталине, решая жилищный и градостроительный вопрос, особое внимание уделили юго-западному вектору. Книги тех лет подробно разъясняют затею: «Предполагавшееся ранее развитие Москвы на север было отвергнуто вследствие неблагоприятных санитарных условий. Кроме того, на севере уже имеются сложившиеся промышленные и населенные центры. В восточном направлении признано целесообразным дальнейшее, но в относительно небольших размерах, освоение неразрывно связанных с Москвой районов (Измайлово, Перово – Кусково, Текстильщики). После тщательного изучения пригородных территорий в натуре, по предложению товарища Л. М. Кагановича было принято основное направление развития города на юго-запад от Москвы. Это направление дает все предпосылки для создания образцового жилого района социалистической Москвы».
Московскому университету в середине XX века уже не хватало первоначального квартала, расположенного в пределах Моховой улицы. В лекционные аудитории 1 сентября 1945 года пришли студенты, сменившие винтовку на тетрадь и чернильницу. Остро чувствовался дефицит учебных помещений и общежитий. Вопрос был решен только после празднования 800-летия Москвы, когда в разных районах города начали возводить высотные здания. Главное здание Университета уже больше полувека является неотъемлемой частью контура Воробьевых гор.
Проектирование 240-метровой громады началось весной 1948 года, когда вышло постановления Совета министров СССР «О строительстве нового здания для Московского государственного университета». До этого не уточнялось, что новое здание займет именно Московский университет. Более раннее постановление, датированное январем 1947 года, гласило: «Построить 32-этажное здание на Ленинских горах в центре излучины Москвы-реки, разместив в нем гостиницу и жилье». Мартовский вариант уже предполагал размещение учебного заведения с «высотой в центральной части не менее 20 этажей». Как мы видим, до начала работ высота здания изрядно «плясала» даже в официальных документах.
Сначала важный заказ передали Управлению строительства Дворца Советов. Коллективом архитекторов руководил Борис Иофан, к тому времени уже прославившийся Домом на набережной и павильонами СССР на Всемирных выставках 1937 и 1939 года. Иофан больше двадцати лет своей жизни отдал утопической идее Дворца Советов. После войны строительство фактически заморозили, но на словах от идеи никто не отказывался вплоть до конца 1950-х годов, когда станцию метро «Дворец Советов» переименовали в «Кропоткинскую». Видимо, работа над зданием МГУ стала для зодчего своеобразной отдушиной. Но Иофан хотел строить здание гораздо ближе к реке, на самой бровке холма, что вызвало протесты специалистов. 3 июля 1948 года проектирование здания передали Льву Рудневу. Он был известен благодаря зданию Наркомата обороны и воистину «пхеньянскому» по стилистике кварталу Военной академии имени Фрунзе на Девичьем поле.
Руднев «передвинул» здание на его нынешнее место. Первоначально университет хотели увенчать статуей Ленина, но потом отвергли этот вариант. Зодчий утверждал: «Центральная двадцатишестиэтажная башня, увенчанная на двухсотметровой высоте скульптурой гениального создателя Советского государства Владимира Ильича Ленина, символизирует стремление нашей науки к высотам знаний». Нам известно и о других предложениях – поместить наверх скульптуру Ломоносова или рабочего. Видимо, перед глазами проектировщиков еще стояли величественные контуры Дворца Советов.
Интересно, что в ноябре 1948 года Л. Руднев докладывал, что высота здания составит 180 метров. В дальнейшем высота увеличилась на четверть благодаря шпилю со звездой. Таким образом, проектирование заняло всего лишь девять месяцев. Первый камень в основание ГЗ МГУ заложили 12 апреля 1949 года. Работа закипела. Рудневу помогал Н. Никитин, будущий автор Останкинской телебашни. Он предложил оригинальные и передовые решения при возведении фундамента. Осенью 1949-го перешли к работе над каркасом. На этапе кирпичной кладки строителям здорово помогли «шагающие» краны УБК, ведь навыка строительства 200-метровых зданий Москва еще не имела.