[942] – семь тысяч долларов («ЕмКом» явился преемником Эмигдиректа). Но комитет делегации стал выплачивать свой долг небольшими суммами, a HiceT скандально отказался платить свой долг. Мы напрягали все свои силы, обходили богатых людей, выпрашивали их пожертвования и кое-как сколотили 15 тысяч франков, но посылались они частями и с опозданием. За три месяца опоздания долг делегации, конечно, сильно увеличился. План Самуила Осиповича вернуться в Париж расстроился, и положение делегации стало снова очень тяжелым.
Как общественная организация, Эквадорский комитет считал своим нравственным долгом снабжать делегацию необходимыми средствами, но, конечно, в меру тех сумм, которые ему удалось бы добыть (члены комитета все люди бедные), и если еврейская общественность нам не шла навстречу, то мы, естественно, были бессильны помочь деньгами, в размерах которых ни комитет, ни делегация не предвидели. К такому случаю менее всего применимо выражение, что комитет не выполнил своих обязательств.
Был момент, когда казалось, что мы проломили стену равнодушия и неудовольствия к эквадорскому делу и Эквадорскому комитету. Это было в июне 1935 г., когда в Лондоне состоялась конференция территориалистов. На этой конференции секретарь Эквадорского комитета, Анский[943], выступил с докладом об Эквадорской концессии и колонизационных возможностях в Эквадоре, и благодаря этому докладу эквадорским проектом заинтересовались влиятельные английские круги: еврейские и нееврейские. Некоторые члены конфедерации обещали Эквадорскому комитету свое содействие и заявили готовность собирать для него деньги. Завязал Эквадорский комитет также интересные связи с еврейской общественностью в Польше. Комитет стали осаждать еврейские организации в Германии, прося помощи им устроить в Эквадоре в качестве колонистов большое количество немецких евреев. Было похоже на то, что перед комитетом открывается возможность конструктивной колонизационной работы, ибо казалось, что в комитет начали наконец поступать солидные средства. Но в сентябре и октябре 1935 г. нас постигло два страшных удара. Во-первых, какая-то жульническая группа, пронюхав, что наш комитет (носивший длинное название Comite pour l’Etude de l’Agriculture, de l’Industrie, d’Immigration dans la republique de l’Equateur[944]) не зарегистрирован, зарегистрировалась под нашим названием, указав в качестве председателя этого нового комитета какого-то маркиза Champrans de Faremont. Это было явно сделано в надежде перехватить у нас концессию, мы узнали об этой гнусности официально, когда эквадорский генеральный консул пригласил меня и Анского к себе и показал нам письмо, написанное на бланке, тождественном с нашим, и подписанное маркизом. Там было сказано буквально следующее: «Так как наш комитет заключил договор с Эквадорским правительством, то я хотел бы получить от Вас некоторые справки». Мы, конечно, разъяснили генеральному консулу, что это мошенничество. Все же фактически оказалось в наличности два одинаковых комитета, и генеральный консул нам прямо заявил, что до получения специальной инструкции от эквадорского правительства он не компетентен разрешить вопрос, который из двух комитетов настоящий. Возмутительнее же всего было то, что к этой интриге маркиза был, несомненно, причастен младший Бони. Я написал Самуилу Осиповичу о свалившейся на нас беде, и, надо отдать справедливость ему и Бони, они обезвредили жульнический комитет, посоветовав нам зарегистрироваться под новым названием (Comite International de I’immigration en Equateur[945]) и добившись от эквадорского правительства передачи концессии на имя нового комитета, из состава коего, конечно, были элиминированы все «нежелательные» члены первого фреевского комитета. Все же об истории с подложным комитетом узнала как-то широкая публика, и это нам очень и очень повредило.
Второй удар нанес нам ЕИсет. Не знаем почему, но HiceT открыл против нового Эквадорского комитета самую возмутительную озлобленную кампанию. На собраниях и в печати, даже в «ЕТА»[946], представители Нiсета распространяли ложные сведения об Эквадоре, называли нашу концессию и т. д. JCA[947] тоже вело под нас подкоп тайком.
Вы, конечно, понимаете, как эти нападки и клевета должны были действовать на те зажиточные еврейские круги, на помощь которых мы рассчитывали. При таких обстоятельствах и настроениях было абсолютно невозможно собирать деньги, и как комитет ни болел душою за делегатов, он почти ничего не мог послать им. Удалось ему только устроить, чтобы лондонские друзья его отправили делегации 50 фунтов. Ко всем нашим бывшим невзгодам в конце прошлого года присоединился еще тяжелый внутренний конфликт между делегацией и комитетом, конфликт, грозивший комитету моральной катастрофой… Произошло следующее. Младший Бони снюхался с маркизом де Фаремоном и решил взорвать наш комитет. С этой целью он послал Самуилу Осиповичу телеграмму с предложением объединиться с маркизом и нас ликвидировать. Уверял младший Бони Самуила Осиповича и своего брата, что Фаремон – благороднейший человек, близко принимающий к сердцу эквадорское дело и готовый им высылать ежемесячно тысячу долларов на расходы, но при условии, чтобы он (Фаремон) стал председателем Эквадорского комитета, чтобы в комитет снова вошли Фрей, он, <нрзб>, Бони, и чтобы целый ряд членов комитета, как, например, Львович, Бруцкус, Анский и другие, были из него удалены. Самуил Осипович с презрением отверг гнусное предложение. Он даже не ответил Бони на телеграмму, а нам он написал, что «подлое предложение Бони в нем вызвало отвращение и что он скорее умрет, нежели опозорит себя соглашением с маркизом, присвоившим себе нечестным путем звание председателя Эквадорского комитета». Мы были глубоко удовлетворены таким отношением Самуила Осиповича к интригам младшего Бони. Но последний не дремал. Он насел на Гурвича, с которым Самуил Осипович очень считается, и убедил его, что только Фаремон может спасти Эквадорское дело. Тем временем Фаремон перевел делегации несколько тысяч франков, и Бони и Гурвич оба атаковали Самуила Осиповича, доказывая ему всю эффективность объединения с Фаремоном. И сопротивление Самуила Осиповича было сломлено. Мы об этом узнали, когда Гурвич явился к нам с ультиматумом, чтобы мы объединились с Фаремоном и избрали его председателем. На наши возражения, что Самуил Осипович и слышать не хочет о Фаремоне, Гурвич заявил, что мы напрасно считаем Фаремона авантюристом. Он, дескать, благородный человек, и мы совершаем преступление, отказываясь от союза с ним. «Таково же мнение Самуила Осиповича», – прибавил Гурвич. Мы не поверили, но через несколько дней мы действительно получили письмо от Самуила Осиповича с требованием объединиться с маркизом. Но так как мы к этому времени получили дополнительные совершенно достоверные сведения, что Фаремон – крещеный еврей и известный международный авантюрист, то мы, разумеется, наотрез отказались вступить с ним в какие бы то ни было сношения. Тогда Самуил Осипович прервал с нами всякую переписку, как нам недавно признался Гурвич, по его телеграммному указанию. Мы не знали об этом маневре Гурвича и писали в Квито очень важные письма, на которые никакого ответа не получали, что нас крайне удивляло и огорчало, тем более что как раз в этот период нам представился случай реализовать солидную сумму, если бы мы смогли осуществить одно предложение, сделанное нам представительством бывшей группы белорусских крестьян, живущих в Польше. Эта группа, насчитывавшая свыше 50 семейств довольно зажиточных и не нуждающихся ни в чьей помощи крестьян, обратилась к нам с просьбой отвести им 2000 тысяч гектаров земли на отведенной Эквадорскому комитету земле, т[ак] к[ак] они решили переселиться в Эквадор и устроить там свою колонию. Узнав, что землю Эквадорского комитета отводят колонистам бесплатно, представитель группы спешно согласился отчислить в помощь Эквадорского комитета на организационные расходы по 25 франков за гектар, что составило бы сумму в 50 тысяч франков. Так как Эквадорский комитет по договору обязался устраивать на своей земле европейских колонистов без различия национальности и религии, то просьба белорусских крестьян должна была бы быть нами использована беспрепятственно. Все же мы запросили наших делегатов, прося их сообщить нам, на каких условиях мы могли бы устроить белорусских крестьян и какие для этого должны быть выполнены формальности. На этот наш запрос мы до сих пор ответа не получили, и белорусские крестьяне, вероятно, на нас уже махнули рукой.
Сношения между делегацией и комитетом были прерваны в течение 2У2 месяцев. Тем временем Гурвич узнал про Фаремона такие вещи, что сам понял невозможность какого бы то ни было соглашения с ним. Гурвич прискакал в Париж (он живет постоянно в Голландии), покаялся перед нами, что совершил большую ошибку, настаивая на сговоре с Фаремоном. Тут же он нам сообщил, что мы скоро получим письмо от Самуила Осиповича. По-видимому, Гурвич посоветовал снять с нас «херем»[948]. И действительно, через несколько дней три члена комитета получили пространные письма от Самуила Осиповича, но содержание их было таково, что об улаживании конфликта нечего было еще говорить прежде всего потому, что Самуил Осипович все еще убеждал нас сойтись с Фаремоном, а во-вторых, еще потому, что за время перерыва сношений с нами, как это пишет Самуил Осипович, они зарегистрировали в Квито свой Центральный комитет с правом открывать повсюду свои отделения с правлениями. Вместе с тем Самуил Осипович нас предупреждал, что мы не должны ни с кем заключать договоров. Заключение договоров с группами колонистов – это, дескать, их комитетская компетенция в Квито. Таким образом, они из делегации себя превратили в Центральный комитет. Это