<его> грудью, не прикармливала.
Коротко о нём. Он окончил школу-десятилетку. Был пионером, потом членом ВЛКСМ и членом КПСС. Служил в армии в Москве на действительной службе. Его проводили торжественно, выступали с речью папа и мой муж Павлуша: <в армии> с 1932 года. Перед отъездом записался в ЗАГСе с девочкой Соней, но от нас утаили. Соня нас посещала, мы её принимали хорошо, знали, что Боря её любит, и она нам нравилась.
Я выпустила очень важные события,
о которых интересно написать.
В 1914 году нагрянула война с Германией, и жизнь у нас, к сожалению, изменилась к худшему. Папа из-за отсутствия зубов был освобождён от участия в войне. Один дядя искусственно ослепил глаз — сделали ему бельмо, и получил «белый билет», то есть освободили его. Второй дядя Исаак долго голодал, чтобы похудеть, но это ему не помогло, и он был «зайцем», так называли тех, которые увиливали от военщины.
Во время Первой отечественной войны[157] отец и дедушка продолжали работать как раньше. Запомнилось только одно, что поехали во Львов и на площадке[158] перевозили груз в Перемышль, Дрогобыч[159] и другие города и обратно. Оттуда <отец> привез нам подарки: бархат мне и маме на блузочки и вышитую ткань белого цвета (шитьё) на платье, которое я очень долго носила до замужества.
Я продолжала учиться дома экстерном, пока представился случай переехать в город Гайсин с семьёй в 1916 году. В июне 1916 года родился четвертый мальчик — Миля. Ему было несколько месяцев, когда выехали <в Гайсин>. Организовалась артель из семи человек: наш отец, дядя Меер (брат дедушки Авраама), его зять — Кальницкий, Котляревский, два священника и бухгалтер Бонгард. Работали на мельнице, на которой перерабатывали просо на пшено и горох — на крупу для армии, и пользовались отсрочкой от войны. Отец работал в качестве весовщика, иногда замещал и мельника, когда <тот> отсутствовал. Брат Сруля, как его называли, имел двухклассное образование, закончил земскую школу пятой группы и работал в конторе, в бухгалтерии, под руководством бухгалтера Журинского. Отмечали, что он отличался честностью: когда рассчитывались и оставляли сдачу, копейку, он догонял и отдавал.
Чтоб прокормить семью, мама готовила обед для дяди Меера, его зятя Кальницкого и Котляревского. <Они> приезжали из Киева, тоже участники артели. Приезжал государственный контролёр — проверял норму выпуска продукции, и для него мама тоже готовила обед, обливалась потом и за это получила 25 рублей. Ей было очень обидно, что не посчитали, как она потрудилась. Миля был маленьким, мы его очень любили, но няньки у него не было.
Мама его сажала на кухне возле себя у стола. Однажды он свалился со стула, упал на камень, лежавший в бочке с капустой, и покалечил себе лоб. Шрам остался на много лет. Иногда я его садила на печке возле себя, задерживала ногами, сама с книгой: занималась, готовилась к экзаменам.
В 1917 году была Февральская буржуазная революция. Было большое торжество, музыка играла, был парад военных — мы ходили смотреть. А в октябре месяце вспыхнула Октябрьская <революция>. Выступали на площади ораторы, все радовались.
Мне уже удалось выдержать экзамены, и я поступила в шестой класс женской, ещё частной, гимназии Курчинской Евгении Тимофеевны. Старший брат Сруля в 1918 году поступил в четвёртый класс мужской казённой гимназии. Но ему не посчастливилось, он учился всего два месяца. Был налет на нашу квартиру. Подослали соученика за задачником. Дверь, как всегда, была у нас заперта, ему[160] открыли, и несчастный Сруля пошел провожать парня, чтоб собака его не тронула. В это время подошли двое мужчин, остановили его и ворвались к нам в квартиру. Он <Сруля> крикнул: «Удирайте!» и начал их задерживать, а папа прикрыл двери. Видно, это были соседи, при них был револьвер, <они> выстрелили, и пуля попала Сруле в живот, на этом закончилась их затея. Злодеям не удалось из квартиры взять что-нибудь, а брат на третий день в больнице скончался [161]. Такое горе нас постигло. Способный очень парень, мы были счастливы, что ему удалось поступить учиться[162]. Уплатили за право учения за квартал, но папа просил в его <Срули> память за эти деньги купить книги для библиотеки.
Начались тяжелые времена, начались гонения на евреев, банды. Поляки нас обстреливали[163], и мы прятались в погребах. Однажды мама пекла хлеб в русской печке и во время бомбардировки выбегала во двор, в квартиру, чтобы вовремя вынуть хлеб, рискуя жизнью, но страшно было голодными остаться. Было нашествие банды Волынца и в один день было убито 700 человек евреев, как большевиков[164]. Интеллигенция города Гайсина — врачи, городской голова, священники собрали деньги и дали контрибуцию, чтоб спасти людей. Папа наш по приказу Волынца явился: его и еще много мужчин закрыли в мясной лавке, они задыхались от тесноты. Как потом узнали, должны были керосином облить деревянное помещение и сжечь их. Контрибуция их спасла. Однажды во время учебы в гимназии объявили еврейкам-девочкам уйти по домам в связи с тем, что в городе тревожно, разъезжают казаки верхом на лошадях. Представьте наше настроение, мы встали с парт и ушли, а русские девочки сидели на своих местах и продолжали учиться. Однажды гимназисты устроили у себя бал и пригласили всех девочек. Мне так интересно было пойти и погулять с мальчиками, нарядилась, завила волосы, мама мне купила тонкие чулки, туфли у меня были. А папа не разрешил пойти на такое мероприятие, <потому> что может быть нападение на еврейских девочек.
Я плакала, мне казалось, что никогда не прощу папе этого. Вот такая жизнь была. В театр тоже боялись ходить, ночью бывали случаи убийств.
Чтоб заработать на жизнь, спекулировали: ездили в Киев, Одессу. Ездили на крышах вагонов поездов, мучились зимой от холода, замерзали. Так приходилось и нашей тете Фане после смерти дедушки Авраама. А дядя Исаак, младший брат мамы, недолго <побыв дома> после женитьбы, был в Киеве на заработках. Когда деникинцы наступали[165], он и еще тетя Поля, жена дяди Гершеля, брата мамы, и ещё двенадцать человек дашевцев подводами уехали, как говорится, «живот спасая». Но не тут-то было. Их в дороге под Белой Церковью, в селе Алайки[166], остановили, ограбили и расстреляли. Дядю Исаака бросили в колодезь убитого, а тетю Полю ранили в трёх местах в голову и саблей на правой руке отрубили мизинец до самой кисти. Впоследствии благородные селяне дали знать в местечко. Привезли раненую тетю Полю и близнецов, грудных <детей>, живыми к дедушке и бабушке, ходили узнавать трупы, среди которых по носку определили, что это Исаак.
Второе горе случилось, что бандиты убили всю семью любимого нами дедушки Наума (Нухима), бабушку Рейзел и прабабушку Фейгу, тетю Хонцю и дядю, молодого парня, звавшегося Цюней, <пришедшего> после армии. Так тяжело было пережить это папе и нам всем. Уцелела одна сестра папы, тётя Шева. Она гостила тогда у дяди Гершеля (отца Доры Резник). Можно себе представить её состояние: застать окровавленную постель, на которой были убитые. Оставшиеся чудом в живых люди рассказали, что мужчин они похоронили, а от женщин следа не осталось. Убитая горем, в печали, она добралась к нам.
10.07.1987
Начала читать прошлые заметки.
Проводили доченьку Мариночку и внука Павлика в Таллинн в гости к Тимуру, старшему внуку.
13.08.1987
Приходится нарушить обещание Павлуше писать автобиографию.
Сегодня, 13 августа, включила в план своей работы продолжать свои записки.
В 1917 году я поступила в гимназию. Как уже известно, она была переименована в трудовую школу. И в 1921 году окончила восьмой класс почти на все пятёрки, медалей тогда не выдавали. У кого была материальная возможность, уехали в Одессу, поступили в институт. Я же поступила учиться в Электротехнический техникум. Была на практике, сама сделала в кузнице стамеску. Меня всё же не покидало стремление получить высшее образование.
В 1922 году мне сделал предложение будущий муж Павлуша: обещал, что он демобилизуется и у него будет возможность устроиться в любом городе (Киеве, Одессе). Судьба: его дивизию направили в город Гайсин. Будучи нашим родственником, он с нами познакомился, и я ему понравилась, и он, как водится, начал за мной ухаживать.
Я всегда высказывала своё мнение, «чтобы не быть рабом чувств»[167]. У меня не было никакой специальности, и несмотря на то, что мне было уже 22 года[168], я всё же не решилась дать согласие. Расстроенные, мы расстались, мне тоже было тяжело, стало скучно. Компания, как мы называли своих друзей, распалась. Подруга моя Хонця Урман <вышла> замуж за Муню Лехта, мы встречались много лет. Я настояла у своих родителей, чтоб меня отпустили в Одессу: продолжать учебу. До сих пор не могу забыть, какая у меня была тяжелая дорога.
Я была молода, энергична, ничего не страшило. Снарядили меня в поход, и я несколько дней ехала в Одессу с большим багажом, пока наконец добралась. У меня был адрес Муни Лехта, остановилась сразу на квартире его хозяев.
Переоделась, ибо была осыпана насекомыми. На второй день на Малой Арнаутской при помощи Муни устроилась на квартире у бездетных, они же обещали давать мне и обед.
Имея свидетельство за восьмой класс и один год обучения в техникуме, меня зачислили в мединститут, пришлось