. Это такой грубый человек, мне, — говорит, — рассказывали». А у него один брат вице-президент академии был. А другой, значит, заместитель министра иностранных дел Азербайджана, у этого Алиева. Должен сказать, потом он умер в тюрьме за взятки, кстати. Значит, он такой грубый человек. Он, говорит, вообще не признает, что человек может болеть. Когда у него сотрудник болеет, он не верит. Он, говорит, когда к нему приходит сотрудник, что-то не нравится — он кулаком в морду, выбрасывает за дверь. Не дай бог. А вот если Лаврентий Павлович Берия[886] будет — вот этот хороший, такой-то, такой-то, там расписал его. И через два дня рано-рано утром по радио передают: умер Сталин. Я накинул пальто, вышел на улицу, пошел мимо завода. И навстречу мне директор едет на машине. Мы посмотрели друг на друга. Было очень сумрачно, и все это было до знаменитого письма, то есть не письма, а доклада Хрущева[887]. Который тот же директор, хотя и не был членом партии… Но мы поздно сидели в то время на работе. Я уже был зам. начальника проектного отдела. Он нас позвал, человек десять, кто там остался, и прочел это письмо. И мы все очумели. Но, право, перед этим мы уже более-менее разбирались. Когда освободили врачей, мы уже понимали, в чем дело. Знаете, хотя их освободили после смерти Сталина, что-нибудь через полгода, даже раньше, наверное. Так что тогда мы приняли очень болезненно. Не знали, что с нами будет.
ЕЛ: А для вас самого чем была эта смена правящего?
БК: Когда? При Сталине? После Сталина? Да ничем, собственно. Ну, пришел Хрущев. Я Хрущева понаслышке, конечно, более-менее знал. Я же в то время учился на Украине, когда он был там первым секретарем ЦК партии Украины. Потом его оттуда, вот во время этого голода, за то, что вроде он допустил голод, его оттуда вышибли. И на его место пришел Каганович. Так что понаслышке я знал [о нем]. Потом уже мне было абсолютно безразлично.
ЕЛ: А что вы знали о выселении кавказских народов?[888]
БК: Я сам был на выселении. Честно, если я не ошибаюсь, это было перед самыми ноябрьскими праздниками [19]43 года. То есть я не ошибаюсь, я только не помню, 3 или 4 [ноября]. За день до этого пошли войска.
ЕЛ: Мы продолжим интервью на следующей кассете.
[Конец кассеты 5. Кассета 6: в кадре Борис Львович Каменко]
ЕЛ: [Кассета № 6. 18 апреля] 1997 года. Интервью у Бориса Львовича Каменко берет Елена Леменева. Город Дзержинск Нижегородской области.
БК: Как я уже говорил, что я последние полгода, когда был в Ставропольском крае, я работал в Карачаевской области, в Карачаевске. Ну, это высокогорные места, по-моему, красивейшие места во всем Советском Союзе. Такой красоты я вообще никогда не видел. Перевалы огромные, скалы. Жили там карачаевцы. И вот, в начале, в самых первых числах ноября, вся эта область была окружена войсками. Причем войска двигались, и говорили, значит, они шли туда, к перевалам, чтобы отсечь всю эту область, дальше Грузия идет. И разнесся слух. Специально, наверное, разносили, что это против Турции. Что турки там что-то заворошились… Война еще была, [19]43 год. И войска взяли в окружение всю эту область. А потом в каждый аул въехали уже войска НКВД. И рано утром к каждому дому подходил какой-нибудь там, ну, сержант или что-то в этом роде, и один-два солдата. Мужчин всех во двор сразу. А женщинам собираться. Час на сборы. Пришло туда огромное количество машин, причем машины «Додже»[889], «Студебекеры»[890]. Говорили, что их готовили для Африки, они были выкрашены в желтый цвет. Но поскольку в Африке к этому времени уже кончились, значит, их через Иран перебросили к нам, передали Советскому Союзу. И вот в эти машины их стали загонять всех и везти на ближайшую станцию. Станцию Усть-Джегутинскую, откуда начиналась ветка железной дороги. И, собственно, в одни сутки все это было сделано. Потом, поскольку эту область разделили, часть оставили Ставропольскому краю, а часть отдали туда, ниже перевала — Грузии. А там были огромные стада, там овцы, огромные стада. И все это, всех же забрали, а стадо-то… ни одного человека не осталось. Так был приказ нам, которые работали на железной дороге, срочно выехать туда наверх, на перевалы, и как можно больше скота угнать в эту сторону, чтобы Грузии он не достался. Вот я и еще 15 человек, мы этим делом занимались в ауле Верхняя Теберда. А Теберда — это, как известно, один из лучших курортов всего Советского Союза. Это прекраснейшее место, по красоте изумительное. Вот мне пришлось этим делом [заниматься], я это видел все, на моих глазах все это делалось. Да у меня-то и знакомые были, можно сказать, почти друзья. Мы жили в то время в станице Красногорская на [реке] Кубани. А как раз через Кубань, на ту сторону, мы непрерывно туда ходили, был аул Сары-Тюз. У нас там много знакомых было, мы туда ходили за медом и прочее.
ЕЛ: А как вам казалось, это правильно?
БК: По-моему, нет. Мне и тогда казалось, что это неправильно. Хотя, между прочим, там действительно были довольно большие отряды, которые ушли в горы, когда немцы ушли. Они ушли в горы, и вот, я знаю, одного председателя колхоза там зверски замучили. Там были такие… но это ж не народ. Ну, были те, которые были замазаны при немцах, которым нечего было делать. Они там остались.
ЕЛ: Что бы вы сказали людям, которые будут жить лет через 30, через 50, через 120, как человек, который прошел через все это?
БК: Понимаете, что сказать, я знаю. Но для этой программы это не совсем подходит.
ЕЛ: Ну, скажите, что вы считаете нужным.
БК: Нужно жить по Нагорной проповеди[891]. По Нагорной проповеди. Конечно, не забывая 10 заповедей первых. И больше ничего не надо. У нас могут люди так жить? Сомневаюсь. Сегодня пока не видно, чтобы люди могли так жить. Наоборот, с точки зрения тех же всех заповедей, сегодня стало намного хуже. Прочтите Нагорную проповедь Иисуса Христа. Он же все это писал, причем он же заявлял, что ни один из старого закона не приидет. Все останется. Все 10 заповедей, все старые законы остаются. Плюс его. Понимаете, разница ведь в чем заключается? Если по старым заповедям, например, «не укради», так ведь по Иисусу Христу наоборот: отдай последнюю рубашку. Раньше этого не было. Но, конечно, и те, и первые эти заповеди, и это — это величайшая вещь, которая есть в истории всего человечества.
ЕЛ: Спасибо.
[В кадре Борис Львович и его жена, Лидия Семеновна Каменко — ЛК]
БК: Это моя жена, Лидия Семеновна Каменко.
ЕЛ: Сколько лет вы уже вместе?
ЛК: С [19]45 года.
БК: Поженились в [19]49, а знакомы с [19]45.
ЕЛ: Лидия Семеновна, а что для вас было еврейское происхождение вашего мужа?
ЛК: Бориса Львовича? Ну как. Рассказывал о себе мне все: как в войну, что случилось с семьей. Мы учились в одном институте.
ЕЛ: Как вы отнеслись к тому, что ему пришлось пережить?
ЛК: Ну, в то время это было настолько естественно. Шла война, передавали все время ужасы о немцах, злодеяниях. Отнеслась… жалела очень его.
ЕЛ: Как вы считаете, ваши внуки должны знать о том, что пришлось пережить их деду?
ЛК: Конечно. Они мало очень знают как-то сейчас и плохо интересуется этим.
ЕЛ: Но стоит им рассказывать?
ЛК: Стоит.
ЕЛ: Спасибо.
[Съемка фото решения суда]
БК: Это решение суда, в который я обратился перед отъездом из города Ставрополя на учебу в город Харьков. И этот суд установил о том, что вся наша семья была схвачена гестапо, что мои родные были расстреляны, а я содержался в тюрьме СД или гестапо, откуда бежал.
[Съемка статьи из газеты «Дзержинец»]
БК: Это статья из газеты «Дзержинец» от 24 апреля [19]94 года. Она появилась, когда я обратился в редакцию «Дзержинца» с просьбой объявить благодарность от меня сотрудникам ФСБ или бывшего КГБ за то, что они смогли, как я уже рассказывал, добыть мне документы, подтверждающие все мои приключения в тюрьме, так сказать, во время войны. Но, вместо того чтобы просто написать благодарность, корреспондент заинтересовался. И вышла довольно обширная статья о том, что со мной произошло, как это все было. И в конце эта благодарность от моего имени была объявлена.
[Съемка детской фотографии Бориса Каменко]
БК: Это единственная сохранившаяся фотография моя довоенная. Точнее, детских лет, которую я случайно нашел в квартире, когда после освобождения города пришел на эту квартиру, которая была полностью разграблена. На этой фотографии мне, наверное, что-нибудь около года, если не меньше.
[В кадре фото отца Бориса Каменко со студентами]
БК: Это одна из немногих, можно сказать, единственная фотография моего отца, еще [19]30 года. Отец — крайний слева, стоит, когда он был послан на организацию первого узбекского университета в городе Бухара, со своими студентами, очевидно.
[В кадре фото отца Бориса Каменко с сотрудниками]
БК: Это тоже одна из фотографий отца того же времени, в том же месте, в Бухаре. Вот он стоит сзади со своими сотрудниками.
[Съемка студенческих документов Бориса Каменко]
БК: Это сохранившиеся у меня документы из Харьковского химико-технологического института. Верхние — это студенческий билет, и внизу — это пропуск в общежитие, в котором я жил в то время.
[Съемка фотопортрета Бориса Львовича]
БК: Это фотография периода моей работы в «Гипрополимере» в [19]60-х годах.
[В кадре: съемка второго фотопортрета Бориса Каменко