На следствии в Тайной экспедиции Сената, которое проходило во второй половине ноября 1800 года, Авигдор Хаймович начал устно предъявлять Шнеуру Залману обвинения, но поскольку судьи не понимали еврейской речи, Хаймовичу было велено обвинения изложить письменно. Готовясь к очной ставке, истец составил 19 обвинительных пунктов, на которые ответчик также письменно ответил, после чего эти документы были переведены на русский язык двумя «просвещенными» евреями Лейбой Неваховичем и Юдой Файбишовичем, находившимися тогда в столице[695]. Обвиненный цадик решительно отверг все обвинения в непризнании власти правительства, в безнравственности, в сборе денег и устройстве собраний для тайных целей. В конечном итоге Шнеур Залман был полностью оправдан, освобожден из-под двухнедельного ареста, после чего 27 ноября последовало высочайшее повеление «дело между евреями Авигдором Хаимовичем и Залманом Боруховичем, касающееся до их религии и прочего, в Сенате рассмотреть и учинить положение, на каком впредь основании быть секте хоседов и кагалам»[696]. Правда, до окончательного рассмотрения дела в Сенате Шнеур Залман, который «оказался невинным, и при том нездоров», не имел права выезда с переводчиком из Санкт-Петербурга «на случай дальнейших от него объяснений»[697]. Однако сенаторы не спешили с рассмотрением дела, так как еще ордером от 22 декабря 1800 года обер-прокурору 3-го департамента Сената действительному статскому советнику А. Н. Оленину были отправлены «книги и разные бумаги» с кратким описанием их содержания, конфискованные в доме хасидского руководителя (103 книги и 14 рукописей)[698]. В Сенате же вместе с материалами следственного дела были получены письма различных лиц на еврейском языке вместе с их русским переводом[699]. Вынужденная задержка в столице уже формально оправданного Шнеура Залмана привела к тому, что он в начале марта 1801 года обратился в Сенат с просьбой ускорить решение его судьбы, представив копии документов, содержащих высочайшее повеление не преследовать хасидов. Стоит добавить, что еще в декабре 1800 года его обличитель Авигдор Хаймович вновь обратился к властям с запиской, в которой повторил старые обвинения об отсылке хасидами денег за границу и предложил дать свои объяснения на ответы Шнеура Залмана.
Ситуация резко изменилась в пользу цадика сразу после вступления на престол Александра I: согласно императорскому повелению от 22 марта 1801 года, переданному генерал-прокурором Сената А. А. Беклешовым, 29 марта он наконец был отпущен из столицы к себе на родину[700]. Однако с официальным окончанием следствия раввинисты не сложили оружия, продолжая беспокоить власти своими претензиями и жалобами на хасидского лидера. Видимо, по этой причине белорусский гражданский губернатор тайный советник П. М. Тарбеев выдал ему 13 июля 1801 года своего рода охранную грамоту («открытое свидетельство») следующего содержания:
Его высокопревосходительство господин генерал-прокурор, генерал от инфантерии и кавалер Александр Андреевич Беклешев в отношении ко мне от 29 марта сего года, изъясняя, что еврей Зальман Борухович, бывший в Санкт-Петербурге по некоторым надобностям, ныне по высочайшему государя императора повелению освобожден и отпущен в дом его, о чем, а равно и о доставлении полной ему по прежнему его жительству и обращении свободы, к исполнению сего изволит сообщать мне, почему, исполняя вышеписанное, снабдил его, господина рабина Боруховича, сим открытым свидетельством, чтобы он по жительству его в Белорусской губернии пользовался повсеместно в оной по прежнему его жительству и разном обращении полною свободою, без малейшего от какого-либо препятствия[701].
Таким образом, в результате междоусобной борьбы между хасидами и миснагидами 1796–1801 годов, в разрешение которой оказались вовлеченными, помимо двух императоров, многие государственные чиновники разного ранга (генерал-прокуроры, обер-прокурор, военные и гражданские губернаторы и другие), были подорваны основы кагальной власти как старой системы еврейского общинного самоуправления, которая господствовала над народными массами и эксплуатировала их при помощи множества налогов и различных поборов. В то же время укрепились позиции хасидизма, олицетворявшего собой протест против традиционного религиозно-бытового уклада еврейской жизни, оберегавшегося кагалами. Убедившись в полной безвредности еврейского религиозного и общественного раскола с государственной точки зрения, александровское правительство узаконило его. В «Положении для евреев» — первом законодательном кодексе о статусе российского еврейства, утвержденном именным указом Александра I от 9 декабря 1804 года, хасидам было разрешено в каждой общине устраивать свои особые синагоги и выбирать своих раввинов, с тем условием, чтобы кагальное управление в городе или местечке было общим для обеих частей общины[702].
В заключение стоит остановиться на вопросе о том, что же произошло с главными героями нашего повествования в будущем, как сложились их дальнейшие судьбы. Что касается истца — обвинителя Шнеура Залмана, то спустя некоторое время мы находим рабби Авигдора Хаймовича в очень непростой жизненной ситуации. Во всяком случае, в своем прошении, отправленном в феврале 1803 года императору Александру I, он написал следующее:
Воззрите на несчастие мое и семейства моего, что уже тому несколько лет, как я нахожусь без места и таскаюсь от места на место сам один без семейства моего, а семейство мое находится без всякого попечения, не имея по неспособности моей дневного пропитания, и довели себя питания мирским подаянием[703].
Упомянув о подаренном ему Александром I перстне за некие поднесенные «писания» (как видим, раввин представлял свои сочинения не только Павлу I), рабби Авигдор сообщил, что Пинский кагал до сих пор не возместил ему убытков в размере 400 червонных, понесенных в результате досрочного смещения с должности местного раввина, и вновь пожаловался на происки «злобных» хасидов, которые выразились, в частности, в предписаниях санкт-петербургского военного губернатора М. И. Голенищева-Кутузова и минского гражданского губернатора 3. Я. Карнеева о его высылке из Петербурга в Пинск за якобы «развратное поведение и распутную жизнь» без права самовольно отлучаться в столицу[704]. Интересно, что, помимо просьб о возмещении убытков и восстановлении его доброго имени, Авигдор Хаймович попросил Александра I назначить его с сыном Хаимом Авигдоровичем виленскими раввинами — однако этот чисто внутриобщинный вопрос находился вне сферы компетенции императора. К сожалению, итоги обращения рабби Авигдора Хаймовича к российскому монарху неизвестны, как пока остается неясной и дальнейшая его судьба. Правда, имеются сведения о том, что некоторое время он служил калишским раввином.
Значительно больше мы знаем о жизни цадика Залмана Боруховича — рабби Шнеура Залмана. Во время Отечественной войны 1812 года он выступил яростным противником императора французов Наполеона I Бонапарта. Однако еще в 1800 году он предсказал гибель Наполеона, одерживавшего тогда одну военную победу за другой. Выбрав два стиха из Торы (статьи 41–42 главы XXXII Второзакония), которые содержали в себе 24 слова из 96 букв и говорили о гибели мятежников, начинаясь словами: «Когда заострю (изощрю) сверкающий меч Мой и возьмется за суд рука (десница) Моя…», и перемещая эти буквы, цадик составил из этих же букв новую фразу в 24 слова: «Главари французских мятежников вначале преуспеют, но потом будут посрамлены, ибо истинный царь (царь правды) воздаст (отмстит) им, зарубит их мечом и покорит, и погибнет муж Бонапарт — тогда мир успокоится и возрадуется»[705]. Таким образом, наиболее ранний документ о Наполеоне, составленный российским евреем, явился пророчеством о гибели великого полководца.
Рабби Шнеур Залман — Залман Борухович стал, пожалуй, главным идеологом и активным проводником антифранцузских настроений в еврейском обществе России, а также неутомимым организатором участия еврейского народа в войне 1812 года. Разослав письма во все общины Белоруссии, Шнеур Залман призывал других цадиков и всех евреев оказывать русской армии всяческую помощь и всемерное содействие, в том числе жертвовать свои денежные средства на военные нужды. Не ограничиваясь только антинаполеоновской агитацией, он активно собирал сведения о передвижениях и численности вражеских войск и передавал их с помощью своих единоверцев-разведчиков военным и гражданским властям, по сути, взяв на себя задачу практической организации еврейской разведки на оккупированных землях[706]. Цадику покровительствовали генерал-майор Е. И. Оленин, который стоял тогда в местечке Ляды Оршанского уезда Могилевской губернии со своим сводным отрядом, сформированным из запасных батальонов и Смоленского ополчения, и прожил в его доме неделю, а также начальник Оленина, генерал-майор Д. П. Неверовский, который на первом этапе войны командовал 27-й пехотной дивизией во 2-й Западной армии под командованием генерала от инфантерии князя П. И. Багратиона, прикрывавшей отступление русских войск, дав двум Западным армиям возможность соединиться под Смоленском и спокойно отступить к Москве. В июле 1812 года Оленин доносил из Ляд генерал-адъютанту барону Ф. Ф. Винцингероде: «все здешние евреи преданы нам, чему я видел опыты»