Равич являлась делегатом нескольких съездов большевистской партии (VI–X и XIV), выступала против заключения Брестского мира, примыкала к различным оппозиционным группам, была исключена из партии XV съездом (в 1927-м), но затем восстановлена. Ее последняя должность — управляющая Воронежским кондитерским трестом. В декабре 1934 года — в рамках репрессивной кампании, развернувшейся в стране после убийства Кирова, — преданную большевичку арестовали по сфальсифицированному делу так называемой Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других. Последующие этапы ее биографии размечены постановлениями Особого совещания при НКВД/МВД СССР: январь 1935-го — пять лет ссылки (отбывала в Вилюйске); апрель 1937-го — пять лет исправительно-трудовых лагерей (отбывала в Красноярском крае, позднее срок заключения увеличили); январь 1947-го — бессрочное поселение в Красноярском крае. В апреле 1954-го решением МВД и Прокуратуры СССР тяжело больную Равич освободили от ссылки со снятием судимости, но до полной реабилитации в судебном порядке она не дожила. В 1957 году соратница Ленина и переводчица Шолом-Алейхема умерла в доме инвалидов одного из таежных поселков Красноярского края[954].
Корреспонденция между писателем и его переводчицей, как и следовало ожидать, учитывая отсутствие у них каких-либо общих интересов, посвящена исключительно их работе над текстами переводов и связанным с этой работой «техническим» вопросам — взаимодействию с издателями и редакциями, срокам сдачи рукописей, финансовым расчетам. Мимолетные отклонения от подобной проблематики, такие, например, как упоминания пасхального седера и ханукального вечера, практически всегда принадлежат не основным участникам переписки, а периодически подключавшимся к ней детям Шолом-Алейхема, Эмме и Михаилу.
Тем не менее, несмотря на строго деловой, «прикладной» характер писем, они позволяют судить об общих подходах Шолом-Алейхема к искусству художественного перевода — подходах, сформированных и благодаря его собственным опытам автоперевода, и в процессе сотрудничества с другими переводчиками. В общении с Равич он, как и ранее, проявляет себя последовательным сторонником радикальной адаптации текста к новой читательской аудитории[955].
В частности, писатель настаивает на многочисленных сокращениях. Очевидно, он считает русского читателя куда более подготовленным к восприятию произведения на актуальную общественно-политическую тематику (речь идет о романе «Кровавая шутка»), чем читатель еврейский. В одном из писем (документ № 53) содержится подробное разъяснение:
В дальнейшем продолжении романа есть, кажется, места и даже целые главы, которые для еврейского читателя представляют кое-какой интерес, но для русского читателя они чрезвычайно наивны. Такие места или главы я бы просил
Вас по возможности сокращать и даже выбрасывать. <…>
А потому я полагаюсь на Ваш вкус и такт, и прошу иметь в виду, что Ваш перевод предназначается для большой русской публики[956].
Далеко не всегда Шолом-Алейхем находит понимание со стороны Равич и однажды (документ № 28) даже с досадой восклицает:
Пожалуйста, держитесь всех сокращений! И вообще моих указаний. Только там, где я грешу против грамматики или стиля, я подчиняюсь. Если же я что-либо вычеркиваю, значит, оно безусловно не нужно. Иначе к чему моя редакция?
В другом письме (документ № 92) необходимость в сокращении перевода объясняется тем, что остросатирическое описание коммерческой деятельности героя-еврея (в романе «В бурю») может дать повод для антисемитской интерпретации:
…есть места, которые необходимо выбросить. Например]: в начале, в описании внешности и характера Шестопала, по-русски вышло прямо по-антисемитски.
Изобретательный рассказчик на родном языке, Шолом-Алейхем неутомимо ищет подход и к русскому читателю, пытается «зацепить» его. Порой эти попытки выглядят неубедительно и даже нелепо. Так, он наставляет Равич (документ № 20):
Мацу следует везде писать маца — мацу — мацой, но там, где Рабинович-Попов произносит по-гойски, следует писать «мацца».
Но многие его замечания точны и свидетельствуют как о прекрасном владении русским языком, так и об адекватном восприятии русского культурного контекста. Например, он обращает внимание переводчицы (документ № 78):
Вы же, щадя мой образный, как Вы сами говорите, язык евр [ейский], заставляете коренных русских говорить и думать по-еврейски. Вы забыли, напр[имер], что прислуги Ив[ана] Ивановича] Попова в Благосветлово не могут говорить по-шолом-алейхемски: ву дер вайсер фефер вакст, а скорее им приличествует сказать: куда Макар телят не гонял…
Казалось бы, постепенно взаимопонимание между автором и переводчицей достигнуто, совместная работа, пусть и с трениями, продвигается вперед, а первое переведенное произведение вышло в свет. Но в середине января 1914-го их переписка, сохранившаяся в архивах, обрывается. В последних письмах Сарры Равич затрагиваются юридические вопросы, прежде всего вопрос о ее авторских правах при переизданиях. Судя по всему, та же «деликатная» тема обсуждалась и во время их личной встречи в Женеве в начале января. К тому же периоду относятся и последние письма, которые Шолом-Алейхем получил от владельца московского «Универсального книгоиздательства» Лазаря Столяра, выпустившего «Блуждающие звезды» в переводе Соболя и «Кровавую шутку» в переводе Равич[957]. В этих письмах Столяр выражает заинтересованность в продолжении сотрудничества и удивляется, что не имеет известий «насчет перевода или печатания дальнейших томов»…
Чем же закончились отношения в треугольнике писатель — переводчик — издатель? И почему эти отношения прекратились? Явились ли причиной разрыва разногласия по юридическим вопросам? Имел ли место конфликт или стороны нашли способ расстаться мирно? Наконец, была ли — в соответствии с обещанием Шолом-Алейхема («Это особо будет») — оплачена работа Сарры Равич над переводами, которые остались неопубликованными? Узнать обо всем этом по публикуемой переписке мы, к сожалению, не можем.
Введение в научный оборот переписки еврейского классика с переводчиками осложнено ее межкультурным и двуязычным контекстом, что ставит перед публикаторами задачу сопроводить и без того объемные тексты подробными комментариями как историко-литературного, так и лингвистического характера. Этим отчасти объясняется тот факт, что за весь советский период из почти полутораста писем Шолом-Алейхема Юлию Пинусу, поступивших еще в конце 1920-х в распоряжение еврейского сектора Белорусской академии наук и сразу привлекших пристальное внимание ученых, лишь считаные были опубликованы, причем в основном не в оригинале, по-русски, а в переводе на идиш[958]. Неполно, неточно и исключительно в переводе на идиш печатались и письма Шолом-Алейхема Абраму Дерману[959].
Что касается десятков писем писателя, адресованных Сарре Равич, то они, вероятно, хранились в личном собрании ее первого мужа, Вячеслава Карпинского, и стали доступны исследователям лишь после его смерти. К тому времени — второй половине 1960-х — возможности для публикации в Советском Союзе подобных материалов оказались еще более ограниченными, чем в довоенные и первые послевоенные годы. К тому же заметную часть писем к Равич занимают вопросы финансовых отношений, то есть именно те вопросы, которых последовательно сторонились советские публикаторы эпистолярного наследия Шолом-Алейхема, полагавшие, очевидно, что обсуждение гонораров, договоров, расчетов способно разрушить культивировавшийся в СССР идеализированный образ классика[960]. В результате до сего дня в печати появлялось только одно письмо Шолом-Алейхема из этого собрания — и тоже в переводе на идиш[961].
Всего фонды Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ) содержат 62 письма Сарре Равич, написанных как собственноручно Шолом-Алейхемом, так и его дочерью Эммой Рабинович — под диктовку или по поручению отца. В том же архиве отложились также черновики или машинописные копии 26 встречных писем Равич. Учитывая 18 писем, полученных Шолом-Алейхемом от Равич и хранящихся в тель-авивском «Доме Шолом-Алейхема» (Beit Shalom Aleichem, BSHA), необходимо констатировать: перед нами нечастый случай, когда историю взаимодействия двух участников переписки можно восстановить настолько детально, хотя и далеко не полностью. Восемь посланий Равич доступны нам в двух вариантах — черновом и беловом, что позволяет даже наблюдать динамику ее работы над письмами (окончательный вариант, как правило, становился мягче исходного: переводчица явно старалась не обострять возникавшие разногласия).
Все документы (письма) печатаются по хранящимся в архивах подлинникам. Тексты документов приведены в соответствие с современными нормами орфографии и пунктуации русского языка. Вставки на идише воспроизведены в орфографии источников. В примечаниях публикатора (сносках) латинская транслитерация этих вставок отвечает орфографии современного литературного идиша (система транслитерации института YIVO). Авторские подчеркивания переданы курсивом. Авторские примечания, обозначенные звездочкой, размещены после текстов соответствующих документов.
Даты, как в текстах документов, так и в примечаниях публикатора, соответствуют новому стилю, если не указано иначе или не приведена двойная дата. Датировки документов, принадлежащие публикатору, даны в квадратных скобках и прокомментированы в примечаниях (сносках). Если авторская датировка присутствует в конце документа, т