Ребенок появился у Портновой как память об одной архивной подёнке. Довольно выгодной – предложили описать архив алюминиевого завода, где-то на Урале, обещали щедро заплатить. Чемоданова из-за старушки своей отказалась, а Портнова взяла отпуск, плюс прихватила за свой счет, и поехала. Бумаг оказалось много, но в основном макулатура. Пронумеруй первый да последний лист – и готово. Работа шла к концу, когда ее подрядил архиерей местной епархии привести в порядок архив. Портнова увлеклась. Благо она неплохо читала старые рукописи, без долгой раскачки входила в почерк. Хорошо знала титулы, бегло перескакивала всякие сокращения. Легко составляла описи… Но подоспели холода, а церковь не отапливалась. Заглядывала греться к дьячку, бывшему военному летчику. Ему и перекачала весь свой заработок с алюминиевого завода плюс доход от епархии. На водку и закуску. Еле вырвалась от своего летчика-дьячка. Позвонила Чемодановой, просила одолжить денег на обратный билет. А в срок родила Вовку. Хотела было алименты получить или помощь какую-нибудь. Это ж не шутка – мальчишку поднимать одной, при своем архивном обеспечении… Но дьячок отказался, так и прокричал в телефон, что церковь у нас отделена от государства, а он, стало быть, не подчиняется мирским законам. И вообще, у него самого за душой ни копейки, если можешь, помоги, христа ради, бедствую… Послала ему Портнова семнадцать рублей и сожгла листочек с адресом. Потащила она своего Вовку через поликлиники, ясли да детские сады. От всей этой жизни заболела ревматизмом, подлечилась, но стала хрустеть, порой до неприличия. Худая, жилистая, с фигурой профессионала-баскетболиста, Портнова вряд ли рассчитывала устроить свою жизнь, да еще с мальчиком. Но иногда нет-нет да светлело ее замкнутое лицо, хорошело, видно, вспоминала своего бедолагу, бывшего летчика, да непотребные ночи в его жалкой халупе, под баян.
– Ну и что? – спросила Чемоданова. – Кажется, ты не очень печальна при таких неприятностях.
– В том-то и дело, – Портнова сцепила на коленях пальцы и горбом согнула спину, под линялой кофтой проступили бугорки позвоночника. – Вчера я не находила себе места. А сегодня вечером вызывает меня Софочка… это после вчерашнего раздолбона… и заявляет, нехотя так, через силу. Сама смотрит в окно, точно стыдится… Говорит, вот что Шура, давай забудем вчерашний инцидент. Работай как работаешь. И добавляет – только никому не рассказывай. И еще раз повторила – никому, ничего… Ну?
– Что ну? – переспросила Чемоданова.
– Как тебе это нравится? Вчера с криком увольняла, а сегодня уговаривает никому не рассказывать о хищении документов и продаже через букинистов. И кто? Софочка! Которая ради архива может черту душу заложить.
Чемоданова повернулась к зеркалу и принялась стягивать бигуди. Сейчас ей вовсе не хотелось рассуждать о загадочных порывах Софьи Кондратьевны Тимофеевой. До прихода Янссона оставалось меньше часа, а надо привести себя в порядок, да и комнату освежить не мешает… Она присела на пуфик и всем корпусом обернулась к Портновой. Глаза выражали недоумение.
– А что сама ты думаешь? – тихо, словно их подслушивали, спросила Чемоданова.
Портнова пожала плечами и проговорила через долгую паузу:
– На тебя надеюсь… Ты так не выносишь Софочку, что эта неприязнь может подсказать правильный ответ.
– Или наоборот, – усмехнулась Чемоданова. – Какая тебе разница? Отвязалась от тебя Софочка, ну и ладно.
Портнова вскочила с кресла и заметалась по комнате. Высокая и плоская, от возбуждения она казалась еще более несуразной, словно на стиральную доску натянули старенький свитер.
– При чем тут это? – нервничала Портнова. – В архиве огромные ценности, сама знаешь. Для всяких шахер-махеров, связанных с коллекционерами. А тут я! Подниму скандал. Кому-то этот скандал ни к чему. Понимаешь?
Чемоданова смотрела на Портнову и с укоризной качала головой.
– Ты в своем уме? Неужели Софочка связана с жуликами?
Портнова остановилась над сидящей подругой. Черные нерасчесанные волосы Чемодановой волнами покрывали голову и сверху казались крупным каракулем.
– Ну… не впрямую с жуликами, – проговорила Портнова. – Просто ей посоветовали не раздувать кадило.
– За деньги, – подхватила Чемоданова.
– А почему нет? Ну почему нет?! – волновалась Портнова. – В жизни такое встретишь, ни один фантазер не придумает… А потом будем таращить глаза и признавать, что прохлопали.
– Сумасшедшая! – Чемоданова и сама вдруг разуверилась. Да, она не любила Софочку. Но ни на миг не сомневалась в ее порядочности. – Сумасшедшая… Графа Строганова оценили в тридцать пять рублей. Ну, так хотел заработать этот тип из ксерокопировала, подставил тебя, стервец… А ты заговор усмотрела. У тебя мания величия… Нашла с чем ко мне являться.
– С кем же мне советоваться, если не с тобой? – с обидой произнесла Портнова. – Сама ведь позвала.
Чемодановой было жаль подругу, вечно та влипала в какую-то историю.
– Шурочка, я жду гостя, понимаешь. Получилось неожиданно, понимаешь.
– Вот оно что? – расплылась Портнова. – Так бы и сказала.
– Я и говорю, – Чемоданова решала, с чего начинать, ведь осталось совсем мало времени до прихода Янссона.
– Тогда другое дело. Понятно… А когда он явится?
– Минут через сорок. У меня еще миллион дел.
– Все! Понимаю! Все! Дай я тебе помогу, – Портнова загорелась. – Приберу комнату, кругом такой кавардак, неудобно даже. А ты займись собой. Через полчаса я исчезну, засекай время, растворюсь, как с белых яблонь дым. Всё, всё! Начинаю. – И, не дождавшись согласия, Портнова поспешила в коридор за всем необходимым для быстрой уборки. Она знала эту квартиру, как свою. Нередко заходила просто так, послушать пластинки. Больше всего их объединяла музыка, в которой Портнова знала толк… Долгие годы Портнова работала у Шереметьевой, в отделе использования, потом, соблазненная более высокой зарплатой, ушла к Тимофеевой, в отдел хранения, как-никак пятнадцать рублей в месяц не пустяк.
– Хорошо, что я нагрянула, да? – Портнова воротилась в комнату со щеткой и тряпкой. – Хорошо, верно? А что ты наденешь? Серый костюм? Он тебе идет… Слушай, а кто он такой?
– В архив приехал, к нам. Из Швеции, – без особой охоты ответила Чемоданова.
– Хорошо вам, в читальном зале, людей видите, – помедлив, ответила Портнова. – А мы… глядеть друг на друга уже не можем… Слышала, какую свару Женька Колесников затеял? Против самой Софочки пошел. И нас к директору тягали, на допрос. Тип какой-то приехал из Москвы, все дознавался – что и как… Весело.
Чемоданова молча достала из ящика немудреную косметику, решая, с чего начать. Она редко пользовалась косметикой. И дорого, и ни к чему при такой коже, как у нее. Может быть, тон наложить, и то чуть-чуть.
– А где Вовка? – спросила она.
– Черт его знает, – Портнова приступила к уборке. – Сидит у кого-нибудь. Слава богу, не вертится под ногами… Надо успеть к приходу твоего гостя.
Но Портнова не успела. Раздался дверной звонок. Ровно три коротких, каких-то мужских сигнала.
Янссон сидел на табурете, прямой и строгий. Темно-синие брюки в цвет голубоватого капитанского пиджака были немного забраны на коленях, показывая серые в искорку носки. Яркий галстук подпирал суровый кадык.
«Индюк, хотя бы улыбнулся ребенку», – думала Портнова, пытаясь просунуть в рукава Вовкины руки.
Вовка вырывался и вопил. Ему не хотелось уходить, здесь все водили его из комнаты в комнату, угощали всякой вкуснятиной, даже этот хмырь, Сидоров, налил стакан молока с сухариком. А что дома? Четыре стены и несколько ломаных игрушек.
– Не хочу домой! – визжал Вовка, брыкаясь.
Каждый раз, оказываясь лицом к Янссону, Портнова улыбалась, как бы извиняясь за поведение сына.
– Другие мальчики ведут себя в гостях тихо, а ты?
– Другие мальчики ослы! – вопил Вовка.
– Ну что ты такое говоришь? Стыдно перед чужим дядей.
Вовка на мгновение стих, посмотрел на Янссона и сообщил:
– Этот дядька похож на попугая.
– Вот те на! – растерялась Портнова. – Такой хороший дядя…
– Еще он похож на другого попугая, который больше первого, он сидит в клетке у заведующей, – захлебнулся Вовка, продолжая деловито рассматривать Янссона.
Тут, неожиданно для Вовки и его мамы, узкое лицо Янссона стало еще уже, губы свернулись трубочкой, а глаза окосели, сойдясь на переносице круглыми зрачками, нос заострился и потянул за собой смешную голову вперед, вытягивая шею из воротничка.
Вовка притих. Потом засмеялся. И, оглянувшись на мать, указал пальцем на забавного дядьку. И Портнова засмеялась.
В следующее мгновение Янссон распустил губы; чуть ли не до ушей, как-то в стороны разогнал зрачки и тыльной стороной ладони поддел нос кверху. Новая маска в контрасте с первой смотрелась куда уморительней.
– Еще! – приказал Вовка.
– Хватит! – обронил Янссон. – Для такого маленького крикуна и того много.
Тон, каким Янссон отказался демонстрировать рожи, озадачил малыша. Потом он запрокинул голову и захохотал, пытаясь что-то изобразить своей круглой веснушчатой мордочкой, под челкой волосиков цвета спелой ржи.
Янссон взял принесенную плоскую сумку, извлек желтую конфету размером с сигаретный коробок и протянул Вовке.
– Будешь слушать маму? – спросил Янссон.
– Нет, – честно ответил Вовка.
– Тогда не дам, – тем же тоном отрезал Янссон.
– Буду! – пообещал Вовка.
Он взял конфету и как завороженный принялся разглядывать картинку с изображением Деда Мороза, покорно продевая руки в пальтишко.
Одарив на прощание Янссона благодарной улыбкой, Портнова потянула сына в коридор. И столкнулась с Чемодановой, та спешила в комнату, юная, свежая, в сером шерстяном костюмчике, подаренном каким-то обожателем…
– Уходишь?
– Если желаешь, я останусь, – съязвила Портнова.
– Вот! – Вовка показал Чемодановой конфету и высунул язык.
– Уведи его, – покачала головой Чемоданова. – Или я выброшу его в окно.