Чемоданова протянула руки и, обхватив тонкую шею Колесникова, потянулась к нему. Она чувствовала, как ответное безудержное влечение сейчас исходило не от великовозрастного соблазнителя, желающего утвердить свое честолюбие, а от воспаленного страстью мужчины. Многоопытная женщина, она уже понимала, какой огонь вспыхнул в этом анемичном на вид, рыжеголовом молодом человеке. И помогала ему в этом дерзко, отбросив стеснительность. Словно познала его давно. Тем самым уводя его от неуклюжего стыда. И вновь, не ослабляя объятий, слившись в единое целое, Чемоданова искала его губы, бормоча несвязные случайные слова…
Глава вторая
1
После четырех часов дня читальный зал для научных работников Центральной библиотеки заметно редел, в буфет привозили полуфабрикаты.
Аспирантка из Уфы Ксения Варенцова весьма внимательно следила за стрелками на круглом стенном циферблате – полуфабрикаты избавляли ее от хлопотной беготни по магазинам, а главное, не надо заводиться с готовкой – дома подбавит немного лука, специй, поставит на огонь, и никаких проблем.
Читальный зал уже заметно опустел, стрелки на часах приближались к четырем. Ксении так не хотелось отрываться от стола, работа продвигалась на редкость слаженно. Она сверяла с первоисточниками приведенные в диссертации цитаты и ссылки. Поэтому стол был завален книгами. Единственно, на чем она споткнулась, это на Макаренко. И как она проморгала, непонятно. А заметил Гальперин, который читал диссертацию с карандашом в руках. «Это не стиль Макаренко, – сказал он. – Проверь!» Ну и нюх у моего толстячка, с удивлением думала Ксения. Ведь цитата была весьма простая, даже банальная для сегодняшнего дня, о каком стиле шла речь?! Можно вообще ее опустить без ущерба, на чем и настаивал Гальперин. Ксения упрямилась… Но источник нашла, цитата принадлежала Ушинскому.
Незначительная заминка, как ни странно, подняла Ксении настроение, внушая уверенность в благополучном исходе апробации, которая должна состояться через два месяца на кафедре дефектологии пединститута.
Ксения с досадой посмотрела на часы, взяла приготовленный полиэтиленовый пакет. Обычно покупку она сдавала в гардероб, возвращалась в зал и работала до шести вечера, с тем чтобы в половине седьмого встретиться у почтамта с Гальпериным. Домой они шли вдвоем. Ксения обожала эти вечерние прогулки и с печалью думала, что скоро возвращаться домой, в Уфу. И потянутся недели ожидания оказии, чтобы вернуться к Гальперину… Какая сила тянула ее к человеку, который был намного старше и далеко не Аполлон! Что заставило ее уйти от мужа, с которым прожила бездетно пять лет? К кому, к Гальперину! И не женой, любовницей… Объяснить это нельзя. Только шла она вечерами от почтамта к дому, сдерживая каждый шаг. Она чувствовала бархатное прикосновение жизни, не замечая вокруг ничего дурного: ни толкотни толпы, ни очередей, ни секущего ветра, ни ленивого транспорта. Всего, что могло вывести человека из себя, Ксения не замечала, если рядом был Гальперин. Брюзжащий, тяжелый, в пальто с крепко пришитыми ею пуговицами, в шапке, которую можно принять за кусок облезлого меха. И которую он не соглашался сменить «вплоть до развода»… А воротившись домой, ей уже не хотелось выходить на улицу, если из кабинета доносились звуки, свойственные именно Гальперину. Мешанина из ворчания, свиста, вздохов, сипения, булькания, кряхтения и еще с десяток каких-то сигналов, природу которых весьма непросто назвать. Чем он ее пленил? Гипноз, наваждение?! Во всяком случае, человеку с нормальным инстинктом подобное объяснить невозможно… Ксения была счастлива, и этим все сказано. Отец Ксении, отставной военный, на два года старше Гальперина, а мать, модельер швейной фабрики, на два года моложе…
«Я твой среднеарифметический родитель», – шутил Гальперин.
«Ты мой среднеарифметический возлюбленный», – отвечала Ксения, расцветая нежной улыбкой.
«Довольно сомнительный каламбур, я тебе доложу», – отвечал Гальперин.
«Среднеарифметический. И единственный!» – поправляла себя Ксения, приникая к Гальперину.
Толпа покорно расступалась, пропуская дочь с почтенным папашей.
«Глупцы! – смеялась Ксения. – Не понимают, что нас надо держать в разных клетках».
Ее родители догадывались о каком-то увлечении дочери в далеком городе, но особого любопытства не проявляли. И Ксения была им благодарна.
В буфете уже вытянулась очередь, и Ксения пристроилась к двум девушкам в серых служебных халатах.
Ассортимент полуфабрикатов сегодня был ошеломляющим. Бифштексы, лангеты, бефстроганов, просто куски мяса, не говоря уж о творожных изделиях.
Очередь оцепенела, такого не помнили даже сотрудники отдела древних рукописей. Пошел слушок, что экспедитор спьяна забросил в буфет библиотеки товар, предназначенный для организации, что размещалась на площади за спиной каменного бюста вождя. И что надо брать быстрей, не ровен час тот тип протрезвеет и увезет все по адресу, как это случилось на прошлой неделе со сгущенным молоком…
Люди торопили судьбу короткими нервными тычками в спины впереди стоящих, но никто не обращал внимания на такие пустяки. Каждый держал под прицелом облюбованный полуфабрикат, испытывая состояние шока, если его вдруг уводил кто-нибудь из стоящих ближе к продавцу – боевой тетке с белой феской набекрень и с сигаретой в вампирном рту.
Девушки в служебных халатах пританцовывали от нетерпения и ерзали утлыми плечиками. Они, как сотрудники, могли пройти без очереди, но стеснялись, то и дело подзуживая друг друга…
– Слушай, почему ты не пошла в монастырь? – спросила одна. – У нас почти весь отдел свалил.
Ксения прислушалась. Необычность вопроса ее заинтриговала.
– Да ну! – отмахнулась вторая. – Говорильня. И погода не поймешь…
– Это в какой монастырь? – озадаченно полюбопытствовал молодой человек, из читателей.
Девушки игриво рассмеялись.
– В мужской! – ответила первая. – Нет, правда, в мужской. Большого Вознесения.
– В архив, что ли? – догадался молодой человек.
– Ага, – ответила вторая. – Собрание у них там, говорят, грозное… Знали бы, что сегодня такие бифштексы, сюда собрание перенесли бы, нет, Саша? – пританцовывала девушка.
Ксения обомлела. В памяти мгновенно всплыла необычайность вчерашнего поведения Гальперина. Даже недоумевала – не заболел ли он? Ксения не стала докучать, мало ли какое настроение овладевает человеком… Проснувшись утром, она обнаружила записку: «Не волнуйся, встретимся, как обычно, у главпочты». Но, признаться, на душе у Ксении было неспокойно.
– Извините. Я стоять не буду, – бросила она кому-то за спиной и покинула очередь.
Вбегая в читальный зал, она уже все продумала. Книги сдавать ни к чему, канительно, никто их не тронет, а до закрытия она еще сто раз вернется. Надо нанять такси, езды от библиотеки до архива минут десять, а на автобусе, с пересадкой, считай все полчаса. Только бы повезло с такси!
С такси ей повезло.
2
Обычно собрания в архиве проводили на втором этаже в широком коридоре, приспособленном под зал.
Ксения притулилась у стены, в проходе, среди опоздавших.
За время написания диссертации Ксения слонялась по разным архивам города, так что многие лица ей были знакомы, не говоря уж о здешних, «монахах», кое-кого из которых Ксения знала достаточно хорошо. К примеру, Анатолия Семеновича Брусницына, что сидел с краю, в пятом ряду, руководителя группы каталога. Или эффектную особу из отдела использования, с известной графской фамилией… Ксения вертела головой, пытаясь увидеть Гальперина. Но не удавалось, сплошные затылки и спины. Стоящие в проходе были не очень довольны ее телодвижениями и глухо ворчали. Ксения притихла, надеясь увидеть Гальперина случайно. Хотя, честно говоря, ожидала, что тот будет сидеть за столом, лицом к собранию. Но за столом уныло возвышалась тощая фигура директора Мирошука – он когда-то подписывал Ксении разрешение на работу в архиве. Рядом сидел незнакомый упитанный гражданин.
К моменту появления Ксении в помещении раздавался шум, выкрики, Мирошук пытался успокоить какого-то человека из первого ряда… Слева от стола высилась трибуна, над которой маячил молодой человек с рыжеватой растормошенной шевелюрой, в свитере, из растянутого ворота которого пестиком торчала тощая шея. Его Ксения никогда не встречала, во всяком случае, в читальном зале архива.
Молодой человек пытался что-то произнести, но вяло, с мягкой улыбкой.
– Что вам так весело, Евгений Федорович? – сурово укорил Мирошук. – Серьезный разговор, понимаете. Поставили под сомнение служебное соответствие многих сотрудников… А тут хаханьки какие-то. Нехорошо… Вот, товарищ из управления, Александр Авенирович Шелкопрядов, смотрит на вас с удивлением, – он уважительно кивнул на соседа. Тот важно молчал, распустив щеки, показывая всем своим видом, что и вправду весьма удивлен.
А улыбка Колесникова плавала над возбужденными лицами. Еще сегодня утром он настраивался на решительный лад. Знал, что его заставят выступить, объяснить письмо, свою претензию. Готовился к этому, придумывал… И все полетело кувырком, потеряло смысл, растворилось в памяти, как исчезают далекие контуры в густеющем тумане, оставляя лишь лоскутки мыслей. Он многого не знал о себе. Жизненные невзгоды Колесникова, неустроенность и одиночество, все-все, что взращивало протест и бунт, вдруг развалилось от его пребывания в комнате Нины Чемодановой, словно от мощного землетрясения…
Он стоял на трибуне, подтверждал содержание письма, которое по требованию собрания огласил этот Шелкопрядов, и улыбался своим сокровенным мыслям. Испытывая одно желание – поскорее закончить все это, выскочить на улицу, дождаться на углу Нину и пойти рядом с ней…
А эту улыбку сидящие в зале принимали как насмешку над собой, и злились, и кричали ему всякие гадости. Даже те, кто был на его стороне.
– Если вам, Евгений Федорович, нечего сказать, – недовольно проговорил Мирошук, – так и не надо было затевать сыр-бор. У нас и без того хватает забот.