– А профсоюзы? – поинтересовалась Клюева.
– При чем тут профсоюзы? – поморщился Вьюн. – Смешно даже… В конце концов, предательство – есть предательство. За это надо отвечать… Они, видите ли, хотят хорошо жить, а мы тут отдувайся?
– Действительно! – встрепенулась Лысцова. – С какой стати?!
За время совещания Лысцова разгорячилась, словно гончая, взявшая наконец след. Короткие волосы ее распушились, сонное лицо прорезалось острыми глазками.
– Еще раз, товарищи, предупреждаю – о предмете нашего разговора. Не разглашать! Иначе понесете партийную и административную ответственность, вплоть до снятия с работы, – вставил Бердников. – Теперь распишитесь в этом месте, что ознакомились с инструкцией… Товарищ Аргентов, прошу вас, Кузьма Игнатьевич… начнем с вас.
Аргентов приподнял от стула свой тяжелый зад. Выпрямился. И, медленно шкандыбая к столу, принялся расстегивать пуговицы своего беспогонного кителя.
Сидящие за столом в недоумении следили за его движением.
– Да тут есть ручка, – догадливо произнесла Лысцова. – Какой вы, право, Кузьма Игнатьич, обязательно своей хотите подписаться?
– Да, старуха, своей, – ответил Аргентов.
Лысцова вздрогнула. С чего это он вдруг? Да при всех!
– Ну и язык у вас, Кузьма Игнатьевич. Вы куда старше меня, – она колола бывшего полковника острыми глазенками.
Теперь Аргентов расстегивал пуговицы рубашки, что пряталась под кителем.
– Вы что, Аргентов?! – нахмурился Бердников. – Никак, стриптиз устраиваете… Подпишите инструкцию и ступайте.
Вьюн молчал, не понимая, куда это старый хрен клонит.
– Вот, – промолвил Аргентов. – Приглядитесь…
В проеме рубашки, под оттянутой блеклой майкой, на белой жирной груди, у правого соска, пластался сизый рубец.
– Ну и что? – раздраженно спросил Вьюн.
– В декабре сорок третьего меня поцеловал осколок, под Таганрогом. И хирург, младший лейтенант Михаил Моисеевич Галацер, меня оперировал. А когда немецкие мины накрыли наш эвакогоспиталь, тот самый Галацер прикрыл меня собой. Не убежал, не спрятался… Его так и убило надо мной, и наша кровь перемешалась.
– Так то же война, – подсказала Лысцова.
– Да, война, – согласился Аргентов. – Так вот, господа… Я человек простой, правда, закончил когда-то юридическую школу… Я вам так скажу, с вашей идеологической комиссией… У меня три сына и дочь. У меня два охотничьих ружья и личный пистолет, подарок генерала Нестерова… Я вам так скажу… Если вы раскочегарите этот костер, даю слово коммуниста… У меня три сына, два ружья и личный пистолет… И первому, кто выползет с ножом на улицу под вашими хоругвями, клянусь богом, я влеплю такого гостинца, что он крепко подумает… Впрочем, вас это не коснется, с вашими секретными инструкциями, вы найдете себе укромное местечко, не сомневаюсь…
Аргентов застегнул пуговицы. Мирошук видел, как малиновым жаром созревает бычий затылок Аргентова, сползая на подворотничок.
– Сеете ветер, господа. – Аргентов подошел к двери кабинета. – С каким наслаждением я влепил бы из подарочного пистолета в память о том младшем лейтенанте… Не дурите мне голову, господа, с вашим сионизмом… Работать надо, работать. А это не работа, господа. Обыкновенное безделье. Желание на халяву набить брюхо фруктами, не посадив дерева…
Слова, которые произносил Аргентов, настолько не соответствовали его внешности, словно их произносил другой человек. И даже после его ухода слова, казалось, вольно витают в кабинете управляющего областными архивами.
– Что это с ним? – растерялся Бердников. – Не знал я таким Кузьму Игнатьича… Ты смотри, каков гусь!
– А я знала, – ввернула Лысцова. – Давно говорю, что ему пора на пенсию.
Вьюн молчал и бездумно чертил какие-то значки и крестики. Лицо его из красного стало бурым.
– Приструню я его, приструню, – суетился Бердников, виновато поглядывая на инструктора горкома. – А где Клюева? Это еще что такое? Где Валентина Васильевна?
Стул, что занимала Клюева, пустовал. Мираж, да и все! Только что находилась женщина в кабинете – и вот ее нет, точно провалилась… Вся руководящая троица с подозрением смотрела на Мирошука, что в одиночестве сидел посреди кабинета. Словно тот проглотил худенькую Клюеву, пока шла перепалка.
А Мирошук и сам не мог понять, куда подевалась эта дамочка. Чистая фантасмагория! Он даже оглядел себя, протянув взгляд от тощих коленей до груди, не затерялась ли где-нибудь Клюева в складках его одежды.
Бердников нажал на кнопку. Секретарша просунула в кабинет малокровное личико и посмотрела на управляющего печальными глазами. Пальчики-сосульки придерживали ворот вязаной кофты. Жидким голоском она пояснила, что видела, как из кабинета вышли Аргентов и Клюева.
– Вместе ушли, – чему-то испугался Бердников. – И как мы проглядели?
– Конечно, – рассудила Лысцова. – Аргентов, как шкаф, любого заслонит.
– Там еще подошли директора, – оповестила секретарша.
– Пусть войдут минуты через две, – мрачно распорядился Бердников и, переждав, перевел взгляд на Мирошука. – Ну, а вы?!
– Что я? – встрепенулся Мирошук.
– Подпишите неразглашение, – подсказала Лысцова.
Мирошук поднялся, приблизился к столу, взял ручку, отыскивая место, куда направить перо.
– Что же вы так, Захар Савельевич? – произнес Вьюн. – Пустили на самотек собрание.
– Почему на самотек? – опешил Мирошук. – Я звонил, консультировался.
– Звонили, консультировались, – переговорил Вьюн. – А момент упустили. Видите, что народ единодушно осуждает Гальперина. Вот и воспользовались бы ситуацией.
– То есть как?
– А так. Поставили бы вопрос о доверии Гальперину, как вашему заместителю по науке, – жестко завершил Вьюн.
– Что же ты так, Захар? – укоризненно подхватил Бердников.
– Как же! Считает Гальперина незаменимым, – и Лысцова кинула свой камешек.
– У нас незаменимых нет, – отрезал Вьюн. – Я просматривал стенограмму. Да и звонили люди, рассказывали… Кто этот… Брусницын?
– Руководит группой каталога, – промямлил Мирошук. – Неплохой специалист. Молодой, правда…
– Это проходит, – строго пошутил Вьюн. – Решительный человек. Судя по всему – политически зрелый. Вот какие нам нужны кадры.
– Но… Брусницын беспартийный, – произнес Мирошук.
– И Гальперин беспартийный, – вставила Лысцова.
– Разные бывают беспартийные, – отрезал Вьюн. – Этот, по крайней мере, не свалит… за бугор.
– Но и Гальперин не собирается, – возразил Мирошук.
– Сегодня не собирается, а завтра соберется… Вы что? Захар Савельевич! Я проводил инструктаж, а вы точно с луны свалились, – обиделся Вьюн. Он хотел что-то добавить, но в это время, галдя, в кабинет ввалились четыре директора ведомственных архивов. И прежде чем Бердников утихомирил новых слушателей совещания, Мирошук очутился в приемной.
Сердце перекатывалось в его тощей груди, словно в пустоте. А в голове толкалась одна мысль – не подписал он эту злосчастную инструкцию. Надо вернуться, подписать, они же заметят. И в то же время его удерживала какая-то сила… Так и вышел из приемной, мучаясь сомнением и уповая на судьбу.
А эта тихоня завхоз Огурцова интересуется: заглянет ли Мирошук еще раз сегодня в исполком?! Обойдусь и без пишущей машинки, старая тоже на ходу – вон как стреляет Тамара, через стенку. Пусть пропадают деньги, спокойствие дороже… Хорошо бы отключить телефон на день-два, тоскливо думал Мирошук, а там, глядишь, и все успокоится. А может, взять больничный, переждать?
Мирошук сидел за столом, выпрямив длинную спину и сжав ладонями сплюснутую с висков голову. Цифры на новых часах горели малиновым светом, точно как затылок полковника в отставке Аргентова… Вот уже три раза Мирошук пытался дозвониться до архива загса, и все впустую… Значит, судьба, решил он, но рука все тянулась к телефону. Еще раз попробует – и все, решил Мирошук, накручивая диск.
И тут телефон сработал. Услышав голос Аргентова, Мирошук испугался. О чем ему говорить с бывшим полковником? А вдруг узнают в управлении? Эти мысли опалили Мирошука.
– Слушаю вас, – повторил Аргентов.
– Здорово, еще раз, – произнес Мирошук, точно бросаясь в ледяную воду. – Что же ты, брат, вогнал в дрожь руководство и тикать?
– А… Захар? – грубо обрадовался Аргентов. – Чего они там, после меня? Слюной изошли?
– Да я тоже, знаешь… недолго пробыл, – ответил Мирошук. – А вообще-то изошли. Но начальством-то остались.
– А… Плевать! У меня стоянка у дома, автомобильная. Люди требуются в охрану – сутки отдежурил, трое дома. И пенсия, слава богу, верная. Чихал я на них с пятого этажа. Ясно тебе, Захар? То-то… А в психушку им меня не загнать, не та птица, они это понимают…
Помолчали. Мирошук уже успокоился.
– А я, знаешь, – проговорил он небрежно, – тоже не подписал это их… о неразглашении.
– Ну?! – выкрикнул Аргентов. – Молодец! Признаться, не ожидал.
– А что?! – повысил голос Мирошук. – Не подписал и все. Вышел, а твой и след простыл.
– Ну молодец, Захар, ну душа… Спасибо тебе, брат, – бурно радовался Аргентов. – Возьму тебя в напарники, если турнут нас из архивов. Сутки на площадке, трое – дома… Представляю, какую пулю они нам отольют, черти. Да и самих, видать, по голове не погладят, те, кто их науськал. Шутка, нет?! Трое вошли и трое вышли из чистилища! – хохотал Аргентов.
– Слушай, а Клюева-то эта? – по-детски загорелся Мирошук. – Она-то куда подевалась?
– Как куда? – удивился Аргентов. – Со мной вышла. Что, не заметил?
– Нет. И они не заметили. Спохватились, а ее и след простыл.
Аргентов хохотал в трубку низким судорожным смехом астматика.
– Со мной вышла, милая… Вся дрожит, на глазах слезы. Остановились в коридоре, с глаз людских. «Как же, говорит, Кузьма Игнатьич, как же так? Ответственные люди, партийные?» Ну, успокоил я ее. Какие, говорю, они партийные? Вот ты – партийная, в это я верю… Посадил в такси, отвез домой беднягу. Говорит, уеду к родителям, на Селигер, если что. Пересижу. – Аргентов сделал паузу. – Плохо, брат Захар. Многие так и думают – пережду, мол. А те не дремлют, провокаторы. Гражданской войны захотелось политиканам. Неймется. Давно по мордасам не били… Был у меня сосед, давно, в коммуналке еще… Слышишь, нет?