– отпустят. Иначе весь торговый флот надо сажать в кутузку… А вот тебе скоро пятьдесят стукнет, подумай крепко…» Чем же не понравился Варгасову тот разговор? Смехом не понравился. Каким-то тихим ерническим смехом, с намеком. Раньше приятель смеялся громко, раззявя рот, прищелкивая толстым языком… И еще не понравился тем, что приятель избегал встречи – не показывался, не звонил. Сам же Варгасов ему звонить не хотел, можно дело испортить – приятеля-гебиста звонки пугали, да еще от недавнего заключенного. И встретились они сегодня случайно, в Доме кино, на просмотре зарубежного фильма. Хорошо, Варгасов вспомнил о просмотре, решил съездить, развеяться, тем более днем.
Вернулся домой вконец опустошенным и с твердым убеждением, что надо торопиться.
Прошел на кухню. Тетка Дарья хлопотала у мойки. Судя по склоненному затылку, была не в духе, старая калоша. Чего ей еще надо? Живет как у Христа за пазухой, дом полная чаша. Нет, ей лучше было в развалюхе № 5 по улице Достоевского… Ну, так сходит когда-нибудь в магазин, не торопясь. Сегодня утром, к примеру, как ушла в молочный, так и пропала, хорошо хоть с ключами разобралась, иначе Варгасову бы не выбраться в Дом кино. Интересно, где она пропадала?
– Тёть Дарья… Вы что там, в магазине, вологодского масла дожидались? – спросил игриво Варгасов.
– За творогом стояла, – уклончиво ответила Дарья Никитична. – Сырники ешь. Наготовила свежих. Небось у своей красавицы таких не попробуешь.
– Что вы… все к ней вяжетесь, – сдержанно произнес Варгасов, примериваясь к сырникам, что аппетитными розовыми кружками лежали в миске.
– А то и цепляюсь, что по ее милости должна дом свой оставлять, – тетка была явно не в духе. – Что я там забыла, в Германии?
– Опять двадцать пять, – Варгасова отвлек звонок телефона. Облегченно вздохнув, он снял со стены трубку. Но слышал только дыхание своего неизвестного абонента.
– Который раз кто-то звонит и молчит, зараза, – вставила Дарья Никитична.
– Алло! – произнес Варгасов. – Что вы молчите?
– Будимир Леонидович? – тихо прошелестело в трубке.
– Ну, я, – напрягся Варгасов: – Кто это?
– Анатолий Семенович, – с облегчением донеслось из трубки. – Брусницын… Только не повторяйте мою фамилию вслух, прошу вас.
– Ах, это вы? – просьба Брусницына обескуражила Варгасова. – Что же так? Я вас ждал вчера, а вы…
– Нет, нет… Мы ведь договорились – вчера вечером или сегодня в первой половине дня, – запротестовал Брусницын. – Я был у вас в начале двенадцатого, но не застал… Спуститесь, пожалуйста, на улицу.
– Так поднимайтесь ко мне, – продолжал недоумевать Варгасов.
– Нет, нет… Я жду вас у овощного киоска. На углу вашего дома.
Варгасов повесил трубку и чертыхнулся. Прошел в кабинет и приблизился к окну, отсюда хорошо просматривался весь угол дома. Из телефонной будки, что напротив овощного ларя, вышел мужчина в шляпе, с портфелем в руке. Посмотрел на часы, огляделся по сторонам и встал, в ожидании прильнув спиной к стене дома.
Варгасов не ведал, какое смятение овладело сейчас Анатолием Брусницыным, как билось его сердце, отдаваясь в горле сильными толчками. Все время, после того как он выбрался из варгасовского подъезда, мысли Брусницына занимал один вопрос – узнал его старик-краевед Забелин или нет?! Факт, из-за которого могла поломаться судьба Брусницына, рухнуть его жизнь. И, главное, ничего уже не изменить – все три анонимных письма отосланы адресатам, и не исключено, что уже лежат на столах строгих казенных учреждений… А тут появляется свидетель того, что он, Брусницын, лично приходил в дом к Варгасову. И в случае, если Варгасов признается, откуда у него… архивный документ, Брусницын уже не отопрется, и версия корыстной продажи Гальпериным ценнейшего раритета – отпадет. Ясно, кто доставил Варгасову этот документ, следователи свое дело знают, все расколют… А если не отдавать Варгасову записку Толстого, унести обратно в архив? Что тогда? И тогда плохо… По анонимке начнут трясти Гальперина, искать четвертое письмо. Но вряд ли они выйдут на юриста-археографа Алексея Гагарина, ведь тропинку к нему Брусницын сжег. Подсказать? Это вызовет подозрение. А тут и вновь может подоспеть дед-краевед Забелин и привлечь внимание следователя к персоне Брусницына, даже если и не найдут документ у Варгасова, даже если только возникнут слухи.
И вдруг сознание Брусницына обожгла мысль – а что если и старик Забелин работает на Варгасова? А?! А почему бы и нет? Старик Забелин, Хомяков… Они ходят к Варгасову, они вхожи в архив, Хомяков вообще на службе.
Ручка отяжелевшего портфеля проскальзывала в мокрой ладони. Горячую спину, вдоль позвоночника, холодила колкая струйка пота…
Ну, а если все-таки Забелин его не разглядел?! Конечно, не разглядел, иначе обязательно бы отреагировал, у старика живой характер, он бы не смолчал К тому же свет от окна падал со стороны Брусницына и дальше, в лицо старика Забелина. Поэтому Брусницын мгновенно его признал, едва лицо старика вынырнуло из лестничного проема… Так, переменно впадая в истерику- и остужая ее здравым рассуждением, Брусницын промучился около часа, ничего определенного не решив. Доведя себя до исступления, он впал в совершеннейшую апатию. Словно в полусне подошел к телефону, выбрал из кармана монетку. Единственное, что он определенно решил, это не подниматься в квартиру Варгасова, не исключено, что старичок-краевед еще сидит… «Ах вы, сволочи! – набирая номер телефона, поносил он про себя и старика Забелина, и Хомякова. – Я бы вам показал, паразиты…» – впервые так остро, до боли, Брусницын пожалел о шлагбауме, который опустил перед ним искуситель Варгасов.
А Варгасов уже шел навстречу, раскинув руки и сердечно улыбаясь…
Когда Будимир Леонидович вернулся домой, на нем не было лица. И без того крепко сколоченный, сейчас он казался каракатицей, накаченной гневом. Черные широкие брови кустились над яростными глазами, тяжелые шаги продавливали покойную тишину квартиры.
– Ты чего, Будимирка? – Дарья Никитична испуганно присела на край табурета. – Убить меня собрался? Погляди на себя.
– Это ты погляди на себя! – прокричал Варгасов. – Ты кого сюда приводила? А?!
– Кто? – глазки Дарьи Никитичны заметались по кухне.
– Ты! Кто… Я спрашиваю, кого ты сюда водила?
– А что особенного? – обомлела догадкой Дарья Никитична. – Ты что, Будимирка? Спятил, нет? Бога побойся, такое думать о старой тетке… То же мой знакомый, старичок-боровичок.
– То-то, боровичок! – взвился Варгасов. – Он что, в архиве работает?
– Работает? Да он же пенсионер… Господи, что с тобой, Будимир? Что особенного? Ну, посидели, чаек попили, сырников поели, поговорили.
– Где ты его встретила? У нашего дома?
– Где встречаются старики? В молочном магазине, – мягко ответила Дарья Никитична. – Чего ты испугался, точно за тобой черти гонятся? Думаешь, он следит за тобой? Нужен ты ему больно.
Варгасов приблизил к тетке бешеное лицо.
– Ну?! И что вы тут делали? Кроме чая!
– Ничего… Я ему квартиру показала. Хвастала, как ты живешь, – простодушно ответила Дарья Никитична. – Что особенного?
– И в кабинете были?
Дарья Никитична молчала, борясь с искушением сказать правду. Слезы наворачивались на глаза. За что ей такое наказание? Жила себе спокойно и жила. Если что и случалось, сама ответ и держала, ни от кого не зависела… А тут крикун этот того и гляди кулаком поддаст, весь в отца своего, Леньку, тот тоже все норовил горло сьое жилами опутать, что не так – в крик. С какой такой стати, интересно.
– И в кабинет водила? – наседал Варгасов. – Стол мой показывала, да?
Дарья Никитична смежила дряблые веки, отмывая глаза.
– Ты, Будимирка, на меня криком не кричи, я тебе не жена. А то плюну на все, катитесь к чертям собачьим. Верно старичок тот сказал: кинут они тебя, Дарья. Используют и кинут, – Дарья Никитична, для страховки, вложила свои сокровенные мысли в уста краеведа. – А то раскипятился, раскричался на родную тетку, словно на врага. Или, думаешь, я слепая-глухая… – Дарья Никитична резко умолкла, испуганно таращась на племянника. Она явно хотела что-то добавить, но одумалась.
– Я спрашиваю – интересовался твой знакомый чем-нибудь в моем кабинете, смотрел что на столе? Или нет? – В сильном гневе Варгасов и не обратил внимания на внезапный испуг тетки. – Да или нет?!
– Ну… любопытствовал. Ведь он дотошный, знай себе глазеет, – Дарья Никитична уже взяла себя в руки и смотрела на посеревшего племянника невинными глазами. – Порадовался он за тебя, говорит, образованный человек твой племянник. Такой не пропадет…
Варгасов лихорадочно вспоминал – чем мог бы привлечь внимание на его столе искушенный взгляд, вроде ничем. В доме-то он ничего не хранит, только какая-нибудь мелочь. А так, все увезено за город, в надежное место… Он тронул ладонью борт пиджака, услышал живой хруст конверта, что передал ему Брусницын.
– А в ящики мои не заглядывал?! – ему показалось, что тетка насмехается над ним.
– Не заглядывал, не заглядывал! – выкрикнула Дарья Никитична. – Ты бы лучше долг мне вернул, вот что!
– Какой долг? – опешил Варгасов.
– Какой, какой… Забыл уже? Восемнадцать рублей одалживал.
– Я?! – еще пуще изумился Варгасов.
– А кто же? Шесть лет должен. Считай, пени наросли. Конечно, берешь чужие, а отдаешь свои.
– Припоминаю, припоминаю… На улице у тебя перехватил, припоминаю, – поводил головой Варгасов в каком-то детском ликовании.
– Гони долг, Будимирка, не миллионерша я.
Варгасов смотрел на тетку, в ее круглые куриные глаза, на задиристый нос, пуговкой, и рассмеялся.
– Ну и память у тебя, Дарья Никитична! – смеялся Варгасов. Он чувствовал, что ничего опасного в визите нет, чистое совпадение, напрасно Брусницын устроил истерику.
Вообще, каким-то перепуганным, даже болезненно перепуганным, показался Брусницын. Его можно понять. Варгасов всего мог ждать, но записку, написанную рукой Толстого? Состояние, которое помещается в портмоне.