– Я открою вам эту комнату, к вам никто не войдет, ключ у меня, а все будут думать, что она заперта.
И вот мы там стоим, длинная-длинная комната, с обеих сторон стеллажи до потолка, а потолки пять метров. Ни стула, ничего, сесть негде. Я стою, “приблизившись к стене”, как писал Есенин. И стала рассказывать, почему мы пошли к его врачу. А за всю историю папиной болезни, тебе хорошо известной, я имела дело с врачами-психиатрами. То ли мне так везло, то ли так и должно было быть, но все время попадались замечательные люди. Очень внимательные, очень человечные, всегда прислушивались к моим просьбам. Всегда помогали. Всегда после посещения врача папе становилось лучше. Я все это рассказываю Сеньору, что мы не просили никаких санкций, просто просили помочь – как-то ваше влияние употребить не в негативную, а в позитивную, с нашей точки зрения, сторону, чтобы он не бросал школу, все-таки учиться же надо. Мы же не враги, мы ведь желаем ему только хорошего. Может, мы делаем что-то не так и неправильно, ну пусть он извинит нас за это.
Что я точно говорила, я не помню. Но распрощались мы с ним очень мирно. А потом ко мне зашел Вадим Струве и сказал:
– Всё в порядке.
Право Сеньора
– Ты знаешь, что такое “право сеньора”? – спросил Венька, когда они в очередной раз курили на лестничной клетке, на этот раз на десятом этаже в Доме правительства. Шуша к этому времени уже тоже курил.
– Ммм…
– Понятно. Не знаешь. “Свадьбу Фигаро” читал?
– Конечно, – быстро соврал Шуша.
– Понятно. Не читал. Пьесу написал Бомарше, а Моцарт потом из нее сделал оперу. Я тебе прочту кусок.
Венька достал из портфеля книжку в рваной белой суперобложке. На ней было написано “Бомарше”, ниже красным “Трилогия”, еще ниже рисунок в стиле Николая Кузьмина, мужа Татьяны Мавриной, подарившей родителям расписанную ею доску для сыра, а в самом низу слово Academia, которое, как Шуше уже объяснили, надо произносить “акадэмиа”. Венька начал читать:
– “сюзанна. Его сиятельство граф Альмавива имеет виды на твою жену, понимаешь? И рассчитывает, что для его целей комната вполне подходит. Граф мне дает приданое за то, чтобы я тайно провела с ним наедине четверть часика по старинному праву сеньора…” Ты знаешь, что это за милое право?
– И что это значит? – не понял Шуша.
– Твой любимый Сеньор.
– Что мой любимый Сеньор?
– Хочет. По старинному праву сеньора. Переспать.
– С кем?
– С Алкой. Прежде чем она достанется тебе. Комната вполне подходит.
Шуша замер. Мир снова рушился.
– Он пытался это сделать с Рикки, но опоздал. Я уже сделал из нее женщину для себя. Он поморочил ей голову несколько дней, все не решался ее раздеть. Ей надоело, и она сбежала обратно ко мне. Если не веришь, поезжай сейчас к ней, и она тебе объяснит, кто такой на самом деле твой Сеньор.
Разрушенный мир на глазах собирался во что-то новое, и это новое было непонятным, разноцветным и удивительным.
Он постучал в стену шифрованным стуком. Рикки открыла очень быстро, похоже, ей было известно, что он придет. Они вошли в комнату. Рикки потушила верхний свет, оставив только ночник. Они сели на узкую кровать рядом, но не слишком близко друг к другу. У Шуши дрожали колени.
– Давай я буду их держать, – сказала Рикки и положила ладони на его колени.
Сколько времени это продолжалось, историкам установить не удалось. Сами они потом тоже не могли вспомнить; видимо, от нескольких минут до нескольких часов. Но мы точно знаем, чем это закончилось.
Раздался звук открываемой ключом двери, и в полутемную комнату вошли двое.
Зажегся свет. Это была Нюрка, подруга Алисы, с очередным любовником. Особенно компрометирующего зрелища Нюрке с хахалем представлено не было. Хотя вид у Рикки с Шушей был растрепанный, они были одеты и сидели рядом на диване.
– Так, – сказала Нюрка мрачно. – Голубки́. Свили гнездышко.
– Мы уходим, – быстро сказала Рикки.
Тут в их краткий диалог вмешался любовник, в котором неожиданно проснулся воспитатель юношества.
– Ребята! – сказал он озабоченно. – Чем вы занимаетесь! Интересуйтесь лучше хорошими стихами! Вот, например…
Но они уже выбежали из комнаты, так и не узнав, какими стихами им следует интересоваться. Был теплый вечер. В свете ярко освещенных витрин улицы Горького толпа казалась нарядной. Теперь они шли медленно, близко друг к другу. Рикки крепко держала его за руку.
– Мама все время говорит, что я непостоянная, то одного люблю, то другого.
Шуша бросился на помощь:
– Может быть, ты всю жизнь любишь одного, просто он переселяется в разных людей.
Это было влияние Венькиных лекций – карма, сансара, реинкарнация. Сияющая Рикки смотрела на него и улыбалась.
– Значит, он теперь в тебе?
Шуша замер. Это объяснение в любви? Она меня любит?
Рикки продолжала что-то говорить, но он не слышал, поглощенный своим новым статусом объекта любви.
Они остановились перед входом в Коктейль-холл в мордвиновском корпусе Б, уже переименованном в “дом шесть”.
– Зайдем сюда, – предложил он. – Там кофе хороший.
– Я не люблю кофе. Единственный кофе, который я могу пить, это Венькин.
– Ерунда. Я знаю его рецепт – килограмм сахара и килограмм кофе на кастрюлю воды. Возьмем тебе горячий шоколад, если не любишь кофе.
С высоченного потолка свисали люстры, напоминающие перевернутых медуз, а каждая медузья нога оканчивалась светильником в форме желудя. Огромные колонны высотой в два этажа завершались капителями композитного ордера, как гордо сообщил Рикки член “клуба юных историков архитектуры”. Внизу на причудливо изогнутых стульях сидели хорошо одетые люди и пили из конических рюмок Kowboy Kocktail местного разлива.
В фильме Говорухина “Брызги шампанского” лейтенант Володька заставит таких же хорошо одетых людей стоять здесь под дулом пистолета ровно две минуты в память погибших бойцов его роты. К началу съемок интерьер уже будет безнадежно испорчен. Но в 1960-м он все еще был полон сталинской роскоши. Они поднимались по винтовой лестнице. Рикки шла впереди. От ее длинных детских ног в красных чулках невозможно было оторвать взгляд, красный цвет делал их причудливо изогнутыми, барочными, они удивительно подходили к интерьеру.
Шуша вспомнил рассказ Сеньора, что на этой лестнице есть один виток, где человека не видно ни сверху, ни снизу, там можно целоваться. Надо иметь в виду, пронеслось у него в голове, ведь целоваться теперь придется часто и не всегда в комфортных условиях. Вообще-то он считал себя последователем Леонидова, даже иногда подписывался “конструктивист ШШ”, но сейчас засомневался – а может ли холодный конструктивистский интерьер погрузить в такое же облако счастья.
Они просидели за столиком на втором этаже – с кофе, горячим шоколадом и булочками с кремом – почти час. Говорили мало, в основном смотрели друг на друга и держались за руки. Постепенно в их облако счастья стал проникать сквозняк реальности – где-то там на десятом этаже их должны были ждать Венька с Аллой. Возвращаться? А что им сказать? И как себя вести?
– Я знаю, что мы сделаем, – вдруг сказала Рикки решительно. – Когда мы войдем в комнату, я поцелую Веньку, а ты поцелуешь Аллу.
Зачем это было нужно, Шуша не понял, но раз уж она, как выяснилось, любила многих, она, надо полагать, знала, как такие вещи делаются. Вариант Рикки понравился ему тем, что ничего объяснять было не нужно. Неприятное выяснение отношений откладывалось, и можно надеяться, что все потом как-то выяснится само.
– Знаешь что, – неожиданно для себя сказал Шуша, – нам вообще не нужно к ним ехать. Они уже всё поняли.
Алла: второй режиссер
Все так называемые “ученики Сеньора” вольно или невольно ему подражали. Ходили сгорбившись, потому что так ходил Сеньор. Однажды он объяснил, что горб нужен: физический горб помогает создать внутренний духовный горб, которым ты будешь питаться, когда окажешься в тюрьме, – пословицу “от тюрьмы да от сумы не зарекайся” он понимал буквально. Все стали, как и он, получать письма на почтамте “до востребования”, пить по десять чашек двойного “крем-кофе”, уже переименованного в “эспрессо”, отчего бедный Шуша на какое-то время вообще перестал спать. А еще изучать итальянский, хотя почти никто не сдвинулся дальше “Doppio espresso e due zuccheri per favore”[15]. И перестали лечить зубы, чтобы не связываться с врачами, как учил Сеньор. Самые стойкие продержались всю жизнь и в старости победоносно шамкали беззубыми ртами. Слабые эмигрировали и за бешеные деньги вставили себе сияющие фарфоровые зубы – этих презирали.
Венька не горбился, не получал писем на почтамте, регулярно лечил зубы, но и для него нашлось нечто для подражания. Его привлекло режиссерское мастерство Сеньора, способность управлять поведением людей, умение выстраивать мизансцены. Венька понял, раньше Рикки и Шуши, что их притягивает друг к другу сила, которой они не могут противостоять. Тогда он решил свести их своими собственными руками, чтобы это было его решение. Что же он собирался получить взамен? Как выяснилось, меня.
…Когда Шуша уехал, мы с Венькой долго молчали. Я была растеряна. Не понимала, зачем надо было отправлять Шушу к Рикки и почему я теперь должна сидеть с этим Венькой и ждать его возвращения. Венька тоже молчал и внимательно меня рассматривал.
– Хочешь чаю? – спросила я.
– Пойдем лучше пройдемся.
– Да, да, пойдем!
Это лучше, чем сидеть запертыми на десятом этаже непонятно для чего. Мы вышли на набережную Водоотводного канала и долго смотрели на черную воду, по которой плыли обломки досок.
– А что будет с нами? – неожиданно спросил Венька.
Я не поняла.
– А что с нами? С нами ничего не будет.
– Но ты будешь со мной.
– С тобой? Почему?
– А куда тебе деться?
Я растерялась. Этот ужасный Венька отнял у меня Шушу и зачем-то послал его к Рикки. А теперь, оказывается, я должна была достаться ему, Веньке. Его внешность была мне скорее неприятна: маленький, глаза навыкате. Внешность тут, конечно, ни при чем. Я просто не позволю собой управлять. Точка.