– Я только что уронил монету в телефонной будке, чтобы позвонить тебе, – говорил он. – Долго шарил рукой по грязному заплеванному полу и молился, чтобы монета нашлась. Я был готов отдать за эту монету полжизни. Она нашлась, и вот звоню.
Все это было так непохоже на Сеньора, что я поехала. Потом осталась у него ночевать, и в конце концов у нас начались взрослые отношения. Через несколько месяцев я забеременела. Когда он узнал, что будет ребенок, просто сошел с ума.
– Я напишу твоей маме письмо, что прошу твоей руки. Я могу зарабатывать очень много денег, просто раньше у меня не было стимула. Час проведу за машинкой, и этих денег хватит на неделю.
Была свадьба. Куда делись его ирония и цинизм! Друзья собрали приличную одежду – брюки, красивый свитер, новые ботинки. Но когда родилась Ника, началась совсем другая история. Семейная жизнь с Сеньором не могла получиться – он мастерски заманивал и привлекал к себе людей, а потом их бросал. Теперь он все чаще уходил ночевать в свою конуру.
И тут началась массовая эмиграция. Знакомые понемногу исчезали. И друзья стали приставать к Сеньору:
– Ты всю жизнь повторял стихи своего сокамерника: “А когда пойдут свободно поезда, я уеду из России навсегда”. Поезда пошли. Твой сокамерник уехал. А ты чего сидишь?
На что он отвечал:
– Я вот уже три года всех спрашиваю, где Калининское отделение милиции, и ни одна собака мне не говорит. Как я могу взять оттуда справку, если никто не хочет мне сказать, где оно находится? Но даже если представить себе, что я каким-то чудом собрал все справки и сделал ремонт в квартире, дальше начинается самое трудное: надо платить за визу сорок рублей. А где их взять?
Друзья были уверены, что стоит только нашему Сеньору пересечь границу, как мировая прогрессивная общественность тут же поднимет его на пьедестал.
Он будет сидеть где-нибудь в кафе “Флориан” на пьяцца Сан-Марко в Венеции и произносить монологи, а толпы учеников и поклонников будут их записывать и тут же публиковать. Поэтому друзья сами нашли Калининское отделение милиции, сами собрали все справки, сами сделали ремонт в его комнате и сами внесли сорок рублей. После чего Сеньору ничего не оставалось, кроме как взять в одну руку пластиковый пакет с блоком сигарет “Шипка” и последним номером газеты Paese Sera, а в другую – машинку “Рейнметалл”, сесть в самолет и улететь. Правда, в Шереметьево в самый последний момент он сунул машинку Шуше: мне не понадобится.
Ночь перед отлетом он провел у меня на десятом этаже. Через три недели я узнала, что снова беременна.
Американские шпионы
19 июня 1953 года Этель и Юлиус Розенберги были казнены на электрическом стуле в тюрьме Синг-Синг в деревне Оссининг, штат Нью-Йорк. Розенберги были в прямом смысле слова американскими шпионами, но не теми, что обычно изображала советская пропаганда: они были шпионами, работающими на СССР. Нашему герою было девять лет. Если что-то и говорилось по радио про казнь “честных американцев”, он это пропустил мимо ушей. И уж совсем не мог предполагать, что последствия этой истории могут иметь к нему какое бы то ни было отношение.
После окончания МАРХИ встал вопрос о работе. Шуша мечтал попасть в мастерскую Покровского[25], который уже прославился модернистским зданием Дворца пионеров в Москве. Оказалось, отец был хорошо знаком с Покровским, даже писал какие-то сатирические стишки для “Кохинора и Рейсшинки” – “единственного ансамбля, созданного в советской архитектуре”, как его назвал великий Буров[26]. Отец позвонил, Покровский весело сказал: “говно вопрос”, и Шуша стал младшим архитектором Мастерской № 3 Моспроекта-2.
Первым проектом, в котором ему пришлось участвовать, был знаменитый дом “Флейта” в Зеленограде – единственный жилой дом в городе, построенный по индивидуальному проекту. Это было сооружение длиной в полкилометра с галерейной планировкой, где все жилые помещения выходили на юг, а все кухни на север, и предназначалось оно для молодых семей, таких, как он и Заринэ.
Шуша, конечно, был мелкой сошкой в команде, в проектных документах и чертежах его фамилия не числилась, но сам факт, что он участвовал в проекте, напоминающем его любимого Леонидова, был неслыханной удачей. Хотя сталинский стиль сдавал позиции, происходило это медленно. В газетах иногда появлялись фотографии строящихся обкомов. В Волгограде, Житомире, Тюмени, Улан-Удэ, Харькове и других областных центрах все еще колосились коринфские капители. Ужаснее всего были, конечно, московские высотки, они вызывали у Шуши примерно такую же тошноту, как торт с шоколадной бутылкой из Гастронома № 24. В этой атмосфере дом “Флейта” казался возвращением в нормальность.
Потом началась работа над сверхсекретным Научным центром микроэлектроники. Шуше было сказано, что он должен получить “третью форму”. Это как-то перекликалось с “третьим разрядом слесаря механосборочных работ”, которым его наградили во время школьной практики на заводе “Метростроя”, но общего оказалось мало. Третью форму, как ему объяснила Анна Семеновна из отдела кадров, выдавал Комитет государственной безопасности после тщательной проверки самого гражданина, всех его родственников и предков. Тут могла возникнуть проблема: дядя Лева был расстрелян как враг народа в 1938 году в Киеве. Шуша, в сущности, был ЧСВР – членом семьи врага народа.
То ли между украинским и российским отделениями госбезопасности не было координации (что объясняло, почему московская часть семьи не пострадала после гибели Левика), то ли события тридцатилетней давности уже никого не волновали, но “третья форма” была ему выдана, и член семьи врага народа был допущен к секретному объекту. На обсуждение первого, “башенного” варианта из Ленинградского КБ приехали, как ему сказали, “очень важные специалисты” Филипп Старос и Иосиф Берг. Они сразу отвергли высотное решение, объяснив, что в секретных технологических процессах, которые тут будут происходить, малейшие колебания здания недопустимы. Чем-то эти два типа отличались от всех инженеров, с которыми Шуша сталкивался до сих пор. Они были одеты с несвойственной технарям элегантностью, говорили коротко, внятно, вежливо и почему-то с легким акцентом.
Мастерская стала срочно делать второй вариант. Он состоял из двух лабораторных корпусов, как бы сломанных в середине под тупым углом, – эта композиция вошла в моду после того, как зять Хрущева Алексей Аджубей съездил на Кубу. Его так поразило здание Мартина Эстебана, что он посоветовал тестю послать туда Михаила Посохина – поучиться у кубинского мастера. Покровский, Шушин начальник, работал с Посохиным над Новым Арбатом – так эти формы перекочевали в Научный центр микроэлектроники в Зеленограде.
…Прошло десять лет. Шуша успел развестись с Заринэ, снова сойтись с Рикки и снова с ней расстаться. Теперь он был уже не младшим, а ведущим архитектором. Зарплата выросла больше чем вдвое, некоторые проекты он вел сам, его приняли в Союз архитекторов. Это был успех, но радости он не принес. Что-то было не так. Он уже прочел книгу Дженкса “Язык постмодернистской архитектуры”, которая ему скорее не понравилась, он все-таки был модернистом. Но тот модернизм, который в индустриальных количествах производила его мастерская, нравился еще меньше. В 1955-м, в разгар “борьбы с излишествами”, Академию архитектуры переименовали в Академию строительства и архитектуры. Архитектуры там по существу не осталось, осталось только дешевое строительство, которое не нравилось никому: жильцам пятиэтажек – чудовищным качеством, архитекторам – отсутствием архитектуры, начальству – недостатком монументальности.
Союз архитекторов время от времени давал ему “общественные поручения” – водить по Москве иностранных гостей. Он довольно прилично знал английский язык, давали себя знать уроки Милочки, разговоры с Риккиной матерью Алисой, а главное – регулярное слушание “Би-би-си”. Русскоязычные передачи “вражеского радио” подвергались глушению, а англоязычные – нет, то ли денег не хватало, то ли в идеологическом отделе ЦК не могли поверить, что этот тарабарский язык кто-нибудь в состоянии понимать.
Одного из иностранных гостей звали Лукас, он был студентом лондонской школы AA.
– Что это за школа? – заинтересовался Ш.
– Сумасшедший дом, – ответил длинноволосый Лукас. – Секс, наркотики и рок-н-ролл. В баре постоянно торчит Дэвид Боуи, все помешаны на группе “Аркигрэм”[27], Вудстокском фестивале и парижских демонстрациях 1968-го.
С Лукасом возникла дружба, оба оказались поклонниками Леонидова. Лукас о нем практически ничего не знал, даже того, что тот уже умер, но он видел несколько проектов в журналах. Они произвели на него такое впечатление, что он специально съездил несколько раз в СССР, надеясь познакомиться с архитектором. Шуша, который знал о Леонидове чуть больше, начал расспрашивать коллег. Оказывается, вдова Леонидова, Нина Андреевна Коняева, была жива.
…Им открыла немолодая женщина, одетая с неожиданной для московской окраины элегантностью, хотя скорее 1950-х, чем 1970-х годов. На ней была белая блузка с большим отложным воротником, длинная черная юбка и черные туфли на высоких каблуках. Прямые волосы гладко зачесаны назад. Двигалась она с неторопливой плавностью. Лукас заговорил с ней по-английски, Шуша принялся переводить, но она махнула рукой:
– Я все понимаю, – сказала она, – мне только говорить по-английски трудно. – Parlez-vous français? – обратилась она к Лукасу.
– Bien sûr, – радостно отозвался лохматый.
После чего оба очень быстро заговорили по-французски, и Шуша оказался не у дел. Он стал бродить по комнате. Модернистские стеллажи находились в резком контрасте с тем, что на них стояло – разрозненные предметы антикварной посуды и старые книги, включая восемь томов “Œuvres complètes