”[28] Флобера.
Потом они пили чай на кухне, сидя на деревянных табуретках вокруг самодельного стола. В столешнице было что-то странное. Бесцеремонный Лукас тут же залез под стол и стал изучать столешницу снизу. Нина Андреевна невозмутимо продолжала пить свой чай, как будто иностранец, залезающий под стол, был для нее самым привычным зрелищем.
– Come here, quickly![29] – скомандовал Лукас.
Шуша послушно залез под стол и тоже стал рассматривать столешницу.
– Очень похоже на Леонидова! – закричал он из-под стола. – Я не знал, что он еще и живописец.
– Еще бы, – ответила Нина Андреевна, – учился у иконописца. Это поселок Ключики под Нижним Тагилом.
– А еще что-нибудь похожее есть? – высунув голову из-под стола, спросил Шуша.
– Да всё тут, у меня в шкафу. И Ключики, и Южный берег Крыма, и Город Солнца.
– А посмотреть можно?
– Да пожалуйста, только из-под стола вылезти придется.
Доски были вытащены из шкафа, разрешение фотографировать получено, и Лукас отщелкал три пленки.
Через неделю он принес Шуше свою статью о Леонидове. Она начиналась так: Ivan Leonidov was born in Tversk…[30] Дальше шло много открытий в том же духе.
Шуша вежливо объяснил восторженному студенту, что такого города нет, а Леонидов родился на хуторе Власиха Старицкого уезда Тверской губернии, и посоветовал больше никому статью не показывать.
Шушу теперь часто приглашали в МАРХИ читать лекции об “архитектуре за рубежом”. Студенческое проекты, которые он там видел, часто были попытками имитировать западный постмодернизм и производили жалкое впечатление.
Почему это так плохо, думал он. Он не любил постмодернизм, но ему было ясно, что в нем тоже есть градации профессионализма. Студенческие проекты выглядели безграмотно. В грамотный постмодернизм, думал он, можно войти только из модернизма, а модернизму в СССР не учили с середины 1930-х. Это как пытаться создать геометрию Лобачевского, не зная геометрии Эвклида.
Еще более депрессивное впечатление производила архитектура новых обкомов, с которыми он сталкивался в командировках. Капителей больше не было, но пропорции, тяжеловесность, подавляющий масштаб – все это посылало сигналы о возвращении сталинской роскоши, с которой, как казалось еще недавно, было покончено навсегда.
Он все чаще вспоминал слова египетского жреца из платоновского Тимея: “Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди вас старца! Вы начинаете всё сначала, словно только что родились, ничего не зная о том, что совершалось раньше”.
Куда бежать от этой карусели циклического времени?
Атмосфера в мастерской тоже менялась. Как-то раз его вызвала к себе Анна Семеновна из отдела кадров и произнесла официально-доброжелательным тоном:
– Хочу тебя предупредить. Чисто по-дружески. Кое-кому не нравится, что тебе постоянно шлют письма и книги из Америки. Не порть себе жизнь. У нас в библиотеке полно книг.
Оттепель закончилась. В газетных статьях стали появляться формулировки, напоминающие конец 1930-х. Начались процессы над диссидентами. Ни от кого не требовалось демонстрировать страсть, как в 1930-е, при Сталине, надо было лишь спокойно, можно даже с иронической улыбкой, произнести на собрании правильный текст. Ну и конечно, воздерживаться от рискованных анекдотов. Шуша оказался неспособным ни к тому, ни к другому.
На работе начали записывать желающих в туристическую поездку в Грецию. Шуша записался. За неделю до поездки его опять вызвала Анна Семеновна и сказала:
– Я тебя предупреждала. Вот и доигрался. Визу дали всем, кроме тебя.
Это было последней каплей. Массовая еврейская эмиграция уже шла полным ходом. Он вспомнил про двоюродную бабушку Соню в Израиле. Наверное, можно ее разыскать. Но тогда придется ехать в Израиль, куда его совсем не тянет. Правда, есть евреи-активисты. Стоит им шепнуть, и через два месяца тебе придет вызов от фиктивных израильских родственников. В этом случае ехать в Израиль не обязательно.
Через месяц пришел вызов из Израиля, и в тот же день его опять вызвала Анна Семеновна. В кабинете сидел неприметный человек в сером костюме. Он встал и протянул руку, широко улыбаясь.
– Наслышан, наслышан. Меня зовут Сергей Иванович. Вот мое удостоверение.
Он протянул раскрытую красную книжечку, на левой стороне была его фотография рядом с гербом в виде щита, а на правой – несколько строчек, заполненных от руки.
– У вас найдется несколько минут для разговора?
Шуша пожал плечами.
– Ну и прекрасно. Пойдемте в мой закуток. Там нам никто не помешает.
Они подошли к двери, которую Шуша видел много раз, но никогда не обращал на нее внимания.
Сергей Иванович открыл дверь своим ключом, и они оказались в пыльном и душном помещении без окон. Шуше был предложен шаткий стул, а сам Сергей Иванович сел за стол в красное дерматиновое кресло, которое протяжно под ним заскрипело.
– Извините за обстановку, – сказал Сергей Иванович. – Я тут редко бываю. Все нет времени привести мой закуток в порядок.
Он замолчал, внимательно рассматривая Шушу.
– Чем больше я о вас узнаю, тем больше восхищаюсь, – начал он. – Сразу видно человека из интеллигентной семьи. Я только одного не могу понять: что вас так тянет в эту Америку? Что хорошего вас там ждет?
– Почему вы думаете, что меня туда тянет?
– Тянет, тянет. Знаем. “А-ме-ри-ка – волшебное слово. Я хочу в Америку, как хотят домой”. Где-то январь семьдесят третьего, правильно?
Шуша раскрыл рот от изумления.
– Это мой дневник… Вы что, делали у меня обыск?
– Зачем обыск? Есть много способов узнать, что думает и пишет умный и интеллигентный человек.
– Но как…
В этот момент у Шуши в голове всплыл странный эпизод. Он решил сделать микрофильм книги Авторханова “Технология власти”. Книга была издана по-русски мюнхенским “Посевом”, частью эмигрантского Народно-трудового союза, считавшегося самым страшным врагом СССР. Отцу ее дал его друг Олег из ЦК с условием никому не показывать и через неделю вернуть. Рассеянный отец держал книгу на столе в своем кабинете, где Шуша прочел ее от корки до корки.
Зачем ему понадобился микрофильм? Непонятно. Никаких планов распространения “вражеской пропаганды” у него не было. Может быть, захотелось поиграть в советского шпиона вроде Кадочникова в фильме “Подвиг разведчика”? Или Штирлица?
У знакомого фотографа он выменял тридцать метров сверхконтрастной черно-белой пленки на пластинку Рэя Чарльза The Genius Sings the Blues. Вспомнил, чему его учили в фотокружке Центрального дома детей железнодорожников, и устроил в большой комнате фотостудию. Книга лежала на полу, прижатая стеклом, вынутым из отцовского стеллажа. Фотоаппарат Nikon F3 – сфарцованный у Лукаса в обмен на номер журнала “СА”[31] с леонидовским проектом Института Ленина – был установлен на штативе объективом вниз, а две настольные лампы расставлены, как полагалось, под углом 45 градусов. Работа заняла два дня. Их новая домработница, Любовь Семеновна, сменившая вышедшую замуж алкоголичку Катю, время от времени заглядывала и недовольно ворчала – съемки полностью парализовали ее хозяйственную деятельность, особенно когда Шуша запирался в ванной, проявляя пленки. Она, конечно, резко отличалась от всех предыдущих домработниц – приходила накрашенная, с завитыми локонами, в туфлях на высоких каблуках, потом, правда, надевала какие-то восточного вида тапочки. Чем-то напоминала актрису Целиковскую.
Через несколько дней раздался звонок в дверь. Шуша открыл. Перед ним стоял молодой человек в джинсах, кедах, брезентовой куртке и вязаной лыжной шапке с красно-бело-синим петухом. Человек заговорил по-немецки. Из его монолога Шуша понял только пять слов: Ist Herr Schulz zu Hause?[32]
– Подождите, – сказал он по-русски и побежал за отцом.
Отец вышел. Разговор по-немецки, в котором Шуша не понял ни слова, продолжался несколько минут, после чего молодой человек кивнул, повернулся и ушел.
– Чего он хотел? – спросил Шуша.
– Очень странно, – сказал растерянный отец, – сказал, что он из издательства “Посев”, спрашивал, нет ли у меня случайно текста “Технологии власти”. Ничего не понимаю, они сами ее издали. Я, конечно, сказал, что ничего такого у меня нет.
Шуша был в панике. Он чуть не подставил наивного отца, который не понял, с кем беседовал по-немецки, и не подозревал о Шушиной шпионской фотолаборатории. Неужели Любовь Семеновна к ним приставлена? В это трудно было поверить. Тут он вспомнил интеллигентного электрика Эдуарда Юрьевича. Так вот зачем он их всех выпер из дома…
– Но как?..
– Не ломайте голову, – сказал Сергей Иванович. – Я просто хочу рассказать вам кое-что об Америке. Чтобы не было потом разочарований. Я, в отличие от вас, кое-что про нее знаю. Много раз бывал и даже жил подолгу. У вас и ваших друзей есть наивная идея: раз советская пропаганда пишет, что в Америке всё плохо, значит там всё хорошо. Как вы думаете, откуда советская пропаганда берет всю негативную информацию об Америке? Не знаете? Я вам скажу: из американской прессы, главным образом левой. Эти ребята трезво видят реальную ситуацию. Только тупые автосборщики из Детройта и техасские нефтяные магнаты верят, что Америка – это рай на земле и весь мир только и мечтает стать как Америка. Капитализм хорош для капиталистов, а их в Америке становится все меньше и меньше. При этом им принадлежит все бо́льшая и бо́льшая часть всего – денег, земли, полезных ископаемых, произведений искусства, возможности учиться в лучших университетах, красивых женщин, наконец. Вот вы хотите бежать в Америку, прямо как гимназист Чечевицын из вашего любимого Чехова, а вы знаете, что честным американцам приходилось бежать