– Вы имеете в виду талес?
– О! – удовлетворенно произнес Томазо и что-то записал в деле Миши. – Тогда ответьте еще на один вопрос, во время молитвы на руку надевают…
– Вы имеете в виду тфилин? – радостно перебил Миша.
– О!! – еще более удовлетворенно произнес Томазо и опять что-то записал. – Ну, и последний вопрос: как вы думаете, что находится в этой коробочке?
Тут Миша задумался. Других слов он не знал. После минутного размышления неуверенно предположил:
– Тело Христово?
Сейчас, как он объяснил Шуше, он шел в Толстовский фонд. Здесь недалеко.
Sikorsky
Через месяц жизнь потеряла всякую “заграничность” и стала просто жизнью. Их выпихнули из Ламарморы, где, с одной стороны, тридцать человек должны были спать в одной гигантской комнате, но, с другой, бесплатно кормили. Надо было искать квартиру. Большинство знакомых рвалось к морю. Сравнительно недорого можно было поселиться в Остии или в Ладисполи, но наш архитектор заявил, что из Рима не уедет, плавать намерен только в Атлантическом или, в крайнем случае, Тихом океане и в эту Остию его увезут только в наручниках. Алла, которая начала ходить на курсы итальянского, с ним согласилась, и они сняли квартиру на улице Вестричио Спуринна у станции метро “Нумидио Квадрато” на юго-востоке от центра.
Каждый месяц Джойнт выдавал им 450 mille lire, еще 80 Шуша зарабатывал в том же Джойнте переводчиком с английского. Денег хватало, но с трудом, тем более что они потихоньку начали откладывать на поездку в Венецию и Флоренцию.
Теперь они уже точно знали, где можно купить джинсы за тридцать, а где за семь – правда, похуже и не модные. Им уже было известно, на каком рынке надо покупать zampa di tacchino, потому что дешевле ноги индюка могут быть только крылья индюка, которые rifugiati sovietici[37] уже окрестили “крыльями советов”.
Письма от родственников и друзей приходили на Центральный почтамт fermo posta, до востребования. Однажды Шуше там выдали две бандероли из Женевы от некоего H. Sikorsky, адресованные A. Schultz. Он их взял, хотя по-английски его фамилия обычно писалась Shults. В одной бандероли были две книги Зиновьева, “Зияющие высоты” и “Желтый дом”, в другой, огромной, среди килограмма опилок лежало несколько небольших шоколадных конфет. “Зияющие высоты” Шуша с Аллой уже читали, рецензии на “Желтый дом” были кислые, но конфеты выглядели привлекательно.
– Нет, – твердо заявил Шуша оживившимся при виде конфет детям, – сначала надо ответить неизвестному благодетелю.
Сел и написал вежливое, слегка игривое письмо по-английски, что, мол, спасибо вам, Mr. Sikorsky, книжки так себе, но конфеты выглядят замечательно. Ответ пришел через две недели. Он был написан по-русски: “Я не могу понять, как Вы могли решиться получить и распечатать бандероли, которые были адресованы не Вам. Конфеты Вы можете оставить себе, но книги я прошу Вас немедленно передать Аркадию Шульцу”.
Лже-Шульцу стало стыдно. Он помчался в Джойнт и стал спрашивать, не знает ли кто его однофамильца.
– Аркадий Шульц? Как же. Он завтра рано утром улетает в Америку. Переводчик Набокова. Получил место в Гарварде. Живет недалеко от тебя у Понте Лунго. Вот его адрес.
Станция “Понте Лунго” была на той же линии, что и “Нумидио Квадрато”.
Когда Шуша наконец нашел квартиру, было уже десять вечера. Он позвонил в дверь. Дверь открыл лысеющий молодой человек в черных трусах, синей майке и квадратных очках. Он с недоумением смотрел на Шушу, стоящего в дверях с большим пластиковым пакетом. В комнате был полный бардак. На кровати стоял открытый чемодан, заваленный вещами. Бросились в глаза разбросанные по столу фотографии. На одной была женщина, напоминающая актрису Целиковскую.
– Я почти ваш однофамилец, – сказал Шуша, – Александр Шульц, но по-английски пишется по-другому. Мне по ошибке на почте выдали две ваших бандероли от некоего H. Sikorsky. Там были вот эти книги и конфеты.
– Так это же от Елены Владимировны! – воскликнул молодой человек. – Я все ждал от нее книг. Что за книги?
– Александр Зиновьев.
– Оставьте себе, – разочарованно произнес Аркадий. – Мне некуда класть. К тому же я не вполне разделяю ее любовь к этому автору. Извините, не могу вам ничего предложить, тут даже сесть негде.
– Нет, нет, спасибо. Не буду вам мешать, скажите только, кто она такая?
– Вы не знаете? Елена Владимировна! Сестра Набокова!
– О боже! Я понятия не имел. Вы ведь, кажется, его переводили. Мой любимый писатель.
“Зря не расспросил этого Шульца, – думает Шуша по дороге домой, – может, мы родственники? Может ли он быть сыном дяди Левика? Нет, слишком молод. Дяди Арика? Маловероятно, тот был без ума от своей Дорочки. Отца? Какое-то отдаленное сходстство есть. Учитывая отцовскую одержимость сексом…”
Дома он немедленно сел за “Рейнметалл” и, игнорируя протесты сонной Аллы, тут же напечатал письмо.
Глубокоуважаемая Елена Владимировна!
Прежде всего спешу сообщить, что мне удалось разыскать Аркадия Шульца. На следующий день он должен был улетать в США, поэтому попросил отправить книги обратно Вам, а шоколад отдать детям. Я хотел бы объяснить, почему я решил, что посылки адресованы мне. Фамилия Шульц пишется по-разному. Мне доводилось получать письма и бандероли, адресованные и Shults, и Schultz. Прошу Вас извинить меня, мне следовало сначала написать Вам, а потом получать посылки.
С глубоким уважением, Александр Шульц
Ответ пришел довольно быстро. Это была бандероль. На этот раз адресат был написан правильно – Alexander Shultz. Внутри была книга Ada, or Ardor: A Family Chronicle и письмо:
Дорогой Александр!
Какое забавное недоразумение! Рада с Вами познакомиться, хотя и таким необычным образом.
Читайте книги, возвращать их, и тем более шоколад, мне не надо. Аркадий уже успел мне позвонить и сообщить, что Вы поклонник моего брата. Рада это слышать! Посылаю один из его романов. Один из недооцененных, на мой взгляд.
Всего Вам доброго!
Уважающая Вас,
Елена Сикорская
– Вот, – думает Шульц, – в мировую архитектуру пока войти не удалось, а в историю литературы я вроде бы уже попал.
Он отдал обе книги Зиновьева коллеге из ХИАСа, а сам уселся читать недооцененный роман. Типичная для Набокова шахматная игра с читателем, с ловушками и капканами, здесь была доведена до абсурда. Пожалуй, пост любимого писателя теперь можно снова считать вакантным.
Здравствуй, дорогой папа. Мы долго мечтали съездить в Венецию и Флоренцию, и вот, по счастливому стечению обстоятельств, все получилось. Правда, совсем не так, как в нашем воображении. Лучше или хуже? È una bella domanda[38].
Почему это стало возможным? Во-первых, Нику с Микой мы смогли оставить нашей соседке Тамаре. За неделю до нас Тамара ездила в аналогичную поездку и оставляла нам свою Веру. Этот обмен нельзя считать равноценным, ибо мы оставались с тремя детьми вдвоем, а Тамара – с теми же тремя – одна, что свидетельствует о высоких моральных качествах Тамары и нашем беззастенчивом потребительстве.
Без моей зарплаты в Джойнте мы вряд ли смогли бы поехать, особенно учитывая украденные у меня в автобусе 150 долларов. Сообщаю об этой краже как о свидетельстве нашего возросшего благосостояния – украли 150 долларов, а мы пьем кокосы, жрем бананы и путешествуем.
Поезд отходил от вокзала Термини в 00:25. Метро в Риме работает до 10:30. Поехали на ночном автобусе. В рюкзаке лежали одолженные у Тамары два спальных мешка и книга Муратова “Образы Италии”, которую я ни разу не открыл в Риме, но теперь решил, что пора. Перед тем как сесть в автобус, Алла пересчитала деньги и выяснила, что взяла с собой только 60 тысяч, а не 70, как собиралась. Мы, конечно, успели бы вернуться еще за одной десяткой, но Алла мудро заметила, что чем меньше денег мы возьмем, тем меньше истратим. Как потом выяснилось, мы съездили из Рима в Венецию, Флоренцию и обратно за 60 тысяч, чего со времен императора Веспасиана не удавалось никому, – правда, в последний день мы почти ничего не ели, кроме двух чашек кофе, одного куска пиццы и одного мороженого на двоих. Даже легендарно прижимистый Веспасиан, подозреваю, за день съедал больше.
Вокзал Термини живет круглосуточно. Тут в любое время дня и ночи можно купить газету, книгу, порнографический журнал и tramezzino[39]. На полу в спальных мешках спят иностранные студенты, бродят подозрительные личности – в общем, идет богатая ночная жизнь. Когда подошла моя очередь в кассу, я твердо произнес:
– Венеция – Фиренце – Рома. Эспрессо. Дуэ билетти.
Кассир набрал что-то на своей кассе, и на небольшом экране появились цифры: 15 000, что было гораздо меньше, чем я ожидал. Я радостно протягиваю ему две бумажки по 10 000, а он пальцем показывает на третью, которую я сжимаю в кулаке, и поясняет:
– Пер ун билетто!
Поэтому билеты туда и обратно нам стоили 30 000, а это уже намного больше, чем мы рассчитывали, на все остальное оставалось только 30 000, то есть 30 долларов.
Я вытребовал у Аллы жестяную банку пива, мотивируя это тем, что плохо сплю в поездах. Простодушная, доверчивая и щедрая Алла согласилась (осталось 29). Мы довольно быстро нашли наш вагон, где почти никого не было, вошли в пустое шестиместное купе, убедились, что сидения легко раздвигаются и превращаются в кровати, закинули рюкзак наверх, закрыли стеклянную дверь, опустили штору, открыли пиво и блаженно развалились в креслах.
Здравствуй, Вита Нова, она же Дольче Вита! Еще месяц назад нас, перепуганных беженцев, с трудом отличающих