– Идет.
Я с азартом работаю губкой, а он кладет книгу на спинку стула и начинает не с первых строк, а открывает где-то в середине, прокашливается и начинает:
– «Здесь мною входят в скорбный град к мученьям[4]…»
У него ровный, мелодичный голос.
– «Здесь мною входят к муке вековой…»
Он поднимается на ноги, не отрывая взгляда от книги, и обходит стул кругом. Я стараюсь слушать, но слова сливаются в единый фон, и я могу только смотреть, как он шагает в мою сторону, и половина его лица скрыта тьмой. Потом он выходит на свет, и нас разделяет только прилавок. Я могу разглядеть шрам на его шее вдоль ворота, рядом с кожаным шнурком. У него широкие квадратные плечи, и светлых глаз сейчас не видно из-за густо опушенных ресниц. Его губы движутся, я растерянно моргаю, когда он начинает говорить тихо, вкрадчиво и почти маняще, словно вынуждая меня всю обратиться в слух, и я впитываю концовку стиха.
– «Оставь надежду всяк, сюда идущий!»
Уэсли поднимает на меня глаза и замирает, опустив книгу.
– Маккензи! – Он обезоруживающе улыбается.
– Да?
– Ты все мылом забрызгала.
Я смотрю перед собой и понимаю, что он не шутит. Мыло стекает с прилавка, покрывая пол веселыми синими лужами.
Я смеюсь, пытаясь скрыть смущение.
– Ну что ж, хуже уже не будет.
Уэсли, похоже, понравилось вгонять меня в краску. Он перегибается ко мне через прилавок и начинает рисовать пальцем мыльные узоры.
– Утонула в моих глазах, да?
Он еще больше подается ко мне, опершись руками о сухие части прилавка. Я хитро улыбаюсь и замахиваюсь губкой, собираясь его обрызгать, но он уклоняется, и мыльные капли попадают на и без того залитый прилавок.
Уэсли назидательно тычет черным ногтем в свою нагеленную прическу.
– Влага может разрушить мой безупречный лук! – и заливисто смеется, когда я картинно закатываю глаза. Потом я не выдерживаю и тоже начинаю смеяться. Оказывается, это приятно. Наверное, именно так себя повела бы М. Смеялась бы и дурачилась.
Мне хочется поделиться с Уэсли своими мечтами о нормальной жизни, полной таких моментов.
– Ладно, – говорю я, вытирая мыльные разводы. – Я не имею ни малейшего понятия, что ты читал, но мне понравилось.
– Это надпись на вратах в ад, – объяснил он. – Моя любимая часть.
– Но разве это не жуть?
Он рассеянно пожимает плечами.
– Если как следует об этом подумать, Архив не очень-то отличается от Ада.
Все очарование момента лопается, как огромный мыльный пузырь. Я вспоминаю о ящике Бена в тихих, пустынных залах.
– Как ты можешь такое говорить?! – недоумеваю я.
– Если быть точным, не сам Архив, а Коридоры. Ведь, как ни крути, это место, полное неупокоенных мертвецов, так?
Я с отсутствующим видом киваю, безуспешно пытаясь унять ноющую боль в груди. Дело не в том, что мы заговорили про ад, а о том, как легко Уэсли переключился с чтения Данте на обсуждение Архива. Будто это единая жизнь, единый мир – но это заблуждение. Я намертво застряла между миром Архива и Внешним миром, и не понимаю, как Уэсли удается спокойно стоять одной ногой в каждом из них.
Ногтем большого пальца ты откалываешь щепку с деревянного поручня. Крыльцо давно пора покрасить, но этого не сделают уже никогда. Мы вместе последнее лето. Бен не приехал – его отправили в лагерь. Когда зимой дом выставят с молотка, крыльцо у него будет все таким же, обшарпанным и потрескавшимся.
Ты пытаешься научить меня разделяться на части.
Не беспорядочно, как рваная бумага или конфетти, а четко и регулярно – как разрезанный торт.
Ты говоришь, что в том, как ты лжешь и сам миришься с этим, выражается твоя личность. Только так ты можешь оставаться в живых.
– Будь тем, кем тебе необходимо быть, – говоришь ты. – Когда ты с братом, или родителями, с друзьями, Роландом и даже с Историей. Помнишь, что я говорил тебе о лжи?
– Надо начинать с маленькой правды, – говорю я.
– Именно. Здесь то же самое.
Ты выбрасываешь щепку в темноту и отколупываешь следующую. Ты никогда не мог сидеть без дела.
– Начни с себя. Каждая версия тебя – это не ложь. Это просто варианты.
Вокруг тихо и темно. Слишком жарко даже ночью. Я собираюсь уйти в дом, но ты останавливаешь меня.
– Еще кое-что. С этой самой поры разные части твоей жизни начнут накладываться друг на друга или пересекаться. Здесь тебе нужно быть очень осторожной, Кензи. Тщательно продумывай свою ложь и держи все свои миры как можно дальше друг от друга.
Все, что связано с Уэсли Айерсом, ужасно запутано.
Три моих мира были надежно разделены стенами, дверьми и замками. Но теперь пришел он и притащил в мою обычную жизнь Архив – как грязь на подошвах ботинок. Я знаю, что бы сказал на это дед. Знаю, знаю, знаю. Но это новое «наложение» страшное и в то же время очень заманчивое. Я буду осторожной.
Уэсли мусолит в руках книжку и не читает дальше. Может, он тоже это чувствует: момент, когда пересекаются линии и плоскости? Между нами наступает такое молчание, что можно услышать, как оседает пыль. Разве можно так жить? Еще вчера, в саду, на закате, я испытывала приятный страх, почти восхищение от того, что могу выложить правду, но теперь это кажется мне слишком опасным. Я чувствую себя беззащитной – все равно что обнаженной.
Но тем не менее я хочу, чтобы он снова это ска-зал.
Я Хранитель. Я выслеживаю Истории…
Я хочу спросить его о чем-то, чтобы разрушить вязкую тишину. Но Уэсли меня опережает.
– Твой любимый Библиотекарь? – таким тоном, будто спрашивает меня про еду или фильм.
– Роланд, – признаюсь я.
– Правда? – Он откладывает книгу.
– Почему ты так удивился?
– Я думал, ты фанатка Кармен. Но мне нравятся его предпочтения в обуви.
– Красные «конверсы»? Роланд сказал, что нашел их в шкафу, но я почти уверена, что он их снял с какой-нибудь Истории.
– Я не могу себе представить, что в Архиве есть обычные шкафы.
– Я не могу себе представить, что все Библиотекари там живут, – поправляю я. – Это кажется просто нереальным.
– Как-то раз я оставил там печенье «Орео» и забыл о нем на много месяцев, – задумчиво говорит Уэсли. – Оно даже не зачерствело. В мире много таких вещей, которые не укладываются в голове.
Я невольно смеюсь, и мой смех эхом отражается от гранитных стен и стекол пустой кофейни. Оказывается, смеяться легко и просто, и к тому же очень, очень приятно. Потом Уэс берет в руки книгу, а я хватаюсь за свою губку. Он обещает читать мне до тех пор, пока я не закончу уборку. Я возвращаюсь к работе, а он откашливается и продолжает чтение.
Чтобы он был со мной подольше, я мою прилавок четыре раза подряд.
На целый час мир становится почти идеальным.
И вдруг, глядя на ярко-голубое мыло, я невольно вспоминаю Оуэна. Кто он? Что делал на моей территории? Я начинаю подозревать, что это был фантом, что я слишком сильно разделила сама себя. Но когда пронзал грудь Хупера ножом, этот парень казался вполне настоящим.
– У меня один вопрос, – говорю я, и Уэсли прекращает читать. – Ты говорил, что исследовал Коронадо. Что его раньше делили несколько Хранителей.
Он кивает.
– А другие Хранители патрулируют его сейчас?
– Нет, с тех пор как я в прошлом году получил собственный ключ. Когда-то здесь дежурила женщина, но она переехала. А что такое?
– Просто интересно, – автоматически вру я.
Он хитро изгибает губы:
– Если ты пытаешься врать мне, тебе придется научиться делать это получше.
– Ничего серьезного. Просто на моей территории произошел один… инцидент. Я как раз о нем вспомнила.
Я перескакиваю с Оуэна на Хупера.
– Там появился один взрослый…
Уэс вытаращивает глаза.
– Взрослая История? Убийца Хранителей?
Я киваю.
– Мне удалось справиться, но…
Он неправильно истолковывает мой вопрос о других Хранителях.
– Хочешь, я пойду с тобой?
– Куда?
– В Коридоры. Если ты боишься…
– Нет! – рычу я.
– Я могу пойти с тобой, просто чтобы защи…
Я угрожающе поднимаю губку.
– Попробуй только скажи это… – Я готовлюсь обрушить губку ему на голову. Надо отдать ему должное, он уклоняется, не договорив, и только хитро улыбается своей фирменной улыбкой. Тут я чувствую царапанье в кармане джинсов. Отложив губку в сторону, стягиваю перчатки и достаю Архивный листок.
Два имени, Мелани Аллен и Джина Фрит, на месте. Я хмурюсь. Под ними появляется надпись:
Мисс Бишоп, пожалуйста, явитесь в Архив. Р.
Р – это, похоже, Роланд. Уэсли развалился на стуле, вытянув ноги. Я показываю ему листок.
– Вызов? – удивляется он. – Ничего себе!
У меня екает сердце, и на мгновение я чувствую себя наказанной малолетней школьницей, сидящей на продленке. Раздается щелчок громкоговорителя, и меня вызывают в кабинет директора… Но тут я вспоминаю о нашем с Роландом уговоре. Неужели ему удалось найти убитую девушку?!
– Иди, – говорит Уэсли, закатывая рукава и подбирая с прилавка мои перчатки. – Я тебя прикрою.
– А что, если придет мама?
– Рано или поздно мы с ней все равно встретимся. Смирись с этим.
Могу себе представить, что произойдет.
– Иди скорее! – подгоняет он.
– Ты уверен?
Он уже взялся за губку и, склонив голову набок, хитро смотрит на меня. У него в ушах поблескивают сережки. Забавная картинка – парень весь в черном, с ярко-желтыми перчатками на руках хитро улыбается за прилавком.
– Что не так? – Он угрожающе поднимает губку. – Разве не видно с первого взгляда, что я все умею?
Я смеюсь, прячу Архивный лист в карман и шагаю к чулану.
– Вернусь так скоро, как смогу.
В ответ я слышу плеск воды, приглушенные ругательства и звук падающего тела. Пол слишком скользкий от мыла.
– Постарайся хотя бы не убиться, – говорю я и иду к двери.