– Для Библиотекарей сделано исключение, – говорит он, спустившись на лестничную клетку, но в его голосе сквозит какая-то горечь. – Когда мы оставляем пост, нам сохраняют воспоминания. Можно назвать это наградой за службу.
Он пытается улыбнуться, но не очень успешно.
– Это – лишняя мотивация для того, чтобы работать еще лучше, мисс Бишоп. Теперь, если ты уверена…
– Да.
Мы возвращаемся в Атриум.
– И что теперь? – шепотом спрашиваю я, когда мы минуем табличку «Соблюдайте тишину».
– Ты будешь делать свою работу, а я – продолжать поиски.
– Тогда я тоже буду искать, только во Внешнем мире.
– Маккензи…
– Если мы будем действовать с двух сторон…
Я замолкаю, услышав шаги, и, обогнув ряд стеллажей, мы сталкиваемся с Лизой и Кармен. За ними шагает еще одна Библиотекарша с длинной рыжей косой, но, когда мы все останавливаемся, она уходит дальше.
– Так скоро уходите, мисс Бишоп? – спрашивает Лиза, но в вопросе нет фирменной едкости Патрика.
– Привет, Роланд, – говорит Кармен. Увидев меня, она смягчается, ее взгляд теплеет. – Маккензи, привет!
Ее поцелованные солнцем волосы сегодня аккуратно зачесаны назад. Я снова поражена тем, как юно она выглядит. Я знаю, что здесь, в Архиве, возраст – лишь иллюзия. Она уже точно намного старше, чем в тот день, когда впервые пришла сюда, но это все равно не укладывается у меня в голове. Я понимаю, почему многие Библиотекари, те, что уже в возрасте, предпочли спокойствие Архива вечной погоне и опасностям Отряда. Но зачем это понадобилось ей?
– Привет, Кармен, – Роланд напряженно улыбается. – Я как раз объяснял мисс Бишоп, – он говорит подчеркнуто формально, – как работают разные отделы Архива. – Он протягивает руку и проводит пальцем по табличке на одном из ящиков. – Белые таблички, красные, черные. Вот об этом мы говорили.
В Архиве существует цветовое обозначение – белые таблички для обычных Историй, красные – для тех, кто просыпался, и черные – для тех, кто смог выбраться во Внешний мир. Но я видела только белые таблички. Красные и черные хранятся отдельно, глубоко в лабиринтах Архива, там, где тишина просто непроницаемая. Я знаю об этой цветовой схеме уже пару лет, но не перечу Роланду и просто киваю.
– Держитесь подальше от седьмого, третьего и пятого, – вдруг говорит Лиза. Словно в подтверждение ее словам, в отдалении раздается низкий гул, похожий на гром. Она вздрагивает и морщится. – У нас небольшие технические проблемы.
Роланд хмурится, но не задает вопросов:
– Я как раз провожал мисс Бишоп к выходу.
Библиотекарши кивают ему и уходят. Мы с Роландом в молчании возвращаемся в приемную. Сидящий за столом Патрик оглядывается на нас и начинает собирать вещи.
– Большое спасибо, – говорит Роланд, – что подменил меня.
– Я даже твою музыку не выключил.
– Как мило с твоей стороны, – говорит Роланд со своей обычной улыбкой. Он садится за стол, а Патрик уходит, зажав под мышкой папку с документами. Я шагаю к выходу.
– Мисс Бишоп.
Я оглядываюсь на него.
– Да?
– Никому не говори.
Я киваю.
– И пожалуйста, – добавляет он, – будь осторожна.
Я улыбаюсь:
– Как всегда.
Вздрогнув от прикосновения прохладного воздуха к коже, я выхожу в Коридоры. После схватки с Хупером я еще ни разу не охотилась, поэтому чувствую себя на взводе и более напряженной, чем обычно. Дело даже не в неудачной охоте, а в страхе ударить в грязь лицом. Если меня признают негодной, я все равно неспособна буду уйти. Лучше бы Роланд вообще ничего не говорил.
Оставь надежду всяк, сюда идущий.
Почувствовав, как сдавило грудь, я делаю глубокий вдох, пытаясь расслабиться. В иные дни Коридоры вызывали у меня приступ клаустрофобии, но сейчас я не могу позволить себе подобной роскоши. Лучше просто выкинуть подобные страхи из головы и целиком сосредоточиться на задании – мне нужно очистить Архивный лист, сделать свою работу. Я уже собираюсь коснуться ладонью стены, как вдруг нечто завладевает моим вниманием.
Звуки – далекие, напевные – кружатся по лабиринту проходов. Я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от них. Слишком непонятные, чтобы быть словами. Они переплетаются в узор, ритм… мелодию?
Я замираю на месте.
Кто-то напевает в глубине Коридоров.
Моргнув, я отталкиваюсь от стены и думаю о девочках в своем списке. Но это низкий мужской голос, к тому же Истории не поют. Они кричат, плачут, бьются о стены и молят, чтобы их выпустили, но никогда не поют.
Мелодия эхом обвивается вокруг стен, я даже не сразу понимаю, откуда исходит звук. Я поворачиваю снова и снова, пока голос не становится громче, и тут я наконец вижу его. В темном тупике сияют серебристые волосы. Он стоит ко мне спиной, сунув руки в карманы и задрав голову вверх, будто пытается увидеть свет звезд в перевернутой бездне Коридоров.
– Оуэн!
Он замолкает, но не оборачивается.
– Оуэн! – снова зову я и приближаюсь к нему.
Он оглядывается через плечо, обжигая ледяными синими глазами. Они будто мерцают в темноте. И тут в меня врезается нечто – высокие грубые ботинки на шнуровке, дурацкое розовое платьишко, короткие русые волосы и расширенные от ужаса темные глаза. Она бежит дальше по проходу. Я начинаю преследовать ее, радуясь, что яркое платье видно издалека, а ботинки громко топают по полу. Но она оказывается быстрой бегуньей. Я ухитряюсь нагнать и схватить ее. Она дерется и царапается так, будто я чудовище, и, таща ее к двери на Возврат, я задумываюсь, что, возможно, действительно могу быть такой.
Вытащив лист из кармана, я смотрю, как Джина Фрит, 14, медленно испаряется со страницы.
Я немного пришла в себя после новой схватки – страх отступил. Опираясь на одну из дверей, чтобы перевести дыхание, я понимаю, что становлюсь самой собой.
Я возвращаюсь к тому месту, где нашла Оуэна, но он пропал.
Покачав головой, я отправляюсь на поиски Мелани Аллен, выслеживаю ее и отвожу на Возврат, все время прислушиваясь – не запел ли Оуэн снова. Но он молчит.
Глава четырнадцатая
Покончив с листом, я возвращаюсь в кофейню, чтобы освободить Уэсли из ярма домашних забот. Чтобы сэкономить время, я пользуюсь дверью в чулан. И замираю на пороге.
Он уже не один.
Я крадусь вдоль стены и выглядываю. Они оживленно болтают с папой, обсуждая достоинства колумбийского кофе. Уэсли протирает пол шваброй. Все вокруг сверкает чистотой. В центре мраморного пола блистает красная каменная роза диаметром со столик.
Папа держит в одной руке кружку, а в другой – валик для покраски. Слегка расплескав кофейную гущу из чашки, он накладывает полосу цвета горелой карамели на одну из стен. Папа стоит спиной ко мне, увлеченный разговором. Уэсли замечает меня и молча наблюдает, как я крадусь от чулана ко входу в кафе.
– Привет, Мак, – говорит он, дождавшись, когда я встану на пороге. – А я не слышал, как ты при-шла.
– А вот и ты, – говорит папа, помахивая валиком. Он весьма оживлен, и в его глазах появился веселый огонек.
– Я сказал мистеру Бишопу, что прикрою тебя, пока ты сходишь наверх за едой.
– Даже поверить не могу, что ты так быстро приручила Уэсли и заставила его делать свою работу, – шутит папа. Он прихлебывает кофе из чашки, удивляется, что там мало осталось, и ставит ее в сторону. – Ты его спугнешь.
– Что ж, – философски говорю я. – Его легко напугать, это факт.
Уэсли притворно обижается.
– Мисс Бишоп! – чопорно говорит он, и я не удерживаюсь от смеха. Он потрясающе скопировал Патрика. – На самом деле, – признается он папе, – это правда. Но не волнуйтесь, мистер Бишоп. Мак придется выдумать что-нибудь пострашнее домашних обязанностей, если она захочет меня отпугнуть.
Уэсли картинно подмигивает. Папа расплывается в улыбке. Я буквально вижу на его лбу бегущую строку: «Первая любовь!» Уэсли тоже это чувствует, потому что, похоже, решает поменять стратегию. Он откладывает швабру в сторону.
– Вы не будете против, если я ненадолго похищу Маккензи? Мы работаем над ее летним чтением.
Папа просто сияет.
– Конечно нет! – Он помахивает валиком. – Идите сейчас же.
Я уже жду, что он добавит «детки» или «голубки», но он, слава богу, этого не делает.
В это время Уэсли пытается стянуть с руки перчатку. Кольцо прилипло к резине, и когда ему наконец удается высвободить руку, серебряный кружок слетает с пальца и со звоном катится по мраморному полу под старую духовку. Мы с Уэсом одновременно наклоняемся, чтобы достать его, и тут папа кладет руку ему на плечо.
Уэс столбенеет. По его лицу пробегает тень.
Папа что-то говорит ему, но я не слушаю и падаю на колени перед духовкой. Металлический бортик больно вгрызается в мою раненую руку, я изо всех сил тянусь пальцами и наконец захватываю кольцо. Я вскакиваю на ноги, а Уэс, стиснув зубы, качает головой.
– Уэсли, все в порядке? – спрашивает папа и отпускает его плечо. Уэс кивает и легонько вздыхает, когда я кладу кольцо ему на ладонь. Он тут же надевает его.
– Да, – говорит он уже более уверенно. – Все в порядке. Просто голова закружилась. – Он выдает напряженный смешок. – Наверное, надышался парами от синего мыла Мак.
– Ага! – восклицаю я. – Я же говорила, уборка вредна для здоровья.
– Надо было тебя послушать.
– Давай выйдем на свежий воздух!
– Хорошая идея.
– Увидимся, пап.
Я закрываю за нами дверь, и Уэсли сползает по ней, как вареная макаронина. Он бледен как мел. Мне знакомо это чувство.
– У меня наверху есть аспирин, – предлагаю я. Он смеется и запрокидывает голову назад, чтобы посмотреть на меня.
– Все нормально. Но все равно спасибо.
Я потрясена переменой в его тоне. Никаких подколок, бравады и кокетства. Просто долгожданное облегчение.
– Наверное, свежий воздух мне не помешает.
Он поднимается на ноги и идет через вестибюль. Я следую за ним. Выйдя в сад, он оседает на скамью и устало потирает глаза. Солнце стоит в зените, и я понимаю, что Уэсли был прав – днем сад выглядит совершенно по-другому. Открытым, словно выставленным напоказ. На закате он казался укромным местечком с кучей тайников. Сейчас никаких тайн не осталось.