– Сколько времени ты проводишь перед зеркалом, чтобы заставить их торчать вот так?
– Вечность, – признается он, – но оно того стоит.
– Неужели?!
– Я хочу, чтобы ты знала, Маккензи Бишоп, что это, – он встает и проводит рукой, словно демонстрируя всего себя от кончиков волос до ботинок, – абсолютно жизненно необходимо.
Я скептически поднимаю одну бровь:
– Дай угадаю. Наверное, ты просто хочешь, чтобы на тебя обращали внимание. – Я говорю театральным тоном, чтобы он понял, что я шучу. – Тебе неуютно в обычном затрапезном облике, поэтому ты наряжаешься, стремясь вызвать реакцию окружающих.
Уэс испускает вздох изумления.
– Как ты меня раскусила? – улыбается он. – На самом деле, как бы мне ни нравилось наблюдать за страдальческим лицом папы или его противной будущей жены, у этого имиджа есть и практическая цель.
– Какая же?
– Запугивание, – говорит он, слегка залившись краской. – Мой внешний вид пугает Истории. Первое впечатление очень важно, особенно если существует угроза схватки. А такое преимущество дает мне контроль над ситуацией. Многие Истории жили не в наше время. А это, – и он снова горделиво себя демонстрирует, – хочешь – верь, хочешь – не верь – помогает.
Он выпрямляется и шагает ко мне, в полосу солнечного света. У него закатаны рукава, так что видны кожаные браслеты, скрывающие часть шрамов. У него живые, яркие глаза теплого карего оттенка. В сочетании с черными волосами они смотрятся крайне эффектно. Как ни крути, Уэсли Айерс очень хорош собой. Я опускаю глаза ниже, и он успевает подловить меня прежде, чем я отведу взгляд.
– Что такое, Мак? – шутит он. – Ты окончательно поражена моей дьявольской красотой? Я знал, что это лишь вопрос времени.
– Да, ты видишь меня насквозь… – смеюсь я.
Он наклоняется вперед и нависает надо мной, опершись рукой о скамейку.
– Эй! – говорит он.
– Эй? – откликаюсь я.
– Ты в порядке?
Правда вертится у меня на языке. Мне очень хочется все ему рассказать. Но Роланд говорил, что никому нельзя верить. Иногда мне кажется, будто я знаю Уэса очень давно, но это не так. Кроме того, я не смогу рассказать Уэсли всего, а часть правды еще хуже и запутаннее, чем полная ложь.
– Конечно! – Я выдаю самую жизнерадостную улыбку, на какую способна.
– Конечно! – с досадой передразнивает он и отстраняется.
Опустившись на другую скамейку, он ладонью прикрывает глаза от солнца.
Оглянувшись на студию, я вспоминаю о гостевых книгах. И тут мне приходит в голову, что, возможно, не стоило так зацикливаться на событиях давно минувших лет. Возможно, следует посмотреть более недавние записи. Да, не нужно забывать мертвых, но стоит вспомнить и о живых.
– А кто еще здесь живет? – спрашиваю я.
– Что?
– Здесь – я имею в виду в Коронадо, – уточняю я. То, что я не могу рассказать Уэсу всю подноготную, вовсе не значит, что он не может быть мне полезен. – Я знакома только с тобой, Джилл и мисс Анджели. А кто еще здесь живет?
– Ну, недавно в квартиру на третьем этаже переехала странная девчонка. Ее родители решили открыть здесь кафе. Кажется, она большая врушка и любит бить людей.
– Да ладно! А знаешь про мутного готического типа, который все время ошивается у 5С?
– Ты чувствуешь к нему необъяснимое влечение, не так ли?
Я мученически закатываю глаза:
– Как зовут самого старого жильца?
– Думаю, это Лукиан Никс с седьмого этажа.
– Сколько ему лет?
Уэс пожимает плечами:
– Он просто древняя развалина.
Распахиваются двери в студию, и на пороге появляется Джилл.
– Я тебя услышала, – говорит она.
– Как дела, куколка? – спрашивает Уэс.
– Твой папа трезвонит нам без перерыва.
– Правда?! – изумляется он.
Судя по его тону, он нисколько не удивился.
– Забавно, – говорит Джилл, глядя, как Уэс встает со скамейки. – Потому что твой папа, кажется, думает, что ты сбежал.
– Ого! – встреваю я. – Получается, ты не шутил, говоря, что сбежал от Чеза Айерса.
– Ну, ничего страшного. Я разберусь.
Джилл разворачивается и закрывает за собой двери в студию.
– Она просто прелесть, – признаю я.
– Вылитая тетя Джоан в миниатюре. Иногда это даже пугает. Все, что нужно тете, – бутылка бренди и трость.
Я шагаю за ним в студию и останавливаюсь, глядя на полку с гостевыми книгами.
– Пожелай мне удачи, – просит он.
– Удачи тебе, – говорю я. И уже вслед добавляю: – Слушай, Уэс.
– Да! – оборачивается он.
– Спасибо тебе за помощь.
Он торжествующе улыбается:
– Видишь? С каждым разом это будет даваться тебе все легче.
Он уходит, оставив мне подсказку: Лукиан Никс. Как давно он здесь живет? Я открываю самую новую книгу и пролистываю раздел с записями о седьмом этаже.
7Е. Лукиан Никс.
Я открываю книжку постарше.
7Е. Лукиан Никс.
Следующую.
7Е. Лукиан Никс.
И во всех записях, даже в самой первой книге, которую вели в год открытия апартаментов. В 1950-м.
Он жил здесь все это время.
Я прижимаю ухо к двери, ведущей в квартиру под номером 7Е.
Мертвая тишина. Я стучусь. Никакой реакции. Я снова стучу и уже собираюсь снять кольцо, чтобы услышать признаки жизни в пустой квартире, как вдруг кто-то стучит в ответ. Затем за дверью слышится возня, приглушенные ругательства, и спустя несколько мгновений дверь распахивается, но упирается в металлический бортик инвалидной коляски. Снова ругательства, коляска откатывается назад, и дверь открывается нормально. Как и говорил Уэсли, в коляске сидит древний старик, седой как лунь. Его выцветшие глаза смотрят куда-то влево от меня. Углом рта он сжимает почти выкуренную сигарету и выпускает тоненькую струйку дыма. Вокруг шеи щегольски намотан шарф, и он перебирает шерстяную бахрому своими узловатыми старческими пальцами.
– На что уставилась? – спрашивает он. Вопрос застает меня врасплох – ведь он совершенно слеп. – Ты ничего не говоришь, значит, пялишься на меня.
– Мистер Никс? – спрашиваю я. – Меня зовут Маккензи Бишоп.
– Ты что, девушка по вызову? Я уже сказал Бетти, мне не нужны девушки, которым надо платить деньги за визит. Лучше пусть девушек вообще не будет, чем…
Я не вполне уверена, что правильно его поняла:
– Я никакая не…
– Было время, когда все, что мне требовалось, – просто улыбнуться.
Он улыбается, демонстрируя пару вставных зубов, не очень ровных.
– Сэр, я здесь не для того, чтобы заниматься чем-то подобным.
Он поворачивается на звук моего голоса и ерзает в кресле до тех пор, пока его лицо не поворачивается в мою сторону.
– Тогда для чего вы постучались в мою дверь, юная леди?
– Моя семья перестраивает кафе на первом этаже, и я просто хотела зайти и представиться.
Он указывает на свое кресло:
– Я не могу спуститься вниз. Мне приносят все сюда.
– Здесь ведь есть… лифт.
Он хрипло смеется:
– Я так давно живу. Мне не хочется сгинуть в одной из этих никчемных металлических коробок.
Кажется, он начинает мне нравиться. Старик тем временем дрожащей рукой вынимает изо рта окурок.
– Бишоп, Бишоп. Бетти принесла мне маффин, который лежал за дверью. Наверное, твоих рук дело.
– Да, сэр.
– Вообще я предпочитаю печенье. Я не говорю, что прочая выпечка уступает, просто больше люблю печенье. Что ж, вы, наверное, хотите войти.
Он откатывает коляску назад, на полметра в комнату, и она цепляется за край ковра.
– Чертова колымага, – рычит он.
– Может, помочь?
Он поднимает вверх руки:
– Я не совсем беспомощный. Хотя пара новых глаз не помешала бы. Бетти – мои глаза, а сегодня ее нет.
Интересно, когда эта Бетти вернется.
– Позвольте мне, – говорю я.
Я подкатываю кресло к столу.
– Мистер Никс, – начинаю я, присев рядом и отложив свою «Божественную комедию» в сторону.
– Без «мистер». Просто Никс.
– Ладно… Никс, надеюсь, вы сможете мне помочь. Я пытаюсь выяснить что-нибудь о тех… – Я пытаюсь придумать, как назвать это помягче, но не могу. – О тех смертях, которые произошли здесь очень давно.
– А для чего вы хотите об этом узнать? – спрашивает он. Не так напряженно, как Анджели, и не пытаясь изобразить равнодушие.
– Главным образом из любопытства, – объясняю я. – А еще и потому, что никто не хочет мне об этом рассказывать.
– Потому что почти никто об этом не знает. Странное это было дело.
– Почему?
– Во-первых, такое количество внезапных смертей подряд. Нам сказали, что все вышло случайно, но это выглядело очень подозрительно. В газетах о том не писали. Конечно, здесь ходили всякие слухи. Некоторое время казалось, что Коронадо уже не оправится. Никто не хотел сюда переезжать. – Я вспомнила длинную вереницу пустующих квартир в гостевой книге. – Все считали, что это место проклято.
– Но вы ведь не поддались.
– Почему вы так считаете?
– Вы же до сих пор здесь.
– Я могу быть упрям до безрассудства. Это совершенно не значит, что я знаю всю подноготную произошедшего. Может, цепочка случайностей, а может, и нет. Очень странно, насколько люди хотели скорее забыть о произошедшем.
Или этого хотели в Архиве.
– Началось все с той бедной девушки, – говорит Никс. – С Регины. Хорошенькая была девочка. Веселая и добрая. А потом пришел какой-то негодяй и убил ее. Как печально, что люди погибают такими молодыми!
Какой-то негодяй? Получается, он не знает, что это был Роберт?
– Убийцу поймали? – спрашиваю я.
Никс сокрушенно качает головой:
– Не удалось. Все считали, что это был ее бойфренд, но его так и не нашли.
Во мне бурлит ненависть, когда я вспоминаю Роберта, вытирающего окровавленные руки о рубаху, надевающего пальто Регины и бегущего прочь.
– У нее был брат, да? Что с ним потом случилось?
– Странный был парень. – Никс тянется к столу и водит по нему рукой, пытаясь нащупать коробку сигарет. Я достаю спички и даю ему прикурить. – Родители уехали вскоре после гибели Регины, а он остался. Не мог этого пережить. Наверное, винил себя.