– Ой, привет, Мак! – говорит она, подняв голо-ву.
– Я думала, вы уже все покрасили.
– Мы начали, – говорит папа, сделав очередную пометку в книжке.
Мама качает головой и перекладывает свои образцы.
– Он не вполне подходит, понимаешь? А все должно подходить идеально.
– Тебе звонила Линдси, – говорит папа.
– Как дела с Уэсом? – спрашивает мама.
– Нормально. Он помогает мне с «Божественной комедией».
– Ага, это у них так теперь называется?
– Пап!
Мама хмурится:
– Разве ты не брала с собой книгу, когда уходи-ла?
Я смотрю на свои пустые руки и начинаю лихорадочно вспоминать. Где же я ее забыла? В саду? В студии? У Никса? На крыше? Нет, на крыше ее уже не было.
– Я же тебе говорил, они там не чтением занимаются, – шепчет папа.
– А он такой… своеобразный, – говорит мама.
– Ты еще не видела Мак, когда они вместе. Клянусь, она улыбалась!
– Ты что, действительно готовишь? – пытаюсь я сменить пластинку.
– Не стоит так удивляться.
– Мак, что ты думаешь об этом оттенке зеленого?
– Еда готова.
Я накрываю на стол, силясь понять, почему мне так больно. И где-то в процессе между наливанием воды в стаканы и раскладыванием мяса во фритюре, начинаю понимать. Потому что так живут все нормальные семьи. Мама не выжимает из себя наигранных улыбок, а папа не пытается слиться со своей тенью.
Это нормально. Привычно.
Без Бена.
После моего брата осталась рана, и она начала заживать. И когда она окончательно заживет, его не станет. Разве не этого я хотела – чтобы мои родители перестали бежать от самих себя? Но что, если я сама еще не готова отпустить Бена?
– Ты в порядке? – беспокоится папа. Я поняла, что застыла с вилкой у рта. Мне хочется сказать им четыре коротеньких слова, которые разрушат все. Я скучаю по Бену.
– Маккензи! – зовет мама, и улыбка исчезает с ее лица.
Я моргаю. Я не могу этого сделать.
– Простите, – говорю я. – Я тут подумала…
Думай, думай, думай.
Мама с папой внимательно за мной наблюдают. Я продираюсь сквозь паутину лжи в подсознании, чтобы найти что-нибудь подходящее. Я улыбаюсь, хотя, должно быть, моя улыбка сейчас похожа на болезненную гримасу.
– Мы можем испечь печенье после ужина?
Мама озадаченно хмурит брови, но кивает:
– Конечно. – Она покручивает вилку в руке. – Какое печенье?
– Овсяное с изюмом. Твердое такое.
Когда печенье уже в духовке, я перезваниваю Линдси. Проскользнув в свою комнату, я молча слушаю ее рассказы. Она настраивает гитару и болтает о родителях и каком-то парне в спортзале. Где-то посреди рассказа о новом учителе музыки и о попытках мамы сесть на диету, я решаюсь ее перебить.
– Послушай, Линдс.
– Да!
– Я тут думала. О Бене. Много.
Как ни странно, мы с ней никогда не говорили о Бене. По какому-то молчаливому соглашению он оказался за гранью допустимого. Но я ничего не могу с собой поделать.
– Да? – переспрашивает она. Я слышу тихий стук – она отложила гитару в сторону. – Я думаю о нем постоянно. Прошлым вечером меня попросили посидеть с ребенком, тоже мальчиком. Он хотел рисовать только зеленым карандашом, и ничего другого видеть не желал. И я вспомнила Бена и как он любил рисовать синим карандашом. И невольно улыбнулась, хотя мне хотелось плакать.
Глаза горят. Я протягиваю руку к синему медведю, на носу которого красуются очки.
– Знаешь, – продолжает Линдси, – у меня странное ощущение, что он не ушел, потому что я вижу его во всем окружающем мире.
– Я боюсь, что стала его забывать, – шепчу я.
– Нет, это не так, – уверенно говорит она.
– Откуда ты знаешь?
– Если ты имеешь в виду мелочи – звук его голоса, цвет волос и что-то подобное, то это ничего. Ты это рано или поздно забудешь. Но Бен – это не только волосы, глаза и голос, понимаешь? Он – твой брат. Для тебя он состоит из разнообразных моментов вашей жизни. Ты никогда этого не забудешь.
– Ты что, еще и на философский факультатив записалась? – отшучиваюсь я. Она смеется. Я тоже смеюсь, но не так жизнерадостно, как она.
– Ну, – она снова становится веселой, – как там твой парень с подведенными глазами?
Мне снова снится Бен.
Он лежит на полу в моей комнате, болтая ногами в воздухе, и рисует прямо на деревянных половицах, оставляя капли крови на своих синих монстрах с пустыми глазами. Когда я вхожу, он смотрит на меня, и я вижу, что его глаза совсем черны. Но затем эта чернота отступает и становится просто зрачком в центре его тепло-карих глаз.
Он открывает рот и говорит: «Я не сорвусь», – но его голос затихает, а глаза начинают растворяться в воздухе. Затем лицо. И тело тоже исчезает, словно невидимая рука стирает его ластиком, сантиметр за сантиметром.
Я тянусь к нему, но когда достаю до его плеча, он просто размытая тень.
Очертания.
Набросок.
А затем ничто.
Я сажусь на постели и смотрю в темноту.
Обхватываю руками колени и утыкаюсь в них головой. Не помогает. В груди странная тяжесть, и я не могу избавиться от нее. Она пронизывает меня изнутри. Я снимаю с медведя очки и четыре раза подряд просматриваю хранящееся в них воспоминание. От вида размытой фигуры Бена мне только хуже – она напоминает мне о том, как много я уже забыла. Я надеваю джинсы, обуваюсь и кладу в карман Архивный лист, даже не посмотрев на список.
Я понимаю, что это ужасная идея, но, крадучись по квартире, по холлу и проходя в Коридоры, я молюсь, чтобы в приемной сегодня дежурил Роланд. Заходя в Архив, я надеюсь увидеть его красные кеды, но вместо этого вижу черные кожаные сапоги на высоких каблуках, закинутые на стол. Двери в Архив закрыты. Девушка с волосами, поцелованными солнцем, листает блокнот, сунув ручку за ухо.
– Мисс Бишоп, – окликает Кармен. – Чем я могу вам помочь?
– Роланд здесь? – спрашиваю я.
Она хмурится:
– Извините, но он сейчас занят. Ничего не могу поделать.
– Я хотела увидеть брата.
Она снимает ноги со стола и ставит их на пол. Ее зеленые глаза наполняются печалью:
– Мисс Бишоп, это не кладбище.
Странно, что кто-то такой молодой обращается ко мне так официально.
– Я это знаю, – осторожно возражаю я, стараясь гнуть свою линию. – Я просто надеялась…
Кармен достает ручку из-за уха, отмечает место, над которым работала, затем откладывает книгу и скрещивает пальцы над столом. Каждое ее движение методично и выверенно.
– Иногда Роланд разрешает мне навестить его.
У нее на переносице появляется небольшая морщинка:
– Знаю. Но это делу не поможет. Я думаю, вам стоит…
– Пожалуйста, – прошу я. – В моем мире от него не осталось никакой памяти. Я просто хотела бы посидеть у его ящика.
Спустя несколько долгих, бесконечных моментов она берет в руки блокнот и что-то быстро в нем записывает. Мы ждем в молчании, и я рада этому, потому что плохо слышу через свой яростно стучащий пульс. Двери за спиной Кармен открываются, и из них выходит Библиотекарь.
– Мне нужно передохнуть, – говорит Кармен, для убедительности разминая шею. Библиотекарь – Эллиотт, как я помню, – покорно кивает и занимает место за столом. Кармен указывает на двери, и я прохожу в Атриум. Она заходит следом и плотно закрывает за собой двери.
Мы шагаем через зал и поворачиваем в шестое крыло.
– Что бы ты делала, – спрашивает она задумчиво, – если бы я сказала «нет»?
Я пожимаю плечами:
– Наверное, побрела бы домой.
Мы проходим небольшой дворик.
– Я не могу в это поверить.
– А я не могу поверить, что ты сказала бы «нет».
– Почему? – удивляется она.
– У тебя очень грустные глаза, – признаюсь я. – Даже когда ты улыбаешься.
Она колеблется:
– Мисс Бишоп, я, может быть, и Библиотекарь, но даже у нас есть люди, по которым мы скучаем. Которых хотим вернуть. Это очень непросто, быть так далеко от живых и так близко к мертвым.
Я никогда не слышала, чтобы Библиотекари говорили такое. Будто луч света выбился из-под застарелой брони. Мы поднимаемся по короткой деревянной лестнице.
– Но почему вы выбрали такую работу? – спрашиваю я. – Это так необычно. Вы так молоды…
– Для меня это повышение было большой честью, – торжественно и абсолютно бесстрастно говорит Кармен. Я понимаю, что она снова вошла в свою роль, закрыла лицо маской.
– Кого вы потеряли? – не отступаю я.
Кармен улыбается, ослепительно и одновременно горько:
– Я – Библиотекарь, мисс Бишоп. Я потеряла всех.
Я не успеваю ничего ответить, потому что она открывает дверь в большую комнату с красным ковром и креслами по углам. Затем подводит к самой дальней стене с полками. Я протягиваю руку и касаюсь таблички с именем.
БИШОП, БЕНДЖАМИН ДЖОРДЖ
Я просто хочу его увидеть. Только и всего. Мне необходимо его увидеть. Я прижимаю ладонь к ящику и ощущаю, как меня к нему тянет. Как он мне нужен. Неужели Истории, запертые в Коридорах с осознанием того, что за дверьми скрывается что-то необходимое, ощущают то же самое? Надеются, что стоит им выбраться…
– Что-нибудь еще, мисс Бишоп? – осторожно спрашивает Кармен.
– Могу я на него посмотреть? – молю я. – Хоть одним глазком.
Некоторое время она колеблется, но затем, к моему удивлению, подходит к полкам и достает из кармана тот же ключ, которым обезвредила Джексона Лернера. Золотой, острый и без зубчиков. Она вставляет его в скважину на ящике Бена, и раздается мягкий щелчок. Ящик выдвигается на сантиметр и замирает. Я вся подбираюсь, как пружина.
– Несколько минут, – шепчет Кармен, – не более.
Я киваю, не в силах отвести взгляд от маленького зазора пространства между стеной и раскрытым ящиком. Полоска непроницаемой тени. Я слышу, как уходит Кармен. И тогда я протягиваю руку, хватаюсь пальцами за край ящика и выдвигаю его.
Глава двадцать первая
Я раскачиваюсь на качелях, переставляя ноги с пятки на носок, а ты вынимаешь мелкие деревянные щепочки из рамы.