– Никому нельзя этого рассказывать, – говоришь ты. – Даже родителям. Даже лучшим друзьям. Даже Бену.
– Но почему?
– Люди ведут себя глупо, когда дело доходит до смерти.
– Я не понимаю.
– Если ты расскажешь кому-нибудь, что есть место, где их любимые матери, братья или дочери еще существуют хоть в каком-то виде, они перевернут мир, чтобы найти их.
Ты задумчиво покусываешь зубочистку.
– Что бы люди ни говорили, ради этого они пойдут на все.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я сам бы так сделал. И, поверь, ты тоже.
– Ни за что.
– Может, теперь и нет, ведь ты уже знаешь, что такое История. И знаешь, что я никогда не прощу тебя, если ты попытаешься кого-нибудь разбудить. Но не будь ты Хранителем… Если бы ты думала, что потеряла дорогого человека навсегда, а потом узнала бы, что можешь его вернуть, ты бы вместе со всеми остальными пыталась пробиться через завесу миров, зубами и ногтями прокладывая себе путь, лишь бы освободить его.
У меня в груди вместо сердца кусок льда, разрывающий легкие. Бен лежит в ящике так же, как лежал под простыней в больнице. Только кожа не синяя от гематом. На щеках играет легкий румянец, будто он уснул. И одежда на нем такая же, как в тот день: зазелененные джинсы и черно-красная полосатая футболка, его любимая. Дедушка подарил ему эту футболку в свое последнее лето. Со стороны сердца там нарисован крест, потому что Бен любил торжественно говорить: «Клянусь своим сердцем». Когда дедушка дарил ему эту футболку, я была рядом. Бен носил ее, не снимая, и когда от нее уже начинало вонять, приходилось силком с него ее стаскивать, чтобы положить в стиральную машину. Сейчас она ничем не пахнет. Его руки аккуратно лежат по бокам, и это выглядит так неправдоподобно, потому что Бен любил спать, засунув кулачки под подушку. Но зато я могу увидеть человечка на его левой руке. Это я нарисовала его в то утро.
– Привет, Бен, – шепчу я.
Я хочу прикоснуться к нему, но у меня не поднимается рука. У меня не хватит силы воли убрать ее, если я до него дотронусь. И снова опасная мысль начинает кружиться в голове, выискивая слабые места в моей логике.
Если Оуэн проснулся и не сорвался, почему этого не сможет Бен?
Что, если некоторые Истории не срываются?
Их вынуждают проснуться злоба, беспокойство и страх. Но Бен никогда не боялся, не злился и не беспокоился по пустякам. А сможет ли он проснуться? Может, Истории, которые не просыпаются, потом и не срываются? Но ведь Оуэн проснулся, – раздается голос в моей голове. Если только его не разбудил неизвестный Библиотекарь, который попытался стереть ему память. Может, в этом все дело? Оуэн не срывается, потому что сам не просыпался.
Глядя на распростертое тело Бена, я пытаюсь убедить себя, что это не мой брат.
Если бы я его не увидела, было бы намного легче в это поверить.
В груди разливается боль, но я не могу плакать. Темные ресницы Бена опущены, волосы вьются аккуратными завитками. Я вижу, что один из локонов выбился и, словно сбросив оцепенение, протягиваю руку к его лицу, чтобы убрать непослушный локон.
Я не хотела ничего другого.
Но едва мои пальцы касаются его кожи, Бен распахивает глаза.
Глава двадцать вторая
Вскрикнув, я отдергиваю руку, но уже слишком поздно. Бен моргает своими большими, теплыми – совсем как у мамы – глазами.
И садится.
– Маккензи? – спрашивает он.
Боль в моей груди уступает место панике. Бешено колотящееся сердце вдребезги разносит спокойствие, которое я должна сейчас демонстрировать.
– Привет, Бен, – выдыхаю я. От шока мне тяжело говорить.
Мой брат оглядывает комнату – ряды полок и ящиков до потолка, полумрак и пыль. Здесь все ему чуждо. Он торопливо свешивает ноги с края ящика.
– Что случилось? – Я не успеваю ответить, потому что он продолжает спрашивать. – А где мама? Где папа? – Он выпрыгивает из шкафа и сопит, нахмурив брови. – Я хочу домой.
Я протягиваю ему руку.
– Тогда пойдем домой, Бен.
Он хочет взять меня за руку, но останавливается. Снова начинает озираться по сторонам.
– Что происходит? – спрашивает он испуганно.
– Пойдем, Бен, – говорю я.
– Где я? – Чернота в его глазах начинает подрагивать. Нет.
– Как я сюда попал? – Он делает маленький шаг назад. Подальше от меня.
– Все будет хорошо, – говорю я.
Он смотрит на меня с выражением, полным паники.
– Расскажи мне, как я попал сюда. – Растерянность. – Это не смешно. – Огорчение.
– Бен, прошу тебя, – мягко говорю я. – Давай просто пойдем домой.
Не знаю, о чем я думаю. Да и могу ли я думать. Я смотрю на него и понимаю только то, что не могу оставить его здесь. Это Бен, а я клялась себе сотни раз, что никому не позволю причинить ему вред. Ни чудовищам под кроватью, ни пчелам во дворе, ни теням в чулане.
– Я не понимаю… – Он запинается. Глаза начинают темнеть. – Я не… Я был…
Этого не должно случиться. Ведь он не сам проснулся. Он не должен…
– А почему… – начинает он.
Я шагаю к нему и опускаюсь на колени, так, чтобы взять его руки в свои. Сжимаю их и пытаюсь улыбнуться.
– Бен…
– Почему ты не рассказываешь мне, что случилось?
Он пристально смотрит на меня. Чернота расползается слишком быстро, съедая теплоту и цвет. Все, что я вижу в его глазах, – отражение своего лица, искаженного от боли и страха, и нежелания верить в то, что он срывается. Оуэн не сорвался. Так почему срывается Бен?
Это несправедливо.
Бен начинает плакать и всхлипывает.
Я его обнимаю.
– Будь сильным для меня, – шепчу я в его волосы, но он не отвечает. Я прижимаю его крепче, словно пытаясь удержать того Бена, что я знала, сохранить его рядом с собой. Но он отталкивает меня с потрясающей для такого маленького тела силой. Я падаю, и пара чьих-то рук ловит меня.
– Отойди! – приказывает поймавший меня человек. Роланд.
Он смотрит на Бена, но слова предназначаются мне. Отодвинув меня в сторону, он шагает к моему брату. Нет, нет, нет, – думаю я, и слово повторяется в моей голове на разные лады, словно тиканье метронома.
Что я наделала?
– Я не…
– Не подходи! – рычит Роланд и опускается на колени перед Беном.
Это не Бен, – думаю я, глядя на Историю. У него пустые черные глаза, а у моего Бена теплые, карие.
Не Бен, – повторяю я, обхватив себя руками, чтобы подавить судороги.
Не Бен, – твержу я, глядя, как Роланд кладет руку ему на плечо и шепчет что-то так тихо, что я не могу услышать.
Не Бен. В руке у Роланда поблескивает металл, и он внезапно втыкает золотой ключ без зубцов прямо в грудь того, кто не был Беном. И поворачивает его.
Не-Бен не издает ни звука и повисает, как тряпичная кукла. Его глаза закрываются, он клюет носом вперед, и Роланд едва успевает подхватить его. Затем быстро берет его на руки и кладет в ящик. С лица брата исчезает боль, тело расслабляется и лежит ровно, словно он крепко спит.
Роланд закрывает ящик, и темнота поглощает тело Не-Бена. Я слышу щелчок замка, и что-то внутри меня разлетается на осколки.
Роланд, не глядя на меня, достает из кармана блокнот:
– Мисс Бишоп, мне очень жаль.
– Роланд, – молю я, – не делай этого!
Он пишет что-то на бумаге.
– Прости меня! – говорю я. – Прости меня, прости меня, пожалуйста, не надо…
– У меня нет выбора, – говорит он, глядя, как карточка на ящике Бена становится красной – метка полок, доступ к которым ограничен.
Нет, нет, нет, – снова метрономом раздается в голове. И каждый новый удар образует трещину.
Я делаю шаг вперед.
– Стой где стоишь! – приказывает Роланд. То ли из-за его резкого тона, то ли из-за того, что мне так больно, я подчиняюсь и не двигаюсь. Прямо перед моими глазами полки начинают меняться местами. С тихим шорохом ящик Бена движется назад, пока его не поглощает стена. Остальные ящики перемещаются, чтобы заполнить пустое место.
Ящика Бена больше нет.
Я падаю на колени, на старый деревянный пол.
– Вставай! – приказывает Роланд.
Мое тело повисло, как тряпка, легкие будто наполнены водой, и сердце бьется с трудом. Я встаю на ватных ногах, и Роланд берет меня за локоть и выводит в пустой холл.
– Кто открыл вам ящик, мисс Бишоп?
Я не выдам Кармен. Она хотела мне помочь.
– Я сама, – говорю я.
– У тебя нет ключа.
– Любой замок можно открыть двумя способами, – бесцветно говорю я.
– Я предупреждал тебя, просил, чтобы держалась подальше! – рычит Роланд. – Я говорил, что нельзя привлекать к себе внимание. Я говорил, что случается с Хранителями, потерявшими свой пост. О чем ты думала?!
– Я не думала, – говорю я. Горло дерет так, будто я плакала весь день. – Мне просто нужно было его видеть…
– Ты разбудила Историю.
– Я не хотела…
– Это не какой-нибудь чертов щенок, Маккензи. И тем более не твой брат. Эта штука в ящике – не твой брат, и ты об этом знаешь.
Под кожей я вся давно пошла трещинами.
– Как ты могла не подумать об этом?! – возмущается Роланд. – Если честно, я…
– Я думала, что он не сорвется!
Он замирает:
– Что?!
– Я подумала… может быть… он не сорвется.
Роланд кладет руки мне на плечи и сжимает их:
– Каждая. История. Срывается.
Только не Оуэн, – шепчет гадкий голосок в моем подсознании.
Роланд отпускает меня:
– Сдай свой лист.
Если у меня в легких оставалось хоть немного воздуха, эти слова выбили из меня последний.
– Что?!
– Твой Архивный лист.
Если мы это сделаем, а она продемонстрирует свою некомпетентность в любом из вопросов, она будет лишена работы. И если она окажется негодной, ты, Роланд, устранишь ее сам.
– Роланд…
– Ты сможешь забрать его завтра утром, когда придешь на разбирательство.