Потом я разыграла представление для родителей: делая растяжку, я сказала, что вот-вот подоспеет Уэс, и мы планируем сегодня посетить Райн-парк (в студии я нашла карту, на которой в пешей досягаемости от отеля был изображен зеленый клочок земли с подписью «Райн»). Я сказала, что мы позавтракаем на пути обратно, и убедила их пойти на работу, пообещав, что буду пить достаточно воды и намажусь солнцезащитным средством.
И стала ждать Уэсли.
Но девять утра наступили и прошли без него.
Увидев тарелку с овсяным печеньем, я думаю о Никсе и о том, что у него еще можно спросить. Про Оуэна и отсутствующие месяцы.
Я даю напарнику еще десять минут, затем двадцать.
Когда наступает половина десятого, я поднимаюсь и выхожу к лестнице. Я не могу себе позволить бездельничать.
На полпути к холлу меня останавливает та самая интуиция, о которой говорил дед. Словно что-то не так. Дело в марине. Она снова покосилась. Я протягиваю руку и поправляю рамку, и слышу уже знакомое поскрипывание, будто внутри что-то болтается. Я замираю.
Я родился на севере, у моря.
Сердце бешено стучит, когда я снимаю картину со стены и переворачиваю ее. У нее двойной задник, один угол отклеился, и когда я начинаю вертеть картину в руках, что-то вываливается из-за рамы и с приглушенным стуком падает на ковер. Я вешаю картину на место и подбираю обрывок бумаги, обернутый вокруг металлической детали.
Трясущимися руками я разворачиваю бумажку и читаю…
Он дрался с противниками, побеждал монстров и превосходил богов. Преодолев все, герой наконец получил желанную награду. Он смог отправиться домой.
Конец сказки Регины. Я перечитываю ее дважды и смотрю на кусок металла, вокруг которого ее обернули. Он толщиной с пятицентовую монету и такого же размера, только квадратной формы. Две стороны квадрата ровные, но на третьей осталась глубокая зазубрина, будто по ней провели ножом, а последняя заострена, как лезвие.
Я где-то все это видела, но не могу понять где. Это меня не смущает, и я наслаждаюсь чувством победы. Засунув находку в карман, я направляюсь наверх.
Оказавшись на седьмом этаже, стучу в знакомую дверь и жду, прислушиваясь к поскрипыванию инвалидного кресла в квартире. Никс управляется с дверью еще менее удачно, чем в прошлый раз. Когда ему наконец удается открыть ее, его лицо светится от радости.
– Мисс Маккензи!
Я улыбаюсь:
– Откуда вы знаете, что это я?
– Вы или Бетти, больше некому, – говорит он. – У нее парфюм, сильный, как освежитель воздуха. – Я смеюсь. – Я уже сказал ей, чтобы она перестала им поливаться.
– Я принесла вам печенье. Извините, что возилась так долго.
Он отодвигает кресло и позволяет мне подкатить себя к столу.
– Как ты можешь догадаться, – он машет рукой, – я был так занят, что даже не заметил.
Ничего не изменилось, словно передо мной застыла картинка со времени последнего визита: сигаретный пепел, шарф у него на шее. Я радуюсь, что он так его и не поджег.
– Бетти не пришла, чтобы убраться.
– Никс… – осторожно спрашиваю я. – А Бетти часто к вам приходит?
Он хрипло смеется:
– Она не моя умершая жена или воображаемый друг. Я уже стар для подобных фокусов, если вы об этом.
Я облегченно вздыхаю.
– Она приходит меня проведать, – объясняет Никс. – Подруга дочери сестры моей жены, или что-то вроде того. Я уже забыл. Она говорит, что у меня начался старческий маразм, а мне просто лень запоминать подробности. – Он указывает на стол. – Вы забыли тут книгу.
И действительно, «Божественная комедия» лежит на том самом месте, где я оставила ее в прошлый раз.
– Извините, – говорю я. – Чтение по школьной программе.
– Зачем они только это выдумали? – ворчит он. – Какой смысл в отдыхе, если вам все равно дают задание?
– Это точно! – Я пододвигаю его к столу и ставлю ему на колени контейнер с печеньем.
Он шебуршит в нем рукой.
– Здесь слишком много для одного. Вам придется мне помочь.
Взяв одно, я сажусь за стол напротив Никса.
– Я хотела вас спросить…
– О тех погибших людях, – перебивает он. – Я много об этом думал. – Он пощипывает изюм в печенье. – После вашего вопроса я понял, что начинаю забывать. Ужасно, как легко забываются подобные вещи.
– В полиции посчитали, что между этими убийствами существует связь?
Никс ерзает в кресле:
– Они не были уверены. Это выглядело очень подозрительно. Но как я и говорил, можно соединить точки между собой, а можно оставить все, как есть. Они предпочли второй вариант и оставили все в беспорядке.
– А что случилось с ее братом, Оуэном? Вы сказали, он остался здесь жить.
– Если вы хотите узнать о парне, вам лучше обратиться к коллекционерше.
Я хмурюсь:
– Мисс Анджели? – Я вспоминаю, как она крайне нелюбезно захлопнула дверь перед моим носом. – Потому что она помешана на историях и старых предметах?
Никс надкусывает печенье:
– И поэтому тоже. Но главным образом потому, что она живет в квартире Кларка.
– Нет, – возражаю я. – Я там живу. 3F.
Никс качает головой:
– Ты живешь в квартире семейства Кларков. Но они съехали сразу после убийства. А тот парень, Оуэн, не мог уехать, но и оставаться там тоже не мог. Ведь прямо в этой квартире его сестру… В общем, он переехал в свободную квартиру. И теперь там живет эта Анджели. Я бы не знал этого, но несколько лет назад она зашла ко мне сразу после того, как переехала. Ее интересовала история здания. Если хочешь больше узнать об Оуэне, тебе стоит спросить ее.
– Спасибо за подсказку, – поднимаюсь я.
– Спасибо за печенье.
И тут распахивается входная дверь. На пороге стоит женщина средних лет. Никс нюхает воздух.
– О, Бетти!
– Лукиан Никс, тебе нельзя есть сладкое!
Она бросается к Никсу, и в кутерьме из крошек, изюма и ругательств я тихонько ускользаю прочь. На Архивном листке в моем кармане скребутся новые имена, но им придется немного подождать.
Спустившись на четвертый этаж, я прокручиваю в голове все, что могу сказать мисс Анджели, чтобы уговорить ее впустить меня. С того раза как она захлопнула передо мной дверь, мы встречались лишь однажды, и она удостоила меня коротким сухим кивком.
Я прикладываю ухо к ее двери и ничего не слышу.
Затаив дыхание и не теряя надежды, стучу. Тишина.
Я проверяю дверь, но она заперта. В расчете вскрыть замок я похлопываю карманы в поисках невидимки для волос или пластиковой карточки. Спасибо деду за то, что посвятил отдельный день обучению взламывать замки.
Но, может, это не понадобится. Я отступаю, чтобы проверить дверь. Мисс Анджели выглядит рассеянной, а, судя по захламленности ее квартиры, еще и забывчивой. Наверняка она часто теряет ключ. Дверная рама достаточно узкая, но наверху образует что-то вроде неглубокой полочки. Встав на цыпочки, я провожу кончиками пальцев. Они касаются чего-то холодного и металлического, и вскоре к моим ногам падает ключ.
Как здорово, что люди могут быть такими предсказуемыми! Подняв ключ, я вставляю его в скважину, отпираю замок, и дверь распахивается, ведя в гостиную. Я перешагиваю через порог и застываю от изумления. Я уже и забыла, сколько же здесь вещей. Ими уставлены все подходящие поверхности. Они свалены на полках, шкафах, столах и даже на полу. Мне приходится лавировать между башнями из вещей. Удивительно, как массивная мисс Анджели умудряется проходить здесь, ничего не задев.
Планировка здесь такая же, как и в 3F, – с открытой кухней и коридором, ведущим в спальни мимо гостиной. Я медленно иду вперед, заглядывая в каждую комнату и убеждаясь, что в квартире точно никого нет. Каждая комната забита антиквариатом, и я не могу понять – из-за беспорядка или из-за того, что я проникла сюда незаконно, – но я не могу избавиться от ощущения, что за мной следят. Кто-то преследует меня, дышит в спину, и когда в гостиной раздается шорох, я поворачиваюсь, чтобы встретиться лицом к лицу с мисс Анджели.
Но там никого нет.
И тут меня осеняет. Кошка.
Вернувшись в гостиную, я вижу несколько упавших книг. Но ни следа кошки Джеззи. У меня мурашки бегут по коже. Я стараюсь успокоить себя тем, что если буду держаться от нее подальше, она будет делать то же самое. Отодвинув стопку книг, каменный бюстик и приподняв угол ковра, я расчищаю место, где можно прочесть пол.
Глубоко вздохнув, я снимаю кольцо и встаю на колени. Но когда я приближаю ладони к деревянным половицам и не успеваю даже потянуться к прошлому, комната сама начинает гудеть мне навстречу. Вибрировать и дрожать. Я понимаю, что это не только информация, сохранившаяся на полу: здесь так много старинных ценностей, полных воспоминаний, что нити памяти переплетаются между ними, как клубок, и сливаются. Гул от пола звучит в унисон с гулом вещей, стоящих на нем, и вся комната звучит, как оркестр. Это больно. Сотни иголок колют мне руки и поднимаются к отбитым ребрам.
Здесь так много можно прочесть. Здесь слишком много вещей, и их шум заполняет меня так же, как шум человеческой жизни. Я даже не начала тянуться к воспоминаниям, я с трудом могу думать сквозь этот шум. У меня под глазами начинается болезненная пульсация, и, поняв, что я пытаюсь оттолкнуть этот шум, я вспоминаю совет Уэсли.
Позволь шуму стать белым.
Я приседаю в центре комнаты, зажмурив глаза и прислонив ладони к полу, и жду, когда шум начнет окутывать меня и успокоится. Это происходит постепенно, и я наконец могу думать, затем сосредоточиться, и наконец потянуться за воспоминаниями.
Вот я ловлю нить, и время спиралью уходит назад, а шум меняет тональность, отступает, из комнаты начинают исчезать вещи, и наконец я вижу голые стены и пол. В пространстве перемещаются очертания людей: некоторые выцветшие, другие яркие – статный старик, женщина средних лет, шумная семья с детьми-близнецами. Комната изменяется до тех пор, пока не становится домом Оуэна.
Я чувствую это еще до того, как вижу его серебристые волосы. Он шагает задом наперед, потому что я проматываю время. Сначала мне становится легче –