Елена достала из сумки путеводитель и положила его на колени. На обложке была река, каменный мост, купола храмов, голубое небо над ними с белыми облачками– точно такой же день, как сегодня. Это к удаче. Елена пригляделась к фотографии, вообразив, что она тоже должна быть где-то в ее глубине. Во-он там.
И вдруг в момент, когда душа еепела и вся она наслаждалась чувством, свойственным только юности, чувством предчувствия чувств, чувством, которое она уже и не думала когда-либо опять испытать, ей на несколько секунд стало необъяснимо тревожно. Ей вдруг показалось, что она крадет у самой себя нечто огромное, что соразмерно будущей жизни. Она даже зажмурилась, сжалась и пыталась понять, что же это такое свалилось на нее. Но эта волна, как чей-то тяжелый взгляд или туча, прошла, и как ее не было. И только когда легла в постель и стала погружаться в сон под легкий шум в голове от пльзеньского пива, поняла, что ей на вокзальной скамейке явилась и впрямь вся ее будущая жизнь. И тревожно было оттого, что в ней она была одна. Елена села в кровати. Сердце билось, как на лестнице Суворовского дома, по которой она спускалась в эту поездку, но если тогда она чувствовала тревогу и восторг, то сейчас одну лишь тревогу.
С утра состоялась экскурсия по городу.
– Обратите внимание на это здание! – говорил экскурсовод, сухощавый и бодрый мужчина лет семидесяти. Глаза его озорно бегали по лицам туристов. Видно было, что он в душе посмеивается над ними. – Это бывшая Тынская школа. Вот под той аркой проход к Тынскому храму, а там дальше Тынская улочка. Нет-нет, в Праге много других названий. Перед вами готическая аркада второй половины тринадцатого века. Фасад дома сохранился в первозданном виде. Видите, фронтон…
К обеду, на который туристам подали итальянский салат, свиной эскалоп с кнедликами и холодное пиво, Елена не чуяла под собой ног.
– После обеда мы спустимся к реке возле моста Святого Чеха, – объявил экскурсовод. – Устали? День сегодня и в самом деле жаркий. Пивка можете еще заказать.
– А вы жили в Союзе, Владислав Павлович? – спросила Елена экскурсовода. Они оказались с ним вдвоем за крайним к входу столиком.
– А что? – не совсем учтиво спросил тот.
– Вы очень хорошо говорите по-русски. «Пивка» – так только у нас говорят.
– Благодарю вас. Вообще-то я русский, – ответил экскурсовод. – Живу с…очень давних лет. А пиво здесь как только не называют. У него ласковых имен больше, чем у любимой девушки. Представьте, сколько ласковых имен вам может дать один мужчина? А сколько ласковых имен могут дать пиву миллионы мужчин? Извините, вас как зовут?
– Елена.
– Настоящее пиво, Алена, надо пить в пивных, где его поднимают прямо из пивоварни.
– А мы сходим туда?
– Могу сводить, если не возражаете. После экскурсии.
– Не возражаю, – обрадовалась Елена.
– Поведу в пивную «У Флеку». Это целый комплекс: пивоваренный завод, ему больше пятисот лет. Только, чур, одна, без подруг и друзей.
Вечером Елена сидела с Владиславом Павловичем в ресторане «У Флеку».
– Какой потолок! – восхищалась Елена. – А стены! Прямо средневековье!
– А пиво? – смеялся Владислав Павлович. – Такого пива больше нигде нет.
– У многих чешек вены расширены на ногах. От пива?
– Не знаю, Алена. Я уж давно не смотрю на женские ножки, это вредно сказывается на здоровье пожилого мужчины, гораздо вреднее пива, – засмеялся Владислав Павлович.
– А как относятся тут к русским, после шестьдесят восьмого? – спросила Елена.
– Как всегда. Хоккей смотрите? Вот так и относятся. Вы здесь впервые?
– Я вообще за границей в первый раз.
– Алена, у вас изумительный голос. Вам кто-нибудь говорил об этом?
– Свекор говорит, что ему он напоминает одну грузинку.
– Что правда, то правда, он у вас особенный, – Елене показалось, что Владислав Павлович даже посмотрел на нее как-то по-особому. – Замужем?
– Да.
– Москвичка?
– Нет, из Нежинска.
– А как ваша фамилия?
– Гусева.
– Это скорее всего по отцу. Не меняли?
– От вас ничего не скроешь. Не меняла. А муж у меня Суворов.
Владислав Павлович отхлебнул большой глоток пива.
– Замечательное пиво, Алена. Сколько пью, не напьюсь.
Выйдя из пивной, Владислав Павлович вдруг покачнулся и опустился на скамейку.
– Присядем, Алена. Что-то я слаб сегодня. Старость не радость.
– Всем бы такую старость, Владислав Павлович. Вон вы какой бодрый. Весь день на ногах да еще пивком балуетесь по два раза в день.
– Это так, – согласно кивнул Владислав Павлович. – Мне ведь уже семьдесят пять.
– Да вы что? Я думала, лет на десять меньше.
– Лукавите? Я больше полувека живу здесь.
Для Елены это была целая вечность, во всяком случае, две ее жизни.
– Как долго! – вырвалось у нее. – Ваша семья здесь?
– Нет, я тут один. А ваш муж…сибиряк?
– Да, сибиряк. Родился в Нежинске. Как и я.
– Родители, наверное, охотники, из тундры? – Владислав Павлович сделал узкие глаза.
– Нет, – засмеялась Елена, – они из Ленинграда. Свекор вообще, как мне кажется, хотя это страшная тайна, из очень старинного рода. Это мы простые! – опять засмеялась она.
– Да! Да, да, да, – Владислав Павлович поднялся, подал руку Елене и проводил до общежития, где размещались советские туристы. Поцеловал ей руку и распрощался, оставив свой домашний телефон. – Какой у вас смех, Алена, жемчужный.
Две недели пролетели как один день. Накануне отъезда городскую экскурсию, к радости Елены, проводил Владислав Павлович. Она всё время вертелась возле него и пробовала разговаривать с ним по-чешски. Она выучила за это время не меньше двух сотен слов. Владислав Павлович посмеивался и то и дело поправлял грамматику.
– А произношение, Алена, у вас, как у истинной пражанки. Вы не прочь повторить наш поход? – неожиданно спросил он в конце экскурсии.
Вечер они провели в пивной «У Флеку». Говорили обо всем на свете. Очень много о жизни в Союзе. Эта тема сильно взволновала Владислава Павловича. Прощаясь, он подарил Елене визитницу, в которую вложил свою визитку.
– Будете в Праге, звоните, заходите. Если кто из родных приедет, тоже милости просим.
Елена растроганно чмокнула его в щеку.
XVIII
В поезде Софья первые сутки больше молчала, а на вторые стала рассказывать Георгию о Лавре и Залесском. Она почему-то избегала называть Залесского по имени, Сергеем.
– Если правда, что любовь слепа, значит она вершит над влюбленными и правосудие, – два раза загадочно произнесла она.
Вагон был переполнен, и они вынуждены были разговаривать в коридоре, где их постоянно толкали или пытались подслушать.
– Сколько любопытных развелось. Я вам, сударь, говорю! Что вы вьетесь возле нас?
Георгий с болью отметил, что Софья была крайне подавлена и в то же время очень раздражительна. «Это уже необратимо», – поистине со стариковской рассудочностью подумал он.
Вьюн бормотал что-то и ускользал, а через полчаса вновь взирал сбоку на унылые картины осенней природы, проползающие за окном однообразно и неумолимо. Ухо его, как локатор, жило самостоятельной жизнью. Пришлось подвинуться на пару окошек в сторону. Но тут вырастала другая косматая фигура и, обдавая винными парами, пыталась шутить на политический момент…
–…О господи, да не дышите вы на меня!
Георгий неожиданно для себя цепко взял шутника за локоть и отвел в сторону:
– Вам ясно, не дышите!
Тот с испугом посмотрел на молодого человека, не сумев освободить руку из мертвой хватки.
Как он похож на Лавра. Разве что тоньше и выше. И глаза также горят, когда он еле сдерживает себя. Бедный мой мальчик! У Софьи сжалось сердце, но она пересилила свое горе.
– Лавр с Залесским служили месяца три в одном полку. Кажется, в пятнадцатом году. Здесь в Закавказье, когда разбили турок. Зима была…
Всю оставшуюся дорогу она вспоминала о них, а Георгий чувствовал, что с его душой творится что-то неладное. В нее как бы по каплям входил покой, но и по каплям в нем нарастали тревога и отчаяние от необратимости случившегося. Ему казалось, чем больше он узнает о Лавре и Залесском, тем больше разочаруется в человеческой природе и тем больше будет хандрить и переживать за то, чего уже не вернуть.
– Хотя Лавр с Залесским служили в одном полку, в общем деле бывали редко, так как Суворов был командиром особой роты, а Залесский командовал одним из батальонов. В минуты отдыха они иногда виделись друг с другом, пили водку, резались в карты или развлекались на другой доступный в тех условиях манер. Представляю, как. В одном из этих развлечений они и столкнулись впервые. До этого Господь хранил их от стычек. В детстве они вообще были друзьями. Во всяком случае, не раз вспоминали года отрочества и ранней юности. Да ты и сам знаешь. Как я поняла, к ним наведывались девицы определенного стиля поведения, и это, естественно, накладывало отпечаток на стиль поведения и самих господ офицеров. И всё было бы хорошо, не случись среди них одной цыганки Вари. Они оба как с ума сошли, когда она в первый раз пожаловала к ним. Можешь представить. Залесский до сих пор, как напьется, требует цыган и непременно Варю. И вообще с тех пор они оба признают только брюнеток…
Оттого, что в рассказе Софьи Лавр и Залесский продолжали жить, Георгию стало не по себе, а Софья вспомнила Залесского в ложе, полную блондинку в красном платье.
– Впрочем, может, я и не права. Лавр более сдержанный человек, – Софья едва не сказала «был», но сдержала себя, – хотя его горячности на десятерых хватит. Вот и в тот раз они стали играть на нее сперва в карты. Везло им попеременно. Они не хотели решить судьбу за одну игру или за три, а им надо было играть две, четыре, шесть партий, чтобы выиграть наверняка. И все эти туры кончались ничьей! Стали бросать кости, но поскольку условия сохранялись прежними, опять не было перевеса ни на чьей стороне. Это был роковой день. Он расколол их дружбу навеки, а я…я потом только усугубила этот раскол. Потом они нарисовали на двери мишень, и стреляли по ней из пистолетов, метали кинжал. Понятно, забава всем. Удивительно, они ни в чем не уступали друг другу. Стемнело, все зашли в дом. В доме было человек двадцать офицеров, сколько-то дам. Варя ждала исхода единоборства, и то и дело зажигала всех своими песнями и танцами. И тут на них напали турки. Нападавших было гораздо больше. Во всяком случае, утром насчитали больше тридцати трупов турок. Из оружия у наших были лишь пистолеты да сабли с кинжалами. Что тут началось! В одной из комнат, где сгрудились насмерть перепуганные женщины, остались только Лавр, Залесский и еще один подпоручик. Турки хотели взять добычу живьем. Из-за женщин они не стреляли, а нападали с ятаганами. Наши три героя проявили себя поистине былинными богатырями: не впустили турок в комнату, бились с ними насмерть на пороге и в коридоре. Они уже все получили ранения, выбились из сил, и вот когда, казалось, должно было свершиться самое ужасное, Варя запела цыганскую песню. От нее Лавр и Залесский буквально озверели (подпоручик истекал кровью, и над ним хлопотали две женщины)и с диким ревом кинулись на турок. Турки ретировались.