Черт! Черт, черт, черт! Сердце диктовало мне прихлопнуть Серого Плаща прямо сейчас. Лица с полицейских фотографий мелькали в моих мыслях, я почти видел, как убитые женщины стоят рядом со мной и смотрят на своего убийцу стеклянными, мертвыми глазами, жаждая отмщения. Я боролся с почти неодолимым желанием выйти из укрытия и врезать этому поганому ублюдку так, чтобы от него мокрого места не осталось.
Однако рассудок диктовал мне другое. Рассудок диктовал мне остыть, поразмыслить и поступить так, как будет лучше для большинства людей, чьи жизни зависели от меня.
Разве не я говорил себе всего несколько часов назад, что все мои действия — если я хочу, конечно, сохранить контроль над собой — должны диктоваться рассудком и здравым смыслом?
Это далось мне нелегко. Очень, очень нелегко. И все же я поборол адреналиновый шторм и жажду бить и крушить, а затем снова пригнулся за мусорным контейнером, лихорадочно думая, как поступить. Серый Плащ тем временем сел в зеленый седан, завел мотор и вырулил на улицу. Пригибаясь, я перебрался на новую позицию между двумя стоящими у тротуара машинами и дождался, пока Серый Плащ проедет в считаных футах от меня.
Тогда я нацелил конец посоха в корму его тачки и сосредоточился.
— Forzare, — шепнул я.
Тонкая — такая тонкая, какую мне только удалось настроить, — струя энергии сорвалась с конца моего посоха и ударила в машину чуть выше заднего бампера с силой вылетевшего из-под колес камешка. Машина проехала мимо меня, не сбавив хода, и я успел разглядеть номерной знак.
— Tractis! — шепнул я, стоило ей отъехать чуть дальше, а потом поднял посох и поднес его конец к глазам.
В свете уличного фонаря на нем поблескивал кусочек зеленой эмали размером с половину центовой монетки. Я лизнул кончик пальца, прижал его к краске и снял ее с посоха. В кармане моего плаща всегда найдется коробок водостойких спичек — так, на всякий случай. Свободной рукой я достал его, открыл, вытряхнул спички и осторожно положил на их место кусочек краски.
— Попался, гад, — прошептал я.
По логике вещей Серому Плащу полагалось очень скоро избавиться от машины, так что времени у меня оставалось в обрез. Если ему удастся улизнуть от меня и причинить вред кому-либо еще, это останется на моей совести. Я не собирался допустить этого.
Сунув спичечный коробок в карман, я повернулся и бегом поспешил обратно к Анне и Элейн. Когда я добрался до них, горящий дом и пожарные машины, число которых прибывало на глазах, освещали квартал едва ли не ярче дневного света. Я высмотрел в толпе Элейн, Анну и Мыша и направился к ним.
— Гарри, — выдохнула Элейн с нескрываемым облегчением. — Что, поймал его?
— Нет пока, — ответил я. — Нужно еще поработать немного. Тебе есть где укрыться?
— Номер в гостинице вроде вполне надежен. Вряд ли кому-то еще известно, кто я. Сейчас я живу в «Эмбер Инн».
— Хорошо. Забери Анну с собой. Я тебе позвоню.
— Нет, — с неожиданной твердостью возразила Анна.
Я покосился на пылающий дом и нахмурился:
— Понятное дело, вы предпочли бы спокойно провести ночь дома, но…
— Я должна убедиться, что с остальными нашими все в порядке, — сказала она. — Что, если убийца решит нацелиться на кого-нибудь из них?
— Элейн, — повернулся я к той за поддержкой.
В ответ Элейн пожала плечами:
— Я работаю на нее, Гарри.
Я выругался про себя и покачал головой:
— Ладно. Соберите всех вместе и держите оборону. Позвоню утром.
Элейн кивнула.
— Идем, Мыш, — вздохнул я, взял его за поводок, и мы отправились домой — и к Маленькому Чикаго.
Глава 14
Вернувшись домой, Мыш проследовал прямиком к пластиковому тазу, служившему ему миской. Сосредоточенно, с голодной устремленностью доел он лежавший в ней сухой корм до последней крошки, выпил всю воду из стоявшей рядом плошки, а потом плюхнулся на свое любимое место у камина, даже не покружившись на месте, как он обычно это делает. Заснул он практически мгновенно.
Я пригнулся потрепать его по загривку и на всякий случай пощупал ему нос. Нос был холодный и влажный — все как положено. Хвост его слабо дернулся при моем прикосновении, но глаз Мыш не открыл — слишком устал. Не знаю, чего такого особенного вложил он в свой лай, что смог разбудить весь дом, но это явно совершенно лишило его сил. Я снял плащ и укрыл его — пусть спит.
Потом еще раз позвонил Томасу домой, но попал только на автоответчик. Поэтому я накинул на плечи свой тяжелый фланелевый халат — он теплый, а в моей подвальной лаборатории изрядно холодно, — сдвинул ковер, прикрывавший люк в полу, и спустился по стремянке, по дороге воспламенив заклинанием свечи.
В моей лаборатории всегда было немного тесно, но с тех пор, как я взялся за обучение Молли, там стало и вовсе не пройти. Лаборатория представляет собой прямоугольную бетонную коробку. Три стены заняты дешевыми проволочными стеллажами, сплошь уставленными книгами и емкостями с необходимыми мне для работы материалами (например, герметичный свинцовый контейнер, в котором хранятся полторы унции обедненного урана), а также прочими полезными в моем ремесле причиндалами. В число последних входят, скажем, пожелтелый от времени человеческий череп, лежащий на отдельной полке в окружении нескольких любовных романов в бумажной обложке, или имеющее ценность скорее для коллекционера собрание вампирских клыков — трофеев Стражей со всех Штатов, хотя большую часть добыли все-таки мы с Рамиресом.
В дальнем конце лаборатории, у свободной стены, мне удалось-таки выкроить место для маленького стола и пары стульев. Здесь Молли выполняла большую часть своих заданий, вела дневник, упражнялась в расчетах заклинаний и держала книги, которые я давал ей на прочтение. Мы с ней как раз приступили к курсу изготовления бальзамов и зелий, так что в данный момент большую часть поверхности стола занимали ступки, колбы и горелки. Пожалуй, это и к лучшему: по крайней мере, они заслоняли пятна, оставшиеся от первого ее неудачного опыта по этому предмету. Рядом со столом поблескивал вмурованный в бетонный пол серебряный круг, который я использовал для призывания всяких духов.
Раньше главным моим рабочим местом служил большой стол в центре помещения. Теперь же всю его поверхность занял Маленький Чикаго.
Именно так я назвал уменьшенную модель Чикаго — по крайней мере, центральной его части в радиусе четырех миль от Бёнем-Харбора. Каждая улица, каждый дом, каждое дерево были представлены здесь в упрощенном, уменьшенном виде. Я изготовил их из олова, и каждый элемент содержал крошечную частицу оригинала — кору с деревьев, крошки асфальта с дорожного покрытия, осколки кирпича, отколотые от зданий молотком, который мне для этой цели пришлось долгое время носить в кармане. Модель открывала мне новые, весьма любопытные пути использования магии, и с ее помощью я мог теперь узнать о Сером Плаще гораздо больше, чем всего год назад.
Или… все это могло рвануть к чертовой матери. Тут или одно, или другое.
Чародей я все-таки очень еще молодой, а Маленький Чикаго — безумно сложная игрушка, в которой циркулирует уйма магической энергии. Мне приходилось из кожи вон лезть, совершенствуя модель, чтобы она соответствовала постоянно меняющемуся городу. В противном случае модель могла выйти из строя, причем, вполне возможно, очень впечатляющим образом. Действительно, неконтролируемое высвобождение такого количества энергии в замкнутом пространстве лаборатории превратило бы меня в хорошо прожаренную котлету.
Короче говоря, Маленький Чикаго — сложный и дорогой инструмент, и я ни за что не взялся бы за его изготовление, не будь у меня квалифицированного консультанта.
Я достал из кармана спичечный коробок, поставил его на край стола и повернулся к черепу.
— Поднимайся, Боб, — сказал я. — Дело есть.
Череп на полке пошевелился, и в пустых глазницах загорелись крошечные огоньки. Послышался звук, напоминающий человеческий зевок, и череп повернулся в мою сторону:
— Что стряслось, босс?
— Новый злодей — и действует чертовски грамотно.
— Он что, перешел на метрическую систему? — удивился Боб. — Наш американский злодей должен действовать не граммотно, а унциево!
— Что-то настроение у тебя игривое.
— Я просто возбужден. Ведь я сейчас повидаюсь с пышечкой, правда?
Я бросил на череп строгий, очень строгий взгляд:
— Она не пышка. И не пончик. И не ром-баба. И вообще не баба. Она моя ученица.
— Как ни назови, — возразил Боб. — Я ведь сейчас ее увижу, да?
— Нет, — отрезал я.
— Ох! — сказал Боб, вложив в это междометие всю обиду и разочарование шестилетнего ребенка, которого только что отправили спать из-за праздничного стола. — Почему нет?
— Потому что она все еще не научилась мудро распоряжаться своей силой, — ответил я.
— Так я ей помогу! — обрадовался Боб. — Уж с моей-то помощью она столько всего сможет!
— Вот именно, — кивнул я. — Запомни, ты под колпаком, пока я не скажу иначе. Не привлекай к себе внимания. Не смей открывать ей того, кто ты на самом деле. При Молли ты просто неодушевленная игрушка — вплоть до дальнейшего моего распоряжения.
— Эх, — вздохнул Боб, — такими темпами мне ни за что не увидеть ее нагишом вовремя.
— Вовремя? — хмыкнул я. — Для чего?
— Для того, чтобы восхититься ею в расцвете ее юной, невинной, полной жизненных соков красоты! А так к моменту, когда ты разрешишь мне поговорить с ней, боюсь, она начнет увядать.
— Почему-то я почти уверен, что ты переживешь такой удар.
— Жизнь, Гарри, это не только выживание.
— Верно, — согласился я. — Есть еще работа.
Боб закатил глаза-огоньки в пустых глазницах черепа:
— Брат мой, ты держишь ее за монашку, а меня заставляешь работать как собаку. Это несправедливо.
Я начал собирать все необходимое, чтобы завести Маленький Чикаго.
— Кстати, о собаках. Сегодня вышла странная история. — Я рассказал Бобу про Мыша и его лай. — Тебе известно что-нибудь про храмовых собак?