Телефон продолжал голосить, и каждый звонок отдавался у меня в голове тупой болью. Чертов телефон! Чертова авария! Впрочем, я постарался мыслить позитивно: я вычитал где-то, что в моменты стресса и огорчений очень важно мыслить позитивно. Должно быть, тот, кто это написал, зарабатывал на жизнь, впаривая кому-то свой товар.
— В жопу позитивное мышление! — рявкнул я в трубку.
— Э… — произнес женский голос. — Что вы сказали?
— В жопу позитивное мышление! — повторил я, едва не срываясь на крик. — Чего вам нужно?
— А… Я, наверное, номером ошиблась. Я, вообще-то, хотела поговорить с Гарри Дрезденом.
Я нахмурился — голова уже включилась в происходящее, хотя мой характер пытался сорвать злость, невзирая ни на что. Голос показался мне знакомым: приятного тембра, звонкий, взрослый… впрочем, угадывалась в нем какая-то нерешительность. И еще что-то странное. Выговор?
— Слушаю, — буркнул я. — Злой, как черт, но слушаю.
— О… Может, я не вовремя позвонила?
Я устало потер глаза:
— Кто это?
— Ох! — выдохнула она, словно вопрос застал ее врасплох. — Гарри, это Молли. Молли Карпентер.
— А… — пробормотал я и хлопнул ладонью по щеке, чтобы прийти в себя. Старшая дочь моего друга Майкла. «Веди себя пристойно, Гарри. Как положено спокойному, ответственному взрослому». — Извини, Молли, не узнал сразу.
— Простите, — сказала она.
Как-то странно прозвучало это «с»… уж не пьяна ли она?
— Не за что, — отозвался я и даже не слишком покривил душой. Если уж на то пошло, помеха могла обернуться и удачей. Если моя башка настолько не оправилась от аварии, что я забыл выключить телефон, не стоило и пытаться работать с мало-мальски серьезным заклятием. Я запросто мог остаться без головы. — Чего хотела, Молли?
— Э… — замялась она. — Я хотела… Я хотела, чтобы вы забрали меня. Под поручительство, внесли за меня залог.
— Под поручительство? — тупо переспросил я. — В буквальном смысле?
— Ну… да.
— Ты что, в тюрьме?
— Да, — повторила она.
— О господи! — выдохнул я. — Молли, я не уверен, что могу сделать это. Тебе всего шестнадцать.
— Семнадцать, — немного обиженно поправила она. И снова странно выговорила «с».
— Невелика разница, — буркнул я. — Ты несовершеннолетняя. Тебе полагается звонить родителям.
— Нет! — выпалила она, и в голосе зазвучали панические нотки. — Гарри, пожалуйста! Я не могу им звонить.
— Но почему?
— Ну, мне разрешен только один звонок, и я уже позвонила вам.
— Если честно, Молли, порядок немного другой. — Я вздохнул. — Точнее, совсем другой. — Я нахмурился, пытаясь хоть немного расшевелить мозги. — Ты наврала им про возраст?
— Пришлось, а то мама с папой уже были бы здесь, — объяснила она. — Гарри, ну пожалуйста! Послушайте… дома и так сейчас неприятностей хватает. Я не могу объяснить по телефону, но, если вы приедете, честное слово, я все вам расскажу.
Я снова вздохнул:
— Даже не знаю, Молли…
— Прошу вас, — взмолилась она. — Один раз всего, и я потом верну вам залог и больше не буду ни о чем таком просить, честно!
По части мольбы Молли наверняка тянула на дипломированного специалиста. Ей удавалось мастерски изобразить беззащитность и надежду, отчаяние и детскую трогательность. Не сомневаюсь, ей хватило бы и половины таких усилий, чтобы обвести вокруг пальца родного отца. Другое дело, конечно, ее мать, Черити.
Я вздохнул:
— Ну почему я?
Я произнес это вовсе не для Молли, но она приняла вопрос на свой счет.
— Я не знала, кому еще позвонить, — ответила она. — Мне нужна ваша помощь.
— Я позвоню твоему отцу. Мы приедем вдвоем.
— Прошу вас, не надо, — прошептала она в трубку, и мне показалось, что отчаяние в ее голосе звучало на этот раз совершенно искренне. — Пожалуйста.
К чему оттягивать неизбежное? Когда вы, милые дамы, попадаете в беду, я всегда веду себя как последний идиот. Ну, может, и не так идиотски, как в былые годы, но все равно не так, как следовало бы, подчиняясь логике.
— Ладно, — вздохнул я. — Куда ехать?
Она продиктовала адрес участка, расположенного не так далеко от моего дома.
— Еду, — сказал я. — И давай договоримся: я выслушаю то, что ты мне расскажешь. И если мне это не понравится, я отправлюсь к твоим родителям.
— Но вы же не…
— Молли, — произнес я, постаравшись придать голосу максимум твердости. — Ты и так просишь от меня гораздо большего, чем мне хотелось бы. Я еду за тобой. Ты рассказываешь мне, в чем дело. После этого я принимаю решение, и ты делаешь так, как я скажу.
— Но…
— Это не торг, — отрезал я. — Ты хочешь, чтобы я тебе помог?
Последовала долгая пауза, потом она горестно шмыгнула носом.
— Ладно, — произнесла она, подумала секунду-другую и спохватилась: — Спасибо.
— Угу, — буркнул я, глядя на свечи с благовониями и думая о том, сколько времени я пустил псу под хвост. — Буду в течение часа.
Придется вызвать такси. Не самый героический способ спешить на выручку, но безлошадные не выбирают. Я поднялся с колен и принялся одеваться.
— Ох уж эти красотки! — сказал я Мышу.
Когда я в чистой одежде вышел из спальни, Мыш уже сидел у двери. Он поднял лапу и качнул ею висевший на дверной ручке поводок.
— Вот уж тебя красоткой не назовешь, — хмыкнул я, но все же щелкнул карабином, пристегнув поводок к ошейнику, а потом вызвал такси.
Глава 8
Таксист отвез меня в восемнадцатый участок, на Ларраби. Квартал, в котором располагался участок, знавал и лучшие времена, однако и худшие тоже, причем гораздо чаще. Некогда печально знаменитый Габрини-Грин находится в двух шагах, но программа городской реконструкции, деятельность нескольких церковных общин и тесное сотрудничество с местным полицейским начальством превратили часть самых мерзких чикагских улиц в нечто, весьма отдаленно напоминающее цивилизацию.
Разумеется, мерзости в городе осталось достаточно, но из мест, считавшихся раньше цитаделью разложения и безнадежности, ее хоть отчасти изгнали. То, что получилось в результате, нельзя назвать самой симпатичной частью города, однако признаки оздоровления здесь налицо.
Конечно, циничной деталью можно считать то, что от Габрини-Грина всего несколько минут ходьбы до Золотого Берега, одного из самых богатых городских районов, так что деньги вкладываются в реконструкцию криминальных трущоб вовсе не случайно. Цинизм цинизмом, и все же нельзя не восхищаться живущими здесь людьми, трудом и борьбой которых район постепенно освобождается от страха, преступности и хаоса. В солнечные дни начинаешь даже думать, что не все еще потеряно и что при наличии воли, веры и взаимопомощи мы сможем одолеть силы тьмы.
Надо сказать, последние года два эти мысли очень меня греют.
Здание полицейского участка не выглядело новым, но на его стенах не было граффити, а вокруг я не увидел ни мусора, ни — во всяком случае, пока — неприкаянных личностей в джинсах, красных футболках, избитых и небритых. Таксист всю дорогу косился на меня подозрительно, и я его не виню: не каждый день приходится возить типов, от которых пахнет сандалом и прочими благовониями. Пока я расплачивался, Мыш подставил таксисту свою башку, и тот, улыбнувшись, высунул руку в окно и осторожно почесал его за ухом.
Мыш вообще легче находит общий язык с людьми, чем я.
Неловко убирая сдачу в кошелек обожженной левой рукой, я зашагал ко входу в участок. Мыш послушно затрусил рядом со мной.
Внезапно по коже забегали мурашки, и я покосился на отражение в стеклянных дверях участка.
За моей спиной, на противоположной стороне улицы — прямо под знаком, запрещающим парковку, — остановился автомобиль. Сидевшего в нем я не видел, только неясный силуэт, да и сама машина — незнакомый мне белый седан — никак не напоминала темно-серую тачку, наехавшую на моего «жучка» несколько часов назад. Однако инстинкты подсказывали мне, что за мной следят. В конце концов, просто так, от нечего делать не останавливаются на запрещенном месте, тем более напротив полицейского участка.
Мыш негромко заворчал, что насторожило меня еще больше. Мыш вообще редко подает голос. Я уже привык к тому, что если он ворчит, значит где-то неподалеку темные силы: черная магия, голодные вампиры или смертоносные некроманты. На почтальона, скажем, он вообще не обращает внимания.
Выходит, кто-то из моих потусторонних оппонентов висел у меня на хвосте. Знаменательный знак: как правило, я знаю, кого раздражаю и чем. Обычно к тому времени, когда расследование достигает стадии, на которой за мной начинают следить, в наличии уже имеется минимум один криминальный эпизод, а то и один-два трупа.
Мыш рыкнул еще раз.
— Вижу, вижу, — вполголоса проговорил я. — Спокойно. Идем как ни в чем не бывало.
Он снова замолчал, и мы, не оглядываясь, одолели несколько последних футов.
Дверь нам отворила Молли Карпентер.
В последний раз, когда я видел Молли, она была неуклюжим подростком — длинноногим, костлявым, порывистым, смешливым. Правда, с тех пор прошло несколько лет.
За это время Молли заметно повзрослела.
Она сильно походила на свою мать — Черити. Обе отличались высоким ростом — под шесть футов, — светлыми волосами, голубыми глазами, красотой, грацией и в то же время этакой капитальностью сложения. Черити напоминала розу из нержавеющей стали. Молли могла бы сойти за нее же в молодости.
Но конечно, я сомневаюсь, чтобы Черити хоть раз в жизни оделась так, как Молли.
Молли стояла передо мной в длинной черной юбке, художественно порванной в нескольких местах. Из-под юбки выглядывало сетчатое белье, выставлявшее ногу и бедро сильнее, чем одобрила бы любая мать. Впрочем, даже это прозрачное белье тоже было порвано — намеренно и достаточно красиво. На ногах красовались тяжелые армейские ботинки, завязанные ярко-голубыми и розовыми шнурками. Поверх белой в обтяжку футболки она надела короткую черную куртку-болеро с большим значком «СПЛЕТТЕРКОН!!!». Наряд довершали черные кожаные перчатки.