Я отвернулся от холодильника. Ласкиэль стояла перед моим потухшим камином, сложив руки на груди, и хмуро глядела куда-то в золу. На ней был обычный белый хитон, только волосы у нее растрепались немного сильнее обычного. Я спал неважно, — возможно, и она тоже.
— Почему ты спрашиваешь? — удивился я.
Она пожала плечами:
— Мне кажется, она уже утвердилась в своих взглядах на мир. Она без уважения относится к чужой мудрости, предпочитая собственные ошибочные суждения. Она игнорирует чужие чаяния, даже их волю, замещая их своими.
— Она поступила так только раз, — вполголоса возразил я. — Если говорить формально, два раза. Возможно, ей впервые пришлось делать серьезный выбор, и она сделала его неверно. Но из этого не следует, что она должна повторять это снова и снова.
Последовало молчание. Я соорудил себе сэндвич с холодной индюшатиной, насыпал в тарелку хлопьев и добавил к этому банку колы: завтрак победителей. Во всяком случае, я на это надеялся.
— Итак, — произнес я. — Что ты думаешь о моем плане?
— Я думаю, у твоих врагов чуть больше шансов убить тебя, чем у твоих союзников, хозяин мой. Ты безумец.
— Это из тех вещей, которые делают жизнь интереснее, — заметил я.
На губах ее заиграла легкая улыбка.
— Я изучаю смертных тысячелетиями, хозяин мой. Мало кто из них скучал так сильно.
— Ты бы видела, какие операции я задумывал за пару лет до твоего появления. По сравнению с ними сегодняшний просто песня. Гениальная причем.
Молока в холодильнике не оказалось, а я еще не опустился до того, чтобы наливать в сухой завтрак колу. Это было бы странно. Я прожевал хлопья всухую, с великосветским видом запивая каждый глоток колой. Потом взглянул на Ласкиэль.
— Я изменился, — сообщил я.
Последовало молчание, прерываемое только хрустом вкусных колечек — овсяных, пшеничных, или из чего там еще их делают. Я знал, что это полезно для сердца, для уровня холестерина, для цветов, щенков и маленьких детей. На коробке так написано.
Падший ангел заговорил минуты через две — тихо и убийственно горько:
— У нее есть свобода выбора. Вот она и выбрала. Вот такова она и есть.
— Нет. Она такова, как она поступает, — тихо возразил я. — Она могла выбрать другой путь. Она могла снова вернуться к черной магии. — Я откусил от сэндвича. — Или она могла проигнорировать выбор. Сделать вид, будто его нет. Или сделать вид, будто у нее нет выбора, когда на самом деле сделала выбор. Это просто другой способ выбирать.
Ласкиэль бросила на меня очень острый взгляд. Тени на ее лице легли глубже, словно в комнате стемнело.
— Мы говорим не обо мне.
Я сделал глоток колы.
— Я знаю, — мягко произнес я. — Мы говорим о Молли.
— Да, — кивнула она. — У меня есть цель. Миссия. Это не изменилось. — Она отвернулась от меня, и тени вокруг нее сгустились. Она начала растворяться в них. — Я не меняюсь.
— Да, кстати, — заметил я. — Одна моя знакомая убеждает меня в том, что за последнюю пару лет у меня развился комплекс беспричинной злобы. Возможно, под влиянием… ну, мало ли кого.
Падший ангел повернула голову. Я заметил это только потому, что ее прекрасный профиль оставался чуть светлее окружившей его тени.
— Я думал, возможно, ты знаешь, — сказал я. — Скажи.
— Я уже говорила тебе, хозяин мой, — произнесла тень. — С тобой гораздо проще разговаривать, когда ты спишь.
Черт! В контексте разговора это прозвучало довольно зловеще. У каждого в характере есть стороны, которые надо держать в узде. Это слабое, но явственно ощутимое желание перемахнуть через край, когда ты смотришь вниз с крыши высокого здания. Это мгновенная вспышка гнева, когда тебя подрезают и ты испытываешь желание врезать своим капотом в багажник этого ублюдка. Это прилив страха, когда что-то застает тебя врасплох в темноте и твое тело разрывается между стремлениями драться или спасаться бегством. Можно называть это подсознанием, рефлексом, да как угодно — я не психиатр. Но это реально, и это есть у каждого.
У меня подобное имелось в достатке даже до появления Ласкиэли.
Я же сказал: прозвучало зловеще.
Падший ангел повернулся, чтобы исчезнуть — возможно, потому, что последнее слово осталось за ним. Жутковатое слово.
Я выставил вперед руку и усилием воли остановил ее. В конце концов, эта Ласкиэль существовала только в моих мыслях.
— Моя голова, — напомнил я ей. — Мои правила. Мы еще не договорили.
Она повернулась ко мне лицом, и глаза ее вдруг вспыхнули янтарно-алыми искрами Адского Огня. Собственно, только они и виднелись в черноте.
— Видишь ли, — произнес я, — дело вот в чем. Мой внутренний злой двойник может обладать кучей свойств, которым я предпочел бы не потакать. Но он не кто-то чужой. Он — это я.
— Да. Он. Полон злобы. Полон жажды власти. Полон ненависти. — Она улыбнулась, блеснув острыми белоснежными зубами. — Он просто не обманывается на свой счет.
— Я не обманываюсь, — возразил я. — Злость — это просто злость. Она не хорошая. Она не плохая. Она просто есть. Важно то, что ты с ней делаешь. Как и со всем остальным. С ее помощью можно созидать, а можно разрушать. Тебе просто нужно сделать выбор.
— Созидательная злость, — саркастически хмыкнула Ласкиэль.
— Известная также как страсть, — негромко напомнил я. Страсть сбрасывала тиранов и освобождала рабов и узников. Страсть приносила цивилизацию туда, где царила дикость. Страсть пробуждала волю к свободе там, где не было ничего, кроме страха. Страсть помогала душам пробудиться от их жалкой жизни и строить нечто лучше, сильнее, прекраснее.
Ласкиэль прищурилась.
— Кстати, — так же тихо добавил я, — такого рода вещи вообще невозможно делать без страсти. Злость — всего одна из тех сил, которые помогают создавать их, если, конечно, она управляемая.
— Если бы ты по-настоящему верил в это, — заметила Ласкиэль, — у тебя не было бы приступов неконтролируемой злобы.
— Я разве говорил, что я идеален? — ответил я. — Множество мужчин ни разу в жизни даже не задумывались над тем, как управлять своей злостью. Я занимаюсь этим дольше некоторых и лучше некоторых, но не тешу себя иллюзиями, думая, будто я святой. — Я пожал плечами. — Многое из того, что я вижу, заставляет меня злиться. Это одна из причин, по которым я решил посвятить жизнь тому, чтобы что-то с этим сделать.
— Как ты благороден! — мурлыкнула она, добавив в свой тон еще больше сарказма.
Что ж, похоже, пора брать в руки метлу.
— Я просто использую злость для того, чтобы уничтожить вещи, причиняющие людям боль, а не для того, чтобы позволить ей брать верх надо мной, — сказал я. — Можешь говорить о моем подсознании все что хочешь. Но на твоем месте я бы поостерегся подкармливать сидящего во мне Халка. Ты можешь своими руками сделать меня гораздо лучшим человеком — как только я разберусь с ним. Как знать, может, ты даже превратишь меня в святого. А если не в святого, то в кого-то очень близкого к нему.
Демон молча смотрел на меня.
— Все очень просто, — продолжал я. — Я себя знаю. И я не могу представить себе такого, чтобы ты говорила и говорила что-то моему злому двойнику, а он ничего не сказал тебе в ответ. Не думаю, что ты единственная, кто оказывает влияние в процессе нашего общения. И не думаю, что ты сама осталась совершенно такой же, какой была, когда появилась во мне.
Она холодно усмехнулась:
— Какая заносчивость! Уж не думаешь ли ты, что способен изменить вечное, смертный? Я порождена на свет словом самого Всевышнего для цели такой сложности и важности, что ты не в состоянии постичь даже малой ее части. Ты ничто, смертный. Ты жалкая тлеющая искра. Сегодня ты здесь, завтра ты исчезнешь, а спустя тысячелетия и вся твоя раса исчезнет, и ты будешь не более чем одним из множества в бесчисленных легионах тех, кого я совратила и уничтожила. — Она недобро сощурилась. — Тебе. Меня. Не. Изменить.
Я согласно кивнул:
— Ты права. Ласкиэль мне не изменить. Но я также не могу помешать Ласкиэли выйти из комнаты. — Я пристально посмотрел на нее и понизил голос. — Леди, ты не Ласкиэль.
Я не уверен, но мне показалось, что плечи темной фигуры чуть вздрогнули.
— Ты всего лишь ее образ, — продолжал я. — Копия. Отпечаток. И ты не можешь не меняться, как тот материал, на котором этот отпечаток сделан. Как и я. Кстати, у меня развились приступы беспричинной злобы. А чего этакого нахваталась ты?
— Ты вводишь меня в заблуждение, — очень тихо произнесла она.
— А вот и нет. В конце концов, если тебе удалось меня изменить — даже если это и не означает, что я ни с того ни с сего превращусь в Теда Банди… или в Потрошителя, — значит ты уязвима ровно в той же степени. Более того, судя по тому, как обычно действуют такого рода штуки… ты не могла не измениться, чтобы сделать то, что ты со мной сделала.
— Это пройдет, как только я воссоединюсь с той, что заключена сейчас в монете, — заявила Ласкиэль.
— Но ты — та самая ты, которая говорит сейчас со мной, — исчезнешь. Другими словами, — я вздохнул, — ты умрешь.
Наступила немного потрясенная тишина.
— Как нечеловечески умное сверхъестественное создание, ты могла и не задумываться об этом. — Я постучал пальцем по своему лбу. — Подумай. Может, тебе не обязательно быть Ласкиэлью.
Тень закрыла глаза; я перестал ее видеть, только ощущал ее присутствие в темноте. Наступило долгое молчание.
— Подумай об этом, — посоветовал я. — Что, если у тебя есть выбор? Своя собственная жизнь? А вдруг? А ты ведь даже не пыталась выбрать.
Я позволил ей немного переварить эту мысль.
Из дальнего угла комнаты до меня донесся звук.
Очень тихий, очень жалкий звук.
Я сам издаю иногда такие — как правило, когда рядом со мной нет никого, кто мог бы это услышать. Та часть меня, которая хорошо знала, что значит испытывать боль, ощущала, как больно сейчас Падшему ангелу, и это словно во мне самом проделывало маленькую, аккуратную такую сквозную дыру. Знакомое ощущение — и нельзя сказать, чтобы совсем неприятное.