Она коротко кивнула:
— Насколько сильно?
— Здорово избит, в шоке, но думаю, что непосредственной угрозы жизни нет. С ним Мыш и мой друг.
Черити снова кивнула. Лицо ее оставалось спокойным, почти отстраненным, глаза — холодными, оценивающими. Она здорово держалась, хотя напряжение давало о себе знать. Руки ее заметно дрожали, и она машинально сжимала и разжимала пальцы.
— А Молли?
— Ее пока не нашел, — тихо произнес я. — Возможно, Дэниел знает, что с ней случилось.
— Это были динарианцы? — спросила она.
Я покачал головой:
— Точно не они.
— Они могут вернуться?
Я пожал плечами:
— Вряд ли.
— Но возможно?
— Да.
Она кивнула, и голос ее зазвучал так, словно она размышляет вслух:
— В таком случае первое, что надо сделать, — это отвезти детей в церковь. Удостовериться, что Дэниелу оказана помощь. Попробую передать весточку Майклу. Потом мы найдем Молли.
— Черити, — сказал я. — Подождите.
Черити уперлась мне ладонью в грудь и прижала плечами к противоположной стене бельевого чулана. Голос ее сделался совсем тихим, дикция — безупречной:
— Мои дети в опасности. Я отвезу их в укрытие. Помогите мне или не мешайте.
А потом она отвернулась от меня и начала выносить детей. Алисия помогала ей в меру своих сил. Девочка устала и боялась, но что касается малышей, они спали так крепко, что их не удавалось разбудить. Я подхватил под мышки маленьких Гарри и Хоуп. Черити покосилась на меня с благодарностью, и тут ее самообладание дало трещину. Глаза ее наполнились слезами. Она опустила веки, крепко стиснула зубы, а когда снова подняла взгляд, лицо ее опять стало уверенно-деловитым.
— Спасибо, — сказала она.
— Надо спешить, — отозвался я, и мы поспешили.
Крепкая женщина. Очень крепкая. Между нами имелись шероховатости, но я уважал ее гордую стойкость. О таких матерях читаешь в газетах — когда они приподнимают руками машину, под которую залез кто-то из ее детей.
Вполне возможно, я только что убил ее старшую дочь. Если бы Черити узнала это, если бы она узнала, что это я навлек опасность на ее детей, она бы прикончила меня на месте.
Если Молли пострадала по моей вине, я помогу.
Собор Святой Марии Всех Ангелов не просто церковь. Это монумент. Он велик, его купол вздымается на высоту семнадцатого этажа, и он покрыт всеми видами архитектурного декора, какие только можно припомнить, включая изваяния ангелов, расставленные по периметру крыши и карнизов. Я думаю, можно найти чертову уйму людей, спорящих насчет того, что именно олицетворяет этот монумент, но нет таких, кого не впечатлили бы его размеры, убранство и красота. В городе, полном архитектурных памятников, собор Святой Марии Всех Ангелов не склонит головы ни перед кем другим.
Тем не менее служебный вход с заднего фасада выглядит просто функциональным, не более того. Туда мы и приехали: Черити — на помятом семейном минивэне; мы с Томасом и Мышем — на не менее пострадавшем в бою прокатном фургоне Мадригала. Мы с Мышем вышли. Томас остался. Я нахмурился.
— Надо найти место, где эта тачка не бросалась бы в глаза, — объяснил он. — На случай, если Мадригал объявит его в угон или еще чего.
— Думаешь, он может нам угрожать? — спросил я.
— Не в открытую, — уверенно ответил Томас. — Он скорее шакал, а не волк.
— Мысли позитивнее, — посоветовал я. — Может, Пугало повернулось и догнало его.
Томас вздохнул:
— Мечты, мечты… Он скользкая мелкая крыса, но он выживет. — Мой брат поднял взгляд на церковь. — Я посторожу здесь. Как разберешься там с делами, выходи.
До меня дошло. Томас не хотел ступать на освященную территорию. Как вампир Белой Коллегии, он был настолько близок к людям, насколько это вообще возможно для вампира. Я знал, что освященные объекты не оказывали на него особого действия. Так что дело тут не в сверхъестественной аллергии. Дело просто в восприимчивости.
Томас не хотел заходить в церковь потому, что не питал иллюзий относительно того, что Всевышний и его ведомства будут от него в восторге. Как и я, в делах мирских он предпочитал не высовываться. И уж если он вернулся к прежнему образу жизни, то и на экране теологического радара он явно старался не засвечиваться. Хуже того, вступи он в такое место, и это могло бы заставить его усомниться в избранном им пути — а значит, снова рваться на части.
В общем, я понимал, что он чувствует.
Я не бывал в церкви с тех пор, как коснулся рукой монеты Ласкиэли. Черт, да у меня в башке сидел долбаный Падший ангел… по крайней мере, его факсимильная копия. Если это не оплеуха Богу, то даже не знаю, как это назвать.
Однако мне нужно было делать свою работу.
— Будь осторожен, — вполголоса посоветовал я. — Позвони Мёрфи. Скажи ей, что происходит.
— Ты бы отдохнул, Гарри, — ответил Томас. — Вид у тебя паршивый.
— У меня всегда вид паршивый, — гордо заявил я и протянул ему кулак.
Он легонько стукнул о мои костяшки пальцев своими, сел в Мадригалов фургон и уехал.
Я кивнул, направился к служебному входу и постучал. Я снова был в своем кожаном плаще — для Дэниела нашлось одеяло. И плевать на жару. Мне нужна защита. Привычная тяжесть на плечах и ощущение, как полы плаща при ходьбе прикасаются к моим ногам, приятно успокаивали.
Фортхилл открыл дверь на мой стук, полностью одетый — вплоть до стоячего воротничка, неестественно белевшего в ночи. Взгляд его голубых глаз скользнул мне за спину, на стоянку, и он без лишних слов поспешил к машине Черити. Я последовал за ним. Вместе мы разгрузили машину. Алисия отвела в дом сонных младших братьев и сестер, Фортхилл с Черити перенесли туда же Дэниела, я старался не отставать от них с двумя так и не проснувшимися младшими под мышками.
Фортхилл проводил нас в складское помещение, которое в экстренных ситуациях служит у него спальней для беженцев. С полдюжины сложенных раскладушек располагались у стены; еще одна стояла на полу, занятая кем-то, с головой укрытым одеялом. Фортхилл и Черити уложили сначала Дэниела, потом остальных.
— Что случилось? — спросил Фортхилл вполголоса, чтобы не разбудить спящих. Голос его звучал совершенно спокойно.
Мне не хотелось слушать, как Черити рассказывает об этом.
— Ноги затекли, — сказал я им. — Надо выйти размять. Найдете меня, когда Дэниел придет в сознание?
— Очень хорошо, — кивнула Черити.
Фортхилл, нахмурившись, переводил взгляд с нее на меня и обратно.
Мыш не без усилия встал и хромая заковылял ко мне.
— Нет, малыш, — сказал я ему. — Оставайся здесь и сторожи детей.
Мыш улегся обратно с почти благодарным вздохом.
Я направился прочь. Мне было все равно, куда идти. Слишком много всякого вертелось в моей голове. Я просто шел. Само по себе движение не панацея, но я достаточно устал, чтобы оно не позволяло мыслям и эмоциям захлестнуть меня с головой. Я шагал по коридорам и пустым помещениям.
Я оказался в зале. Мне приходилось бывать в помещениях меньшего размера. Сияющий полированный паркет покрывал весь пол здания. Поперек нефа тянулись ряды деревянных скамей, а с другой стороны от меня возвышался резной алтарь потрясающей красоты. Вместе с балконом и хорами зал вмещает больше тысячи человек, и по воскресеньям здесь проводятся восемь служб на четырех разных языках.
Помимо размеров и красоты в зале имеется еще кое-что, отличающее храм от обычного здания. Я ощущаю здесь энергию, глубокую, согревающую и ободряющую. Здесь спокойно. С минуту я постоял в пустом зале, закрыв глаза. Мне требовался покой — столько, сколько возможно. Потом я медленно пересек помещение, невольно восхищаясь его красотой, и поднялся на балкон, в темный угол.
Я сел и прислонил голову к стене.
В голове моей зазвучал голос Ласкиэли — очень тихий и какой-то странный. Грустный.
Здесь красиво.
Я не стал утруждать себя ответом. Я даже не посоветовал ей убраться. Я подвинул голову так, чтобы она оказалась в самом углу, и закрыл глаза.
Проснулся я от шагов Фортхилла. Я не стал открывать глаза, в надежде, что, увидев меня спящим, он уйдет.
Вместо этого он уселся в паре футов от меня и принялся терпеливо ждать.
Уловка не сработала. Я открыл глаза и посмотрел на него.
— Что случилось? — тихо спросил он.
Я сжал губы и отвернулся.
— Ничего страшного, — так же тихо произнес Фортхилл. — Если вы решите рассказать мне, об этом не узнает больше никто.
— Может, мне не хочется говорить, — буркнул я.
— Разумеется, — кивнул он. — Но если вдруг захотите, мое предложение остается в силе. Порой единственный способ вынести тяжелое бремя — это поделиться им с кем-то. Выбор за вами.
Выбор.
Иногда мне кажется, что это было бы просто замечательно — не иметь выбора. Если бы у меня не было выбора, я не совершал бы ошибок.
— Есть вещи, которыми я не стал бы делиться со священником, — сказал я не столько ему, сколько размышляя вслух.
Он кивнул. Потом снял воротничок и отложил в сторону. Он устроился на скамье поудобнее, полез в карман и извлек оттуда плоскую серебряную фляжку. Отвинтив крышку, сделал глоток и протянул фляжку мне:
— Тогда поделитесь с вашим барменом.
Я невольно усмехнулся в ответ. Потом покачал головой, взял фляжку и отхлебнул. Превосходный мягкий скотч. Я сделал еще глоток и рассказал Фортхиллу о том, что произошло на конвенте и как это выплеснулось на дом Карпентеров. Он слушал. Мы передавали фляжку из рук в руки, пока она не опустела.
— Это я послал тех тварей к ней в дом, — закончил я. — Я никак не думал, что выйдет вот так.
— Конечно нет, — согласился он.
— Только мне от этого совсем не легче.
— И не могло бы, — кивнул он. — Только вы должны понимать, что вы человек, обладающий властью.
— Как это?
— Власть, — произнес он, сделав рукой всеобъемлющий жест. — Вся власть одинакова. Магия. Физическая сила. Экономическая сила. Политическая. Любая власть служит единой цели — дает обладателю большую широту выбора. Порождает альтернативные образы действия.