Мне удалось подавить стремление своих мужских гормонов зарычать или пустить слюни, хотя голос мой все-таки сделался чуть более хриплым.
— Тоже верно.
Она снова подняла на меня взгляд, широко раскрыв глаза — достаточно бездонные и голубые, чтобы в них утонуть.
— Вы спасли мне жизнь, — сказала она, и я услышал, как дрожит ее голос. — Вы собираетесь учить меня. Я… — Она облизнула губы и повела плечами. Коричневая ряса соскользнула на пол.
Татуировка, начинавшаяся на ее шее, спускалась к проткнутому пирсингом пупку. У нее обнаружилось еще несколько колечек и других штучек на местах, где я подозревал — чисто гипотетически! — их существование. Она поежилась и задышала чаще. Отсветы огня в камине весело играли на ее теле, меняя очертания.
Я видел тела и покруче. Правда, по большей части обладательницы оных использовали внешность для того, чтобы вытянуть из меня информацию или добиться чего-то иного, так что разница в основном заключалась в презентации. Молли не обладала особым опытом выставлять себя перед мужчиной или разыгрывать кокетку. Ей следовало бы вести себя иначе — прогнув спину, развернув бедра, напустив на лицо выражение чувственного сексуального интереса, словно приглашая меня броситься к ней. Она могла бы выглядеть богиней совращенной юности.
Вместо этого она стояла неуверенная, напуганная, слишком наивная (а может, честная?), чтобы держать себя неискренне, — и уязвимая. Напуганная, неуверенная принцесса, заблудившаяся в темном лесу.
Это оказалось хуже, чем если бы она охмуряла меня, как опытная куртизанка. То, что я видел в ней, было честным и полным надежды, доверчивым и испуганным. Она была подлинной, хрупкой и бесценной. Мои эмоции, объединившись с моими гормонами, накинулись на меня, крича, что она нуждается в человеческом тепле, и что лучшее, что я могу сделать, — это обнять ее и сказать, что все будет хорошо, — и если за этим что-нибудь последует, кто мог бы обвинить в этом меня?
Я мог. Поэтому я просто наблюдал за ней с непроницаемым лицом.
— Я хочу научиться у вас, — продолжала она. — Хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Отблагодарить вас. Я хочу, чтобы вы научили меня этому.
— Чему? — тихо, осторожно спросил я.
Она облизнула губы:
— Всему. Покажите мне все.
— Ты уверена? — спросил я.
Она кивнула, широко раскрыв глаза. Зрачки ее расширялись, пока вокруг них не осталось узкого голубого кольца.
— Научите меня, — прошептала она.
Я коснулся ее лица пальцами правой руки.
— Встань на колени, — сказал я. — Закрой глаза.
Она повиновалась, дрожа; дыхание ее участилось от возбуждения.
Но это продолжалось недолго, потому что я снял кувшин ледяной воды с каминной полки и вылил ей на голову.
Она взвизгнула и опрокинулась навзничь. Прошло, наверное, десять секунд, прежде чем Молли оправилась от шока, и к этому времени она задыхалась и дрожала, раскрыв глаза еще шире от потрясения и замешательства — и от какой-то глубокой, сильной боли.
Я повернулся к ней и опустился на корточки, чтобы смотреть ей в лицо.
— Урок первый. Этого не будет, Молли, — произнес я все тем же спокойным, мягким тоном. — Вбей это себе в голову прямо сейчас. Этого не будет никогда.
Нижняя губа ее дрогнула, и она низко нагнула голову. Плечи ее затряслись.
Я дал себе мысленный подзатыльник и, взяв с дивана одеяло, накинул ей на плечи:
— Иди к огню, согрейся.
Не сразу, но она взяла себя в руки и подобралась к камину. Съежилась под одеялом, мокрая, униженная.
— Вы знали, — произнесла она дрожащим голосом, — что я… сделаю это.
— Был почти уверен, — подтвердил я.
— Заглянув мне в душу?
— Вовсе не из-за этого, — возразил я. — Я догадался, что, должно быть, у тебя имелся повод, по которому ты не обратилась ко мне за помощью, когда обнаружила в себе способности. Судя по всему, ты уже некоторое время интересовалась мною. Ведь к любимому рок-кумиру не приходят бренчать на гитаре, выставляя себя полнейшим неучем.
Она поежилась и покраснела еще сильнее:
— Нет. Все не так…
Очень даже так. Впрочем, для первого раза я взгрел ее достаточно сильно.
— Что ж, если ты так говоришь… — кивнул я. — Молли, вы с твоей мамой можете цапаться как кошка с собакой, но у вас с ней гораздо больше общего, чем тебе кажется.
— Неправда это.
— Это банальность, и все же: многие молодые женщины ищут себе мужчину, похожего на их отца. Твой папа сражается с чудовищами. Я сражаюсь с чудовищами. Твой папа спас маму от дракона. Я освободил тебя из Арктис-Тора. Не находишь никакого сходства?
Она открыла рот, но ничего не сказала, а хмуро уставилась на огонь. Не сердито уставилась. Скорее задумчиво.
— Плюс к этому тебя как следует напугали. Тебе негде жить. А я — тот парень, который пытается помочь тебе. — Я покачал головой. — Но даже если бы в происходящем не была задействована магия, этого все равно не случилось бы. Я совершал в жизни разные поступки, которыми не могу гордиться. Но я никогда в жизни не злоупотреблю твоим доверием. Наши взаимоотношения не будут отношениями равных. Я учу. Ты учишься. Я говорю тебе сделать что-то, и ты, черт подери, это делаешь.
Что-то такое тинейджерское, упрямое мелькнуло в ее глазах.
— Даже не думай, — сказал я. — Молли, одно дело — быть продырявленной во всех возможных местах, татуированной, с волосами дикого цвета — просто потому, что тебе тошно жить по правилам. Но то, чем мы занимаемся сейчас, — совсем другое дело. Ошибка в подборе краски для волос не причинит вреда никому, кроме тебя самой. Стоит тебе ошибиться с магией, и кто-то — возможно, не один человек, а много — может пострадать. Поэтому делай все так, как я тебе говорю и когда тебе говорю; делай это потому, что не хочешь никого убивать. Иначе ты можешь погибнуть сама. Таков наш с тобой уговор, и ты с ним согласилась.
Она промолчала. Злости в ее лице поубавилось, но упрямое, бунтарское выражение осталось.
Я сощурился, сжал кулак и прошипел одно короткое слово. Огонь в камине вдруг взвихрился яростным смерчем. Молли отпрянула от него, прикрыв рукой глаза.
Когда она опустила руку, я стоял, пригнувшись к самому ее лицу.
— Я тебе не папа и не мама, детка, — сказал я. — И у тебя больше нет времени играть в подростковые бунты. Таков уговор. Поэтому делай, как я скажу, или тебе не выжить. — Я придвинулся еще ближе и смерил ее взглядом, который приберегаю обычно для распоясавшихся демонов и типов с опросниками в супермаркетах. — Скажи, Молли, у тебя есть сомнения — хоть капля сомнений — в том, что я, черт подери, могу заставить тебя сделать это?
Она поперхнулась. Комок упрямства в ее глазах вдруг разлетелся в клочья — так крошится алмаз, если ударить его под нужным углом. Она снова поежилась под одеялом.
— Нет, сэр, — пробормотала она чуть слышно.
Я кивнул. Она сидела напуганная и дрожащая, в чем, собственно, и заключался смысл этого урока — вывести девчонку из равновесия, пока она не оправилась от последних событий, и довести до ее сознания, с чем она столкнулась. Было абсолютно необходимо, чтобы она поняла, как будут обстоять дела до тех пор, пока она не научится контролировать свои способности. Все что угодно, кроме стопроцентной готовности к сотрудничеству, убило бы ее.
Однако было очень трудно думать об этом, глядя, как она, дрожа, смотрит на огонь, чьи отблески превращают в золото слезы на ее щеках. Нет, правда, совершенно душераздирающее зрелище. Все-таки она была еще так чертовски юна.
Поэтому я пригнулся и обнял-таки ее за плечи:
— Все правильно, детка. Здесь есть чего бояться. Но ты не переживай. Все будет хорошо.
Она прижалась ко мне, дрожа. Пару секунд я не отстранял ее, потом выпрямился.
— Одевайся и собери вещи, — сказал я.
— Зачем?
Я выразительно посмотрел на нее. Она покраснела, подобрала рясу и нырнула в спальню. Когда она появилась, я уже надел плащ и был готов к выходу. Мы сели в машину, и я тронул «жучка» с места.
— Можно спросить?
— Надеюсь, да. Тебе придется многому научиться, прежде чем начнешь понимать, когда этого не стоит делать.
Она чуть улыбнулась:
— Куда мы едем?
— В твою новую берлогу, — ответил я.
Она нахмурилась, но откинулась на спинку сиденья:
— А-а…
Мы затормозили у дома Карпентеров, ярко освещенного, несмотря на поздний час.
— О нет, — пробормотала Молли. — Скажите мне, что это шутка.
— Ты возвращаешься домой.
— Но…
— И не просто возвращаешься, — продолжал я так, словно она ничего не сказала. — Ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы стать самой почтительной, любящей, почтительной, внимательной и еще раз почтительной дочерью на свете. Особенно во всем, что касается твоей мамы.
Она уставилась на меня в полном недоумении.
— Да, — продолжал я. — А еще ты возвращаешься в школу до самого ее окончания.
Молли пристально посмотрела на меня, потом зажмурилась и снова открыла глаза.
— Я умерла, — произнесла она. — Я умерла, и это ад.
Я фыркнул:
— Если ты не способна контролировать себя хотя бы до такой степени, чтобы окончить среднюю школу и ужиться с родными тебе людьми, которые тебя любят, ты точно не сможешь контролировать себя в том, чему я стану тебя учить.
— Но… но…
— Считай возвращение домой длительным курсом почтительности и самоконтроля, — ободряюще сказал я. — Я буду связываться с твоими родителями не реже чем раз в неделю. Ты будешь заниматься со мной ежедневно до начала занятий в школе, а потом начнешь получать от меня книги и задания на дом…
— Задания на дом? — почти простонала она.
— Не перебивай. Домашние задания только в будние дни. Заниматься тогда будем вечерами по пятницам и субботам.
— Пятницам и суббо… — Она осеклась, вздохнула и сникла. — Ад. Я в аду.
— Это еще цветочки. Я так понимаю, ты ведешь половую жизнь?
Она в замешательстве приоткрыла рот.
— Отвечай, Молли, это важно. У тебя есть сексуальный опыт?